- Святой Николай? – процедил он сквозь зубы. – А ну дунь-ка в трубочку. Ха-а-арошие дела: левый ствол и больше трех промилле. Поедете с нами.

Второй же просматривал оставленные святым Николаем книжки.

- Сочинения Януша Корвина-Микке^[77], - буркнул он под нос. – Напечатанные в какой-то незаконной подпольной типографии. Так это что же, участковый, прямо рабочем месте против государства агитируете?

И он со злостью хлопнул книжкой по шкафу. Из шкафа на пол вылетел членский билет "Союза Реальной Политики" и – словно бабочки – два десятка банкнот по сто долларов.

Приближался Новый Год, так что зал в пивной был заполнен до краев. Якуб с Сэмэном сидели за своим личным столиком в углу. Их сопровождал какой-то приезжий, одетый в обширное пальто из верблюжьей шерсти. Ковбойская шляпа с широкими полями заслоняла лицо, богатая седая борода пряталась под галстуком, надетым на клетчатую фланелевую рубашку.

- Здаровье! – Якуб поднял кружку, и все выпили уже в седьмой раз. Дверь, ведущая на улицу, распахнулась, в пивную ввалился Бардак.

- Юзек, да что же это с тобой приключилось? – спросил кто-то из пьяниц, увидав дружка.

И правда, видок у Бардака был невеселый: рожа в синяках, сам весь помятый...

- По морде получил, - ответил он.

- И кто же это тебе так приложил?

- Святой Миколай розги мне принес, - пожаловался стукач. – Так еще сразу же их и испробовал...

Трое посетителей за угловым столиком с трудом сдерживали смех.

После довольно смешных (хотя, по сути своей, повторяющихся) похождений Якуба Вендровича предлагаю "нырнуть" в атмосферу Рождества военного, невеселого. Честно говоря, здесь нет ни святого Николая, ни Деда Мороза, ни даже Санта-Клауса. Но вот волшебство (языческое) имеется.

Написал этот рассказ замечательный автор Щепан Твардох (на русском, к огромному сожалению, не переведено ничего; хотя и не знаю, как можно адекватно перевести роман "Вечный Грюнвальд"?). Одна из его книг, "Морфин" (вместе с "Щепотью истины" Зигмунта Милошевского) была номинирована на премию Prix du Livre Européen / European Book Prize.

ЩЕПАН ТВАРДОХ

STILLE NACHT

(Szczepan Twardoch – Stille Nacht,

сборник "Deszcze niespokojne...")

Две минуты восьмого. Фрицек подтянул повыше второе одеяло и глянул на кровать, стоящую рядом. Feldfebel еще спал. Тулуп, которым прикрылся командир, поднимался и опускался в ровном ритме. Парню уже не хотелось лежать в постели, но в домике было так холодно, что перспектива отбросить несколько одеял, чтобы в кальсонах и нательной рубахе добежать до ледяного мундира, казалась до такой степени неприличной, что он решил подождать, пока Шлиебекс встанет и прикажет разжечь печку. Когда глаза уже привыкли к темноте, Фриц увидел ёлку, которую еще вчера они поставили в углу комнаты и украсили вырезанными из цветной бумаги фигурками, цепочкой из фольги в которую мама завернула присланные на праздники бараньи колбаски и корейку.

Ну да – праздники! Сегодня Сочельник. Потому-то он все еще валяется в кровати, вместо того, чтобы уже час быть на ногах. Тем не менее, вспомнив про Сочельник, Фрицек загрустил. Первое Рождество без родных. Без младшего братишки, сестры, без деда и бабки, не увидит он и уйка^[78] Рудольфа, который живет в Берлине, и который всегда привозил своему крестнику замечательные подарки.

Еще год назад он и думать не думал об армии, когда сидел с родными за вечерей. Конопётка, вигилийная капуста, макувки и мочка^[79], которую терпеть не мог. Потом подарки, уек Рудольф привез ему духовое ружье, "люфтбиксу", как называют это оружие-игрушку в Силезии. Мама злилась, ведь шла война, мало того, что более серьезные вещи, так еще и ружье под ёлку – это плохой знак – а что станется, если его от армии не отмажут? Фрицеку на все эти бабские печали было наплевать, и перед пастеркой они в тайне отправились с уйком и батей пострелять из окна в видимый при тусклом свете фонаря пенек.

А сегодня духовое ружье лежит себе спокойненько, завернутое в промасленную тряпку на шранке^[80] в родительской спальне. Фрицек запретил младшему брату касаться его, разве что с отцом. Когда самого Фрицека мобилизовали, мама с ума сходила и при виде всего, что ассоциировалось у нее с армией, начинала хлюпать носом. Батя спрятал даже свои армейские штаны и куртку, которые он надевал, спускаясь в небольшую мастерскую в подвале.

Как же все это было давно! Фрицу казалось, будто он живет в этом домике с самого начала времен. Фельдфебель Шлиебекс никак не давал забыть, как Фрицеку повезло. "Слушай, Мушол, я свое отслужил четыре года в окопах первой войны". Шлиебекс не мог правильно выговорить фамилию "Мусёл", впрочем, в Soldbuche^[81] у парня было записано "Musscholl". Начиная свою тираду, которую Фрицек знал на память, унтер-офицер тыкал пальцем в висящий у левого кармана мундира Железный Крест, полученный им за какой-то геройский поступок во время окопной войны. "Это ж какая тебе везуха. Ровесники твои дохнут как мухи в России, а ты сидишь себе здесь, как у Бога за пазухой. Тепло, еда имеется, никто в тебя не стреляет. Эх, вот увидел бы ты хоть раз настоящую железную бурю, Мушол, обосрался бы так, что говно только в сапогах бы осталось", - бубнил Шлиебекс. И он был прав. Когда Фрицека призвали, мать заходилась от плача. Ничего удивительного – молодых силезцев, как правило, посылали на восточный фронт. Из класса Фрицека троих уже не было в живых, один числился среди пропавших без вести, шестеро сражалось в степях Украины, в Центральной России и под Ленинградом. Но у Фрицека имелся крестный. Как только парню пришло мобилизационное предписание, отец выслал брату телеграмму. Уек приехал через несколько дней, закрылся с отцом в кухне, и они долго разговаривали. Призывник с материю подслушивали под дверью, но братья беседовали очень тихо. Рудольф обладал в НСДАП^[82] определенным весом, работал в министерстве. К утру мать уже заметно успокоилась.

Только лишь когда Фриц приехал домой после первой учебки, мама проговорилась, что все устроили – он отправляется в Норвегию. В учебном лагере парень немного столкнулся с армией и не мог успокоиться – так хотелось драться! Он мечтал перевестись к танкистам, сам видел себя храбрым командиром с Рыцарским Крестом на груди. Тем временем, в Норвегии он не получит даже боевой нашивки. Ведь там ничего не происходит! В этом он винил родных. Из-за них он не станет героем. Но тут в отпуск с восточного фронта приехала пара ребят из его класса. Карлик^[83], наш красавец, спортсмен и храбрец Карлик... Встретились они возле костёла. У Карлика на мундире была прикреплена орденская ленточка, только Фриц на нее не глядел. Вместо этого он глядел на искалеченное лицо школьного товарища, на которого в свое время поглядывала не одна девчонка – сейчас у Карлика не было носа, а все лицо было покрыто шрамы от обморожений. Алоиз, с которым они сидели за одной партой, не сказал Фрицеку ни словечка. Они стояли перед входом в церковь. Лойзик схватил дружка за пуговицу мундира, покачал головой и ушел. Алоиз, самый верный приятель, с которым когда-то делился любыми тайнами! С того времени Фриц уже без печали думал о своем назначении на службу.

Командир ему попался хороший. Фельдфебель Хоймар Шлиебекс, ветеран первой мировой войны, на гражданке – аптекарь, был справедливым и добрым. Его внешность прекрасно соответствовала темпераменту: низенький, пухленький, с выдающимся брюшком. Красные щеки, курносый нос, темные глаза и русые, прореженные временем волосы дополняли образ саксонского мещанина. Как он сам говорил, прекрасно помнил себя образца 1914 года, когда восемнадцатилетним говнюком попал на фронт. Чувствовал он тогда себя затерянным и перепуганным. Но им занялся хороший человек, так что теперь он возвращал свой долг. Фельдфебель командовал тремя рядовыми и ефрейтором-радиотелеграфистом. Все вместе они образовывали гарнизон стратегически никому не нужной метеорологической станции неподалеку от Каутокейно, на самом севере Норвегии, за Северным полярным кругом. На праздники двое рядовых получили двухнедельные отпуска домой, ефрейтор на пару дней отправился в Тромсё, так что в деревянном домике они остались только вдвоем.