- Кто будет Садовником?
- Отокар
Что? Они говорят обо мне? Я смотрю на Хабан-Тали, потом на Камрусену. Пытаюсь угадать, что имели в виду её прекрасные губы, произнося моё имя.
- Отокар жил в Куссары, правильно? Значит, не надо никого приглашать, чтобы освятить праздничный нож. Он занесёт его в храм, когда будет дома на каникулах. Отокар, ты не забудешь?
К кому она обращается? Точно - ко мне... Значит, нужно найти в голове достаточно слов, чтобы ответить.
- Я обещаю, что не забуду.
Нож завёрнут в прошлогодние «Академические новости». С лицевой стороны можно разглядеть радостный отчёт о предыдущем жертвоприношении и фотографии с застолья. На лбах у людей за столом - узоры, нарисованные кровью счастливой жертвы.
- Завтра собираемся в это же время. Вопросы есть?
Вопросов ни у кого нет. Я оборачиваюсь - Сектунава стоит на том же месте и хранит молчание. Ему даже слова не нужны. Происхождение и статус позволяют ему ни за что не отвечать, даже заседая в Совете Кампуса.
Вымуштрованный отцом, он и не стремится командовать, а всем развлечениям предпочитает охоту на зомби. Специально для него их привозят в исполинском крытом грузовике и выгружают на задний дворик в форме полумесяца, служивший когда-то физкультурной площадкой. На ней до сих пор уцелели лабиринты из железных трубок, служивших для гимнастики, и три мусорных бака, уже давно привыкшие к своей пустоте. Зомби слоняются, тупые и бесстрастные, мычат, спотыкаются и с грохотом налетают на баки, а Сектунава методично уничтожает их двуручной бензопилой. Зелёная кровь брызжет и застывает на асфальте и турниках хаотичными танцующими узорами.
- Вопросов нет. Значит, можете идти, кому куда надо.
Все расходятся, но, словно сговорившись, покидают комнату так, что она и я никак не можем остаться вместе. Неужели они не могут просто исчёзнуть, как все нормальные люди?..
Всё, они наконец-то вышли, только Хабан-Тали стоит возле окна и смотрит в пространство. Но и Камрусены уже нет - она идёт по коридору и о чём-то беседует с Сектунавой. Я их догоняю, но они не обращают на меня никакого внимания. Вот они остановились возле двери на лестницу и продолжают свой разговор, отгороженные от остального мира ширмой деловитых, никому кроме них не слышных слов.
А мне остаётся ждать и молчать. Мимо проходят какие-то первогодки.
Сейчас мне кажется, что я пробился в Совет Кампуса только для того, чтобы быть к ней поближе, хотя очень хорошо помню, что два месяца назад она была для меня не больше, чем красивой девушкой. А ведь она действительно необыкновенная и очень популярна. Её знают на всех смежных факультетах и у неё куча друзей, а поклонников, наверное, ещё больше.
Случается, даже подшучивают: где это видано, чтобы во Втором Химическом, где семь из десяти студентов - парни, лучшей в спорте была девушка? Неужели мужчинам не стыдно? А быть лучшим в спорте значит немало на нашем факультете, где нет даже понятия «лучший студент»: ведь громада знаний нависает над пробившимся в Академию, словно огромная гора. Даже преподаватели не рискуют говорить, что изучили её вдоль и поперёк, и лишь по отдельным предметам выделяют тех, кто хорошо успевает и может служить примером.
Камрусена тоже пример. Обычно её приводят нам как верный нашего ничтожества. Но сейчас, когда я могу её увидеть, всё становится ясно. Мы не слабаки, просто она необычно сильная - не только как девушка, но и как человек.
И я мечтаю быть рядом, чтобы часть этой силы перешла и ко мне.
Они разошлись. Наконец-то! Сектунава идёт в мою сторону, а Камрусена спускается по лестнице. Куда она сейчас пойдёт? Голова отказывается соображать; она уверена, что такие люди совершенно непредсказуемы. Скорее всего, в свою комнату. А может, ещё куда-нибудь? Она очень серьёзная и занятая девушка.
Надо спешить, чтобы не потерять её, а вместе с ней и весь сегодняшний день...
- Отокар, подожди!
Сектунава останавливается, загораживает проход. Будь ты проклят! Какая ненужная ерунда тебе вдруг понадобилась?
- Постой, не беги. Мне нужна твоя помощь.
Сектунаве нужна помощь? Час от часу не легче! Что это за дело, с которым даже он не может справится??
- Как думаешь, почему ты стал Садовником?
- Понятия не имею.
- Не юли. Безголовым такого не поручают. Я видел рекомендацию, которая ушла в ректорат; там почти всё про тебя расписано. Ты из обычной семьи, а значит, годишься для садовой работы. Но ты ещё и не просто студент, а один из Совета. Потому и выбрали.
«Нет! Она выбрала меня, потому что любит!!!» Но я не могу так сказать. Во-первых, не стоит трепаться о своих чувствах с кем ни попадя. Во-вторых, я и сам не верю в это. А только хочу верить.
- Ты хотел бы быть моим секундантом?
- Секундантом???
- Да. Мне нужен кто-то с твёрдой рукой.
Мне кажется, или мои руки и вправду начали дрожать? Но пот на лбу выступил точно.
- Дуэли запрещены!
- Первое - знать никто не будет. Второе - от тебя всё равно ничего не потребуется. Просто постоишь и посмотришь, чтобы всё было по кодексу.
- Не трави ерунды, я в таком не учувствую! Если узнает кто-то вроде Хабан-Тали, нам не поможет даже тысяча кодексов!
- Он ничего не узнает.
- Это ещё почему?
- Секундант того, с кем я дерусь - Хабан-Тали. И он уже знает, кто будет вторым.
Так, наверное, чувствует себя человек, когда ему на руки надевают наручники или просто хватают за руки, чтобы увести на расстрел. Раз! - и он уже пойман, окружён и может лишь вращать глазами. И справа и слева вцепились в тебя твои друзья, о которых ты на самом деле ничего не знаешь. Сектунава и Хабан-Тали, Хабан-Тали и Сектунава.
Значит, и Хабан-Тали не такой уж правильный.
А такой ли правильный я?
Самое хорошее в таких делах - можно в любой момент отказаться. Давить на меня он не сможет.
- Хорошо, я подумаю, мне надо идти,- говорю я и бросаюсь в лестничную клетку. Задираю голову (Камрусены там нет, я уверен, но надо убедиться), вглядываюсь в квадратную спираль лестничного пролёта, а потом уже бегу по ступенькам, ближе к неё и дальше от моих мыслей.
Я считаю, что дуэли - для самоубийц и идиотов. Но если бы от дуэли зависело, будем ли мы вместе - я бы дрался, был секундантом, а потом опять дрался. Не потому, что я ненавижу кого-то. Все противники были бы для меня на одно лицо. Я бы дрался из-за того ощущения, что просыпается в тебе, когда ты выколачиваешь из мира правду...
