Погожий день был прохладен, и через какое-то время Екатерина Алексеевна озябла. Тут очень кстати была бы добрая чарка, и в тороках у Шкурина на такой случай всегда находился погребец, но Шкурин, который все время плелся позади, отстал и где-то запропастился.
На первой подходящей полянке они остановились. Григорий с ловкостью бывалого солдата и охотника наломал лапника на подстилку, соорудил что-то вроде шалашика и развел костер.
Екатерина села у входа в шалашик и показала Григорию место рядом с собой. Григорий замялся - она ведь была великой княгиней, хотя и опальной, принадлежала к императорскому дому...
- О, ви совсем не есть такой храбры! - засмеялась Екатерина. - Мне будет теплей, когда ви будете садиться сдесь. И никто не увидит этот нарушений этикет...
Григорий послушно сел. Екатерина зябко поежилась и слегка придвинулась к нему.
- От ваш плечо идет такой тепльо... больше, чем от костьёр. Тепльо и как это? - Kraft, сила! - посмеиваясь, сказала она, но голос ее дрогнул, и она закончила с неожиданной горечью: - О, если бы я могла иметь рядом такой надешный плечо...
- Ваше высочество! - сдавленным от волнения голосом сказал Григорий. Я не могу... не смею... Но если вы... Мое плечо... Да что там плечо? Я весь ваш - располагайте мною как хотите...
Екатерина подняла голову и пристально посмотрела ему в глаза.
- Софсем и нафсекта?
- По гроб жизни!..
Когда Григорий уже затаптывал костер, появился и Шкурин. Впоследствии он и передавал шепотком Григорию, когда и куда тот должен прийти.
- Кто об этом знает? - после долгой паузы спросил Сен-Жермен.
- Камер-лакей ее величества Шкурин да вот Алешка.
Теперь и вы.
- И что же, император начал догадываться или ему донесли и вам грозят неприятности?
- Кабы донесли, меня бы он, конечно, к ногтю...
А сам бы, верно, обрадовался. Не во мне дело - в императрице... Он, видать, давно задумал избавиться от нее.
В манифесте о восшествии на престол ни об императрице, ни о наследнике Павле - ни слова, будто их и на свете нету... А теперь вот разговоры идут, задумал он придворных переженить.
- То есть как?
- Ну, поменять жен у мужей, мужей у жен и перевенчать заново.
- Это какая-то чепуха!
- Может, и чепуха... Только под эту чепуху сам он может жениться на своей краснорожей Лизавете, а законную императрицу то ли в монастырь, то ли в тюрьму...
- Знаете, Грегуар, если он разлюбил свою жену и полюбил другую женщину, тут вряд ли можно помочь.
Уговаривать - бесполезно, а заставить человека полюбить снова - нельзя, средства такого нет.
- Выходит, сидеть сложа руки и ждать, пока он ее погубит?
- Почему обязательно погубит? В других королевских семьях так бывало, да и сейчас тому есть примеры...
У королей бывают любовницы, фаворитки, но королевы остаются королевами.
- Мало что где бывает! У нас иначе. Больно царями дорожка проторенная: разлюбил жену и - в келью ее...
- Что ж! Вы можете попросту убить его, после чего вам, несомненно, отрубят голову. Поможет ли это императрице? Без опоры и защиты она окажется еще в худшем положении. Кто она? Чужестранка, пришлый человек... А у вас ведь есть пусть отдаленные, но все-таки родственники Петра Первого. Даже готовый император - Иоанн, сын Анны Леопольдовны. Пусть он был тогда ребенком, но ведь его провозгласили императором.
- Неизвестно, где он, - сказал Григорий. - Да и жив ли?
- Конечно, иногда и жалкая песчинка бытия - один человек, - бросившись под колесо Фортуны, может изменить его бег, направить в другую сторону. Однако чаще всего в таких случаях пресловутое колесо превращается в колесницу Джаггернаута. Я видел в Пури, как фанатики бросались под такую колесницу и превращались в кровавое месиво. Но они, по крайней мере, верили, что после этого обретут неземное блаженство. Я слишком хорошо отношусь к вам, Грегуар, чтобы желать для вас такой судьбы... Вы спрашиваете моего совета? Вот он: в одиночку ничего предпринимать нельзя. У вас есть сторонники, единомышленники?
- Друзей у меня много.
- Речь идет не о друзьях, а единомышленниках или, по крайней мере, людях, из-за чего-то готовых рисковать жизнью. Даже если вы подкупите какое-то количество солдат и офицеров...
- Нельзя, - сказал Алексей. - Это канцелярскую крысу подкупить можно, а солдат - не выйдет. Присяга для русского солдата - дело святое.
- Однако бунтов в России было немало. Бунтовали и солдаты. Даже при Петре Первом был стрелецкий бунт...
- Так ведь не из-за бабы! Они против новых порядков бунтовали.
- Вы только подтверждаете мою мысль, месье Алексей. Допустим, вам удастся убедить, уговорить, словом, завербовать какое-то количество сторонников, все равно такой бунт обречен на неудачу. Реформы молодого императора вызвали общий восторг, а вы намерены идти против этого всеобщего течения. Оно слишком сильно и мгновенно сметет вас. Другое дело, если бы какие-то действия императора вызвали недовольство...
- Недовольных, положим, хватает, - сказал Алексей.
- Где? Каких?
- В армии. Ведь он одну войну кончил, а другую затевает. С Данией. Хочет отвоевать свой Шлезвиг. А на кой ляд он нам сдался? Там этот вшивый Шлезвиг небось меньше Псковского уезда, а ради него хлебай киселя через всю Пруссию, да еще и головы подставляй... Кому охота?
- Но вы же сами говорите - русские солдаты всегда верны присяге. Значит, пойдут?
- А куда денешься? Знамо, пойдут. Вот если он гвардию вздумает тронуть...
- Какая разница? И там, и там воинская присяга одинакова.
- Разница огромадная! Армия что? Народ там серый, деревенский. Царя только во сне видит, как он сидит на троне и правит... - Алексей схватил ложку, небольшую миску и развел руки, изображая, как царь держит скипетр и "державу". - Для них он не только от бога, а и сам, почитай, как бог. А гвардейцы насмотрелись всякого. Императора видали и на троне, и на ночной посуде...
Это уже не бог, с ним, в случае чего, можно и по-свойски...
- Любопытное наблюдение, - сказал Сен-Жермен. - И по-видимому, не лишено резона. Хотя само по себе ничего, конечно, не решает
7
- Вас просто не узнать, граф Кирила! - сказал СенЖермен. - Где тот худенький юноша с раскрытыми от любопытства и удивления глазами, какого я видел когда-то?
