Остальная территория города была не столь уж привлекательна, по поводу чего иронизировал Пушкин, вспоминая Одессу. Поэт Туманский, приехав из Парижа,

Пошел бродить с своим лорнетом

Один над морем - и потом

Очаровательным пером

Сады одесские прославил.

Все хорошо, но дело в том,

Что степь нагая там кругом...

Пушкин был объективнее наших научных современников. В письме к Александру Тургеневу от 1 декабря 1823 года он объяснил, что провел три года в "душном азиатском заточении" и теперь чувствует цену "и не вольного европейского воздуха". Все поставлено на свои места. Кишиневу он уже все прощает: "мне стало жаль моих покинутых цепей".

В идеализированной, показной Одессе

Там все Европой дышит, веет,

Все блещет югом и пестреет

Разнообразностью живой.

Язык Италии златой

Звучит по улице веселой...

Но реальная картина выглядит несколько иначе.

В Одессе пыльной, я сказал.

Я б мог сказать: в Одессе грязной

И тут бы, право, не солгал.

Живописуя подробности жизни в "густой грязи", когда кареты вязнут, а пешеход лишь на ходулях рискует перейти улицу, Пушкин в главе "Путешествия Онегина" не жалел красок. Лавки вдоль улиц вовсю торговали зарубежными товарами, но Марсель этот выглядел весьма на русский манер.

Так или иначе, Пушкин попал в молодой город и остановился в гостинице с видом на залив. Французские газеты поступали сюда без цензуры. Позже, между прочим, через Одессу в Россию шел тамиздат, например, "Колокол" Герцена. Здесь был магазин иностранных книг, оперный театр и газета, тоже на французском языке, печатавшая преимущественно зарубежные новости. Когда Воронцов получил разрешение издавать газету, у нее набралось 37 подписчиков. Переоценивать свободу в Одессе того времени не следует. В 1823 году здесь запретили газету, которая существовала четыре года. Причиной запрета было нарушение редактором правила, не разрешающего печатать самостоятельные статьи на политические темы. Такие статьи можно было только перепечатывать из официальных органов.

Пушкин продолжал числиться по Министерству иностранных дел в звании коллежского секретаря и поступил в дипломатическую канцелярию Новороссийского генерал-губернатора. Ссылкой все это можно было назвать с большой натяжкой.

Сорокалетний генерал-адъютант Воронцов, умный и просвещенный либерал, получивший блестящее образование на Западе, был полон энергии и планов действовать в духе герцога Ришелье, главного устроителя Одессы. О Пушкине он наслышан от общих знакомых и готов ему покровительствовать. Воронцов "принимает меня очень ласково",- сообщает Пушкин брату. С собой Воронцов привез большую группу молодых чиновников из хороших семей и сделал это с вполне определенной целью. До этого Одессой управляли иностранцы. Теперь здесь формировалась русская администрация, появлялась русская интеллигенция. Русское дворянство оказывалось в центре культурной жизни города, что было полезно и с точки зрения русификации края.

Пушкину опять везло: дипломатическая канцелярия, в которой он служил, ведала внешней торговлей, изучением колебаний курса валюты и хлебных цен на рынках Европы, а также собирала сведения о политических аспектах конфликтов в Греции и Испании. Канцелярия держала связь с иностранными консулами в Одессе, занималась проблемами судоходства. Особенно интересно для рассматриваемой нами темы, что канцелярия ведала также вопросами эмиграции и иммиграции. Правда, сам Пушкин был весьма далек от служебных дел и вряд ли в них вникал. Само понятие службы отвращало его даже от тех дел, которые ему лично были бы весьма полезны.

Воронцов открыл для Пушкина личный архив и огромную библиотеку, которую привез из Лондона. В гигантской этой библиотеке (после Октябрьской революции разворованной) хранилась переписка предков Воронцова с Радищевым. Перед Пушкиным открылись уникальные рукописи, политическая и философская литература всего мира, в том числе русская и о России. Жадный пушкинский ум стал развиваться без ограничений, черпать темы, сюжеты, мысли, которые впоследствии поэт использовал всю жизнь. Жене своей, Елизавете Ксаверьевне, красавице и умнице, Воронцов поручил опекать одинокого и талантливого поэта.

Он гуляет по Одессе в черном сюртуке и фуражке или черной шляпе с неизменной тяжелой железной палкой. Он такой же, как и раньше, искатель приключений и картежник. Вместе с тем он и любознательный читатель, остроумный, словоохотливый собеседник, многим добрый и сердечный приятель. Иллюзия Европы, однако, не может ему заменить саму Европу. Поэтому несмотря на обширный круг знакомых, состояние одиночества у Пушкина в Одессе не только не становится слабее, но вскоре обостряется. "У меня хандра",жалуется он в письме к брату. "У нас скучно и холодно. Я мерзну под небом полуденным",- сообщает он Вяземскому. "Вам скучно, нам скучно: сказать ли вам сказку про белого бычка?.. скучно, моя радость! Вот припев моей жизни",- тоскует он в письме к Дельвигу. И так из письма в письмо.

Чем же он скрашивает скуку? "Недавно выдался нам денек,- исповедуется он Вигелю,- я был президентом попойки - все перепились и потом поехали по блядям". Умеющий точно подмечать происходящее в людях, его особый приятель Липранди находит Пушкина "более и более недовольным". "Хороша и наша civilisation!- пишет между тем Пушкин Вяземскому 4 ноября 1823 года.Грустно мне видеть, что все у нас клонится Бог знает куда...".В сочинениях Пушкина этой фразы в письме к Вяземскому не найти. Цитата взята нами из переписки Пушкина, изданной Саитовым. В письмах поэта под редакцией Модзалевского приводится также черновик письма, где эта фраза имеется, но в беловом тексте Пушкин эту мысль опустил.

Происходит сие вскоре после переезда в Одессу. Состояния эйфории хватило не надолго. Перед рождеством граф Воронцов, которому не удается привлечь Пушкина к серьезным занятиям (не в канцелярии, нет, но важным для самого поэта), осторожно просит Филиппа Вигеля, зная, что тот близкий приятель Пушкина, склонить его к тому, чтобы заняться чем-нибудь путным.

Вигель был фигурой не менее любопытной, чем Липранди, но в другом плане. Хитрый, умный и лукавый, он умел трактовать события во многих ракурсах, в зависимости от того, с каким собеседником имел дело. При этом себя всегда умел выставить в выгодном свете и делал на этой своей способности неплохую карьеру. Доносами он не гнушался. В истории стал известен доносом на Чаадаева и его философические письма. Вигель был гомосексуалистом, что Пушкин отмечал с некоторой иронией. Приятель Пушкина Соболевский написал на Вигеля следующую эпиграмму:

Счастлив дом, а с ним и флигель,

В коих свинства не любя,

Ах, Филипп Филиппыч Вигель,

В шею выгнали тебя!

Этот человек, по просьбе губернатора Воронцова, должен был положительно влиять на Пушкина.

Тем временем Пушкина издают в столицах, и, по слухам, государь император готов с ним помириться. Публикации поэта не радуют, как прежде: "Мне грустно видеть, что со мною поступают, как с умершим, не уважая ни моей воли, ни бедной собственности".

Пушкин встречает грека-предсказателя (по другим данным, гадалку). Тот (или та) в лунную ночь везет Пушкина в степь и, спросив день и год его рождения, что-то долго бормочет, потом произносит заклинания, обращенные к небу и, наконец, сообщает, что Пушкин умрет от лошади или от беловолосого человека и что у поэта будут два изгнания. Не исключено, что Пушкин понимает второе изгнание, как путь на чужбину. Он начинает торопить события.

Наблюдатель с чутьем профессиональной ищейки, Липранди записал свое ощущение от встречи с Пушкиным той зимой: "Я начал замечать какой-то abandon в Пушкине...". Бартенев перевел это слово как "заброшенность, ожесточение". По-английски это значит "покидать, оставлять". Пушкин страдает в "прозаической Одессе", когда на свете существует "поэтический Рим". Батюшков, находящийся в Неаполе, назвал Одессу "русской Италией", а Пушкину теперь охота в настоящую Италию, то есть нерусскую.