Я надела туфли и плащ, остановилась на крыльце среди накопившихся там вещей: теннисных мячей, крикетной биты, выглядевшей очень старой, картонной коробки с моими тетрадями из начальных классов. Я отчаянно надеялась, что мы не столкнемся с Пейдж. Мне будет замечательно одной, но я понимала: родители никогда не оставят меня одну, если узнают правду. Я хотела, чтобы они поехали к Джейкобу. Я планировала проверить, смогу ли существовать самостоятельно. Я хотела, чтобы мне позволили жить внутри единственного воспоминания.

Дверь за моей спиной была слегка прикрыта, поэтому я слышала, как родители говорят между собой приглушенными голосами. Они делали так всегда, если не хотели, чтобы я их слышала. Я решила было побольше приоткрыть дверь к ним и подслушать по-настоящему. Но как только я сделала шаг к двери, мама сказала:

– Нет, она определенно ничего не понимает. Пусть все так и остается.

Я застыла.

Я определенно ничего не понимала. Но все должно измениться, потому что я собираюсь все помнить. Родители явно от меня что-то скрывали. Я записала: «У М. и П. есть от меня секрет», и сунула листок в карман. Когда они уедут, я обязательно осмотрю дом и попытаюсь раскрыть тайну.

Я отошла от двери, сошла с крыльца и сделала несколько шагов по садовой дорожке, глядя на то место, где когда-то стояли качели.

Мама вышла на крыльцо. Она глубоко дышала. Я сделала вид, что не замечаю ее. Она подождала с полминуты или около того, потом жизнерадостно окликнула меня:

– Флора! Вот ты где. Давай пройдемся и посмотрим на море.

Она определенно ничего не понимает. Это была история моей жизни до Дрейка.

– Да, – ответила я, огляделась и замялась. Если бы я сейчас спросила, чего не понимаю, мама бы мне не сказала. Поэтому пока не стоит поднимать эту тему. С этим я разберусь позже.

– Что случилось с Джейкобом? – спросила я.

– Мы не знаем.

Судя по всему, я спрашивала ее об этом миллион раз, потому что в мамином голосе прозвучало раздражение.

Мама ниже меня ростом и полнее. У нее густые кудрявые волосы, ничуть не похожие на мои – белесые и тонкие, без всякого объема. Я видела, как мама огорчена из-за Джейкоба, и мне захотелось позаботиться о ней. Но я не могла этого сделать: мама заботилась обо мне, так мы и существовали.

Море распласталось до горизонта в конце нашей улицы, но мы не пошли к нему, а направились в сад. Цветущий, великолепный, он рос напротив нашего дома. Райские тишина и покой окутали меня, словно одеялом.

– Почему вы перестали видеться с ним? – спросила я.

Мама дернулась и посмотрела на меня.

– С кем перестали видеться? – уточнила она, хотя прекрасно поняла, о ком я говорю.

– С моим братом… – Я не сразу вспомнила его имя. – Джейкобом.

– Ох, Флора, все было так сложно. И давно. Он был молод, упрям, думал, что лучше знает. И это было…

Она отвернулась.

– Связано со мной? – спросила я, уверенная, что именно так все и было. Что-то такое в мамином выражении лица говорило об этом.

– Нет, не совсем.

Мама быстро пошла к воротам сада, на которых табличка сообщала, что поджог – это преступление. Я поспешила следом. Я понимала: не нужно больше ничего спрашивать. Если она мне и говорила, то я уже забыла. Вероятно, мама говорила об этом уже миллион раз. Я наверняка ее раздражала.

Мы перешли улицу и остановились, облокотившись на парапет и глядя на море. Воздух был очень холодным, закатное солнце освещало все вокруг. Каждый камешек на пляже отбрасывал тень. Море сверкало, как зеркало, небо было безжалостно чистым и холодным.

Слева от нас располагался открытый плавательный бассейн. На него было приятно смотреть. Хотя я брала уроки плавания, когда была маленькая, сейчас я бы не решилась попробовать свои силы. За бассейном в воде, окруженный полоской земли, стоял сказочный замок, словно отдельный мир, безопасная закрытая бухта. Это мой мир: он всегда был моим.

Справа суша снова изгибалась.

Дрейк был далеко, там, где очень холодно, и куда он хотел поехать с десяти лет. Его курс читают на английском, и это хорошо, потому что в языках он полный ноль.

Я посмотрела на правую руку. «Флора, будь храброй», – гласила надпись. Однажды я что-нибудь сделаю. Когда-нибудь.

– Мне будет этого не хватать, – сказала мама, глядя по сторонам.

– Вы вернетесь? – неожиданно для самой себя спросила я, не понимая почему.

Я чувствовала: мама на меня смотрит, но не отводит глаз от моря. Дрейк и я поцеловались недалеко отсюда, чуть левее. Прилив был высоким. Море подошло близко. Я помнила ощущение его губ на моих губах, запах водорослей. В тот момент я пожертвовала дружбой с Пейдж. И самое ужасное заключалось в том, что я бы повторила это еще сотню раз. Я сунула руку в карман джинсов. Камешек был на месте.

– Разумеется, мы вернемся, – услышала я мамин голос. – Флора, посмотри на меня.

Я медленно и неохотно повиновалась. Мама встретилась со мной взглядом, но выражения ее глаз я не поняла.

– Обещаю тебе: мы вернемся, – сказала она, пристально глядя на меня. – Мы сделаем то, что должны, и вернемся домой. Договорились? Ты посидишь тихонько, и мы вернемся. Никуда не ходи. Ничего не придумывай.

Я попыталась пошутить:

– К тому моменту, когда вы вернетесь, я буду очень толстой. Вы меня не узнаете. Ты мне оставила столько еды.

Я хотела, чтобы она знала: я помнила про приготовленную для меня еду. Я заметила, что маме приятно.

– Да, разумеется, ты все съешь. Ешь три раза в день, принимай таблетки утром и вечером и все время посылай мне сообщения.

– Конечно, не беспокойся.

– Позаботься о себе. Никуда не ходи!

Мама долго смотрела на меня, пока я не отвернулась к морю. Мы стояли рядом и смотрели на Атлантику. Я думала только о Дрейке.

Я сидела на полу и читала записи в блокноте.

Он был в твердом черном переплете с большим белым стикером на обложке, на котором было написано: «История Флоры. Читай это, если испытываешь растерянность».

Не мой почерк. Я была уверена, что это написала мама.

Я закрыла блокнот. Как я могла забыть, что у меня амнезия? Хотя как я могла об этом помнить?