- Фриц... – голос командира прервал размышления парнишки.

- Ну? – не слишком по уставу ответил Фрицек.

- Я тебе дам "ну", прохвост. Вытаскивай задницу из кровати и разожги печку, дармоед чертов, - пробурчал унтер-офицер, поплотнее закутываясь тулупом.

Фриц вздохнул, отбросил одеяла и быстренько пробежался к стулу, на котором вчера вечером повесил мундир. Он не был высоким, как большинство силезских мужчин, но физический труд сформировал у него замечательную фигуру. Парень был широкоплечим, с сильной грудной клеткой и узкими бедрами. Вот только ноги казались непропорционально худыми. Фриц быстренько оделся, зажег керосиновую лампу, глянул под печку и выругался. Donnerwetter. Дрова закончились, нужно было надевать шинель и выходить на мороз, клиньями и молотом разбить несколько чурбаков, топором нарубить сосновых щепок на распалку. Он еще разик вздохнул, оделся и вышел во двор – там полярная ночь, солнце и так не встанет, а на темную дрова рубить он не станет. В нарушение устава Фриц запустил дизель-генератор, зажег электрическую лампу за домом и взялся за работу. Парень выкатывал из-под навеса распиленные колоды, ставил чурбаки на ровном месте, прикладывал клин, слегка забивал молотом – дома такой называли "пырликом" – и когда клин углублялся в древесину настолько, чтобы не падать под собственной тяжестью, Фрицек отступал, брал молотом размах из-за головы и валил по клину что было силы. Чаще всего, одного удара хватало, чтобы кругляк растрескивался, но бить еще нужно было уметь. Тут одной силы было недостаточно. Дитлев из Гамбурга, здоровенный, словно гора, который теперь поехал домой на праздники, хотя и был сильнее молодого силезца, с рубкой справлялся намного хуже. Он не знал, что тут необходимо хорошо сладить замах, шаг, согнутые в коленях ноги и наклон туловища. Ну, еще он не знал, что руки должны быть расслабленными, чтобы молот падал свободно. Фрицек еще мальчишкой научился рубить дрова и работать молотом и топором, так что теперь быстро разбивал колоду за колодой. Расколов несколько, он отложил молот и клинья, после чего начал мельчить дерево на ровные поленья. Хотя термометр показывал восемнадцать градусов ниже нуля, парень через полчаса разогрелся, снял шинель, оставшись в кашне и пуловере, надетом на мундир. Он подумал, что раз фронтовики за бой врукопашную получают серебряный знак с винтовкой в дубовом венке, танкисты – с танком, пилоты – с самолетом и так далее, он мог бы запросто получить "Знак лесоруба" с топором.

Тогда можно было бы хоть что-то пришпилить на мундир, рубка дров – его основное занятие. Винтовка висит в доме на крючке и – хотя здесь сам он был уже восьмой месяц – понадобилась всего один раз, когда какие-то бандиты издалека обстреляли их пост. Тогда Фриц схватил винтовку, несколько раз выстрелил из окна в неопределенном направлении, точно так же поступили и его товарищи. И на этом бой завершился. Партизаны сбежали, никого даже не поцарапало.

Так и проходило его время – в беседах с коллегами, рубке дров, приготовлении еды. В последнее время радиотелеграфист, Gefreiter Кноблаух, от скуки начал учить его обслуживать радиопередатчик, что как-то разнообразило ежедневную рутину. Еще перед тем они ходили в лес и пробовали охотиться. Один раз им удалось пристрелить небольшого кабанчика, но потом сверху пришел приказ, чтобы, по причине активности партизан, не покидать без причины месторасположения, так что закончилось и это.

Перемежая эти размышления с мыслями о завтраке, потому что живот уже играл марши, он, в конце концов, нарубил достаточно дров, сложил все в большую корзину и закинул ее себе на спину. Когда направился к двери, метрах в тридцати от домика, на самом краю круга искусственного света заметил людской силуэт. Человек был низкий, сгорбившийся, с характерным высоким головным убором. Лапландец. Никто другой и так в эту дичь не забирался. До ближайшего селения было часов пять пешком. Зимой раз в неделю к ним на базу приезжали конные сани со снабжением. Охотники лопари иногда стучали в двери их домика. Фрицек не был уверен, отличают ли они их как-то от норвежских солдат, которые служили здесь раньше. Местные, казалось, не замечали, что шла война, не все они говорили по-норвежски, которым достаточно сносно владел фельдфебель.

Они стучали в дверь и взамен за водку или патроны предлагали мясо и шкуры (что было, естественно, незаконно, и чего Шлиебекс снисходительно не замечал). Фриц обрадовался – быть может, у этого будет кролик или рыба, так что можно будет выторговать чего-нибудь вкусненького. Он отставил корзину и, приглашая, махнул рукой пришельцу. Но тот не реагировал. Парень пожал плечами и вошел в дом. Если туземец пожелает, то сам придет. Унтер-офицер еще спал. Фрицек разжег печку, наполнил водой тяжелый, закопченный чайник. Согласно традиции, канун Рождества – это день поста - Шлиебекс, как протестант, постов не соблюдал, так что парень решил позавтракать до того, как командир встанет. Он отрезал ломоть хлеба, вытащил из бочонка шмат соленой сельди. Когда вода закипела, заварил кофе. Запах напитка добрался до ноздрей саксонца. Feldfebel уселся в кровати, провел рукой по шее и упруго выскочил из постели. Спал он в смешной, длинной гражданской ночной рубахе. Хотя помещение еще толком не прогрелось, мундира саксонец не надевал. Зачерпнул ледяной воды из тазика и, фыркая, обмыл шею и лицо, после чего приступил к гимнастике. После десяти минут наклонов, приседаний и отжиманий, сопровождаемых охами и стонами, фельдфебель оделся и присел за стол.

- Ну как, Фритци, дров достаточно нарубил? Сегодня Сочельник, в доме должно быть тепло...

- Так точно, ответил парень. – Я видел какого-то лопа, только близко он не подходит.

- Ага. Хорошо. Отрежь-ка мне хлеба, сынок. Я погляжу, что это за тип. Ага, и кофейку налей. Достаточно крепкий?

- Крепкий, крепкий, герр фельдфебель. Только сверху чего-нибудь наденьте. На дворе холодно, как на псарне.

Шлиебекс кивнул, набросил тулуп и открыл двери – и встал лицом в лицо с лапландцем. Туземец был стариком. Он носил традиционную одежду своего народа, вышитую красными и зелеными нитками. Высокая шапка прибавляла ему роста, руки в рукавицах из оленьего меха он скрестил на груди и стоял так, будто бы чего-то ожидал. Саксонец немного струхнул, но тут же пришел в себя и спросил по-норвежски:

- Ну, чего хочешь?

Лапландец не отвечал, только стоял. Немец повторил вопрос. Никакого эффекта.

- Ты по-норвежски понимаешь?

Ничего. Фельдфебель почесал лысину, затем указал пальцем на стоявшую на полке бутылку с водкой и сделал такой жест, будто заливает ее содержимое себе в горло. Затем показал пальцем на сани и свой тулуп. Туземец не отреагировал.

- Да это придурок какой-то... – сказал унтер, обращаясь к Фрицу. – Ну, и что мне с ним делать?

- Не знаю, только двери закройте, господин фельдфебель, а то здесь никогда не прогреется.

- Ну да, правильно. Ладно, в конце концов, оно сегодня Сочельник, быть может, даже лапландец человеческим языком заговорит. Выйду во двор и попробую с ним договориться, но ты возьми винтовку и следи за ним через окно. Бог знает, что этому дикарю в голову придет, не хотелось бы остаться с сумасшедшим один на один.

Силезец кивнул. Когда командир вышел, закрывая за собой дверь, Фриц снял маузер со стены, перещелкнул затвором, снял с предохранителя и встал у окна. Он глядел, как фельдфебель пытается установить контакт с лапландцем. Но тот лишь неподвижно стоял. Фрицек был уверен, что оружием воспользоваться ему будет не нужно. Потому стоял, расслабившись, и с весельем следил за Шлиебексом, который с помощью чего-то, напоминающего пантомиму, пытался договориться с местным. Лоп для парня ассоциировался чем-то с индейскими вождями из книжек Карла Мая. Саксонец, по-видимому, и сам прекрасно развлекался, потому что повернулся к охотнику спиной и начал изображать оленя, подпрыгивая на трех конечностях, в то время как пальцы свободной руки растопырил над головой, как будто это были рога. И вот тогда-то лапландец удивительно быстро склонился над своими санями и вытащил двухстволку.