Перед своим отъездом из Франции я сердечно поблагодарил Н. П. Федорова за его отеческое ко мне отношение. Он не только, помог мне устроиться для работы в Лаборатории Порохов и посетить заводы, но и постоянно приглашал меня в праздничные дни к себе, чтобы провести вместе с ним праздничный отдых. Я, тогда совсем молодой человек, как губка впитывал в себя его интересные рассказы о прежней российской жизни, о характерах государственных деятелей и его сослуживцев в артиллерийском ведомстве. Он был вольнодумцем и объяснил, почему по выходе в отставку он решил переселиться в Париж: «Я живу здесь, как в пустыне и люблю быть один со своими мыслями или же анализировать идеи великих мыслителей всех стран». Когда жена была в Париже, Н. П. зная, что я целые дни в лаборатории, очень часто навещал ее и показывал ей все достопримечательности Парижа: картинные галлереи, катакомбы и пр. В то время в Париже был ген. Перлик, командир одного из корпусов русской армии, стоявшего на нашей западной границе. Н. П. познакомил нас с ген. Перлик, который со своей стороны, также не раз ее навещал.
Когда же в мае жена уехала в Москву, то я все праздники проводил с Н. П., и мы после завтрака пешком направлялись с Больших Бульваров в Булонский лес, где проводили весь остаток дня, а иногда, за неимением места в омнибусе, также пешком возвращались в город. За поздним временем, мы не могли получать обеда в ресторанах и удовлетворяли наш аппетит в каком нибудь кафэ кофеем с бутербродами.
Во время этих долгих прогулок я хорошо ознакомился с характером и убеждениями Н. П., — этого весьма незаурядного человека. Он был большим поклонником Салтыкова-Щедрина, и советывал побольше вникать в глубокие мысли этого великого сатирика, удивительно верно изображающего жизнь различных слоев русского общества. Н. П. был замечательно скромным человеком, во время жизни отказывал себе во многих удобствах, но сберегал трудом нажитые деньги для того, чтобы оставить их после своей смерти для стипендии молодым людям, поступающим в высшие учебные заведения. По завещанию он оставил 300 тыс. рублей для 4-х высших учебных заведений по равной части; кроме того, при жизни он пожертвовал 20 тыс. рублей Артиллерийскому Училищу и Академии для выдачи ежегодных премий за лучшие успехи по химии3). Для всех приезжающих артиллеристов в командировку во Францию Н. П. Федоров являлся незаменимым человеком в смысле оказания им помощи в деле выполнения возложенных на них поручений. Жалко, что вследствие большевистской революции имя этого выдающегося артиллериста и педагога было предано забвению. Но придет время (а теперь уже начинают вспоминать выдающихся прежних деятелей), когда имя ген. Н. П. Федорова займет почетное место среди педагогов Артиллерийской Академии и Училища.
Из Парижа в конце июня я отправился в Германию и остановился во Франкфурте для того, чтобы посетить завод др. Рашига, на котором велась перегонка карболовой кислоты по его патентованному способу, причем кислота получалась в очень чистом состоянии и была пригодна для нитрации и превращения ее в пикриновую кислоту. Завод Рашига занимал очень небольшую площадь и, насколько помню, дестилляция карболовой кислоты производилась в деревянном небольшом здании. К сожалению, мне не удалось увидеть хозяина, но от заведующего перегонкой я смог получить необходимые указания. Завод Рашига помещался в Людвигсхавене, рядом с Баденскими заводами, изготовлявшими соду и краски. Конечно, в то время эти заводы еще не имели тех внушительных размеров, какие они приобрели позднее, когда стали поражать своею производительностью весь промышленный мир.
Ужасная жара, которая была в Людвигсхавене, когда я осматривал заводы, и неосторожное утоление жажды холодным пивом и другими прохладительными напитками вызвали у меня заболевание горла. Я едва добрался до отеля во Франкфурте и принужден был послать за доктором, так как имел сильный жар и нестерпимую боль горла и головы. Я оставался пять дней под наблюдением врача совершенно один, но, слава Богу, все кончилось благополучно; доктор опасался вначале, что я заболел дифтеритом, но он скоро распознал, что у меня обыкновенная ангина, только в очень сильной степени.
Все мои поручения были выполнены и я через Берлин отправился в Москву, где в то время находилась моя семья на даче у моей тещи в селе Хорошове.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ РАБОТА НАД ПРОФЕССОРСКОЙ ДИССЕРТАЦИЕЙ
Отдохнув 2-3 недели, я поспешил в Петербург, чтобы найти себе подходящую квартиру, недалеко от Академии. В то время, как в Москве, так и Петербурге, был квартирный кризис, и найти квартиру средних размеров в 5-6 комнат представляло большое затруднение. Но по приезде в Петербург я узнал, что в виду сильного расширения Михайловского Училища и увеличения его штатов, были выстроены новые здания для квартир служащих, и так как штаты еще не были заполнены, то квартиры были свободными и одну из них временно (на год) предложили мне. Я охотно согласился и получил очень хорошую квартиру в 6-7 комнат, которая предназначалась впоследствии одному из командиров батареи.
Если с этой стороны мне очень повезло, то, с другой стороны, меня ожидали неприятности и разочарования в людях. Во время моего пребывания заграницей я имел переписку с Г. А. Забудским и с А. В. Сапожниковым, который был временным помощником Забудского по заведыванию лабораторией. С Г. А. Забудским я вел, главным образом, деловую переписку и сообщал ему об успехах моей химической работы. Интересно отметить, насколько Г. А. был слабоват в химии: когда я ему написал, что сделал синтез изопрена, то он поздравил меня в письме с успехом «в области изопреновых соединений»...
Совсем другой характер носила моя переписка с Сапожниковым, с которым мы расстались добрыми друзьями. К А. В я относился очень дружелюбно и старался во всех случаях помочь ему, чтобы улучшить его материальное положение, так как он был семейным и имел двух сыновей. В мое отсутствие он защищал свою диссертацию для получения звания штатного преподавателя на тему: «Изучение удельных весов водных растворов ацетона». Как он мне писал, защита прошла очень удачно, и он получил искомое звание. Ему удалось также получить хорошо оплачиваемый урок по химии с вел. кн. Андреем Владимировичем. Он просил меня выслать ему весь материал по получению и использованию в промышленности и в обыденной жизни газа ацетилена; он объяснил мне, что это ему нужно для публичной лекции об ацетилене. Я тщательно собрал материал и выслал ему в короткий срок. В своих письмах я откровенно писал ему о всех своих впечатлениях и переживаниях заграницей и также об укладе жизни в
Мюнхенской лаборатории. Я ему подробно написал, почему я решил продолжать работу с изопреном вместо того, чтобы заниматься изготовлением химических препаратов. Я полагал, что это все останется между нами и не будет рассказываемо другим лицам, а в особенности артиллерийскому начальству. Оказалось, что он не только передал об этом разным химикам, но и рассказал о моем поведении в лаборатории Байера инспектору классов К. Е. Гуку, причем от себя прибавил, что я совсем ушел от Байера, предварительно имев неприятные разговоры. Из писем А. В. ко мне я совершенно не знал, что идут подобные разговоры о моем поведении заграницей; точно также А. В. не написал мне, что он получил уроки химии с вел. кн. Андреем Владимировичем, точно боялся, что я буду протестовать и захочу иметь в будущем подобные занятия. Подобная боязнь была совершенно напрасна: я был настолько поглощен своими научными работами, что подобные уроки только отвлекли бы меня от моей главной цели; сокрытие же от меня этого маленького события в его карьере заставило меня в первый раз усумниться в его дружеском ко мне отношении.
Когда по приезде в Петербург из командировки я явился к инспектору классов Гуку, то он с первых же слов стал меня порицать за нетактичное поведение в лаборатории Байера и подчеркнул, что вообще у меня заносчивый характер и я очень много о себе думаю. Крайне удивленный, я спросил его, кто ему рассказал подобные ни на чем не основанные сплетни, и заявил, что я имею положительные доказательства хорошего мнения об мне Байера, как о химике, так и воспитанном интеллигентном человеке. Пускай А. В. покажет мое письмо, где было бы хоть одно слово, что я позволил себе какую-нибудь некрасивую выходку по отношению к этому великому ученому. Я рассказал Гуку, что Байер, приказав сделать фотографию всей нашей группы, усадил меня вместе с профессорами и, наконец, сделал нам визит и дал мне рекомендательное письмо к проф. Фриделю с очень лестной обо мне аттестацие. Представленные мною факты, обстоятельный отчет о командировке (две печатных интересных работы) и ряд данных, собранных для Артиллерийского Управления, заставили Гука переменить свое мнение о моем поведении заграницей. Что же касается до его замечания, будто я «много о себе воображаю», то я иронически ему ответил, что «я о себе так высоко думаю, что вы даже и представить себе не можете, но это — мое дело, и оно никого не касается».
