Келларас кашлянул. - Вы, должно быть, Пелк.

Спокойные глаза отыскали его. Она кивнула. - Извините, сир. Здесь пыльно. Огонь выгонит холод, но кровать нужно взбить и высушить. Грип принесет дров.

- Да. Если прислушаетесь, услышите топор.

- Он охотно срубил бы сотню деревьев и перестроил дом от основания, только чтобы найти занятие. Спорить готова, сейчас он улыбается летящим щепкам.

Келларас склонил голову набок. - Вы ветеран, Пелк.

Она начала протирать мебель серой тряпкой. - Те времена прошли, - сказала она, покачав головой.

- Были дом-клинком роты Тулла?

- Некоторое время. Но в-основном тренировала ее. Меч, копье, нож и лошади.

- Уверен, не я один, - продолжал Келларас, - восхищаюсь... статью госпожи. Ну, то есть гордой повадкой...

Она изучала его, ничего не говоря.

Он откашлялся. - Простите, Пелк. Я о том, от кого она переняла свои привычки.

Пелк хмыкнула и продолжила уборку.

- Говорили о ванне.

- Воду греют, сир.

- Я так понял, что вы поведете меня мыться.

- Боюсь нам придется выйти наружу, сир. Крыло заперто, понимаете? Закрыто и запечатано.

Келларас подхватил плащ. - Скажете, Пелк, другие гости сейчас есть?

Она помешкала у камина, не оборачиваясь. - Нет. Лишь вы.

Келларас отвернулся к окну. - Такое время года, - произнес он.

- Что, сир?

- Грип Галас. Он вел деятельную жизнь. Не привык расслабляться. Нынешнее время года утомляет нас всех.

- Уверена, - пробормотала она, заставив Келлараса гадать о смысле сказанного, ведь тон казался начисто лишенным симпатии. Тут она обернулась. - Пора. Вы потребуете моих услуг в ванной?

- Не обязательно. Но был бы признателен.

Наконец нечто живое мелькнуло в глазах. Она словно оценивала стоявшего перед ней мужчину. - Да, - сказала Пелк. - Такое время года. Идемте же.

Пелк повела его прямым путем, не возвращаясь туда, откуда он пришел с Грипом. Миновав узкую лестницу, освещенную единственным, почти выгоревшим фонарем, они двинулись по служебному ходу вдоль задней стены. Толстый слой пыли давно скрыл здесь все отпечатки ног. Через каждый десяток шагов по левую сторону встречалась дверца; лишь через щели одной двери пробивался слабый свет из комнаты.

Они прошли коридор до конца, где тяжелая дверь открылась и вывела на задний двор. Пелк провела его за угол и до середины здания, где ждала очередная дверь. Она долго сражалась с замком, прежде чем отворить дверные створки. Наружу вырвалось облако пара.

- Ну, побыстрее, - сказала она, поманив изнутри, и закрыла за ним дверь.

Здесь горело шесть фонарей; в середине комнаты доминировала железная ванна, сбоку пылала жаром большая печь, на решетке над углями дымился котел, пуская по бокам шипящие струйки воды.

- Раздевайтесь же, - велела Пелк, засовывая ведро в глубины котла.

Келларас нашел вешалку для одежды, очень близко к очагу, чтобы она успела немного просохнуть. За спиной послышался плеск воды. Он сел на стул, стягивая грязные сапоги. В мире есть редкие ощущения, кои стоит скапливать всю жизнь, и, натурально, среди них числится ожидание тепла после долгих дней, проведенных в холоде и сырости. Увы, ему тут же подумалось, как быстро такие воспоминания уплывают под напором наглых и навязчивых мелочей. Разум умеет выпрыгивать из безмятежности в тревогу гораздо резвее, чем обратно.

Раздумывая над этой неприятностью, он стащил последний сапог и потные портянки, торопливо разделся и встал обнаженный. Обернулся и увидел ее за ванной, тоже раздетую.

Телосложение у нее было солдатское, без признаков возраста или расслабленности. На животе небольшая подушка жира, груди полные, но не чрезмерно. Под левой грудью виднелся старый шрам вдоль ребер. Келларас уставился не него. - Возьми меня Бездна, Пелк! Похоже, прямо над сердцем. Как вы выжили...

- Я сама себя часто спрашиваю, - прервала она более суровым тоном. - Хирург сказал, что у меня сердце не на месте. Будь оно на правильном месте, я умерла бы. Не успев упасть наземь. Ну, сами видите, ванная слишком большая, и если я буду теперь вас спину снаружи, заполучу жуткую боль в пояснице. Так что полезем вместе.

- А, да, конечно.

- Есть и преимущества, - сказала она.

- Простите?

- Когда сердце не на том месте. Трудно найти, и мне так нравится. Если вы понимаете.

Он не был уверен, но согласно кивнул.

Мужчина или женщина, мало кто может похвастаться жизнью без сожалений. В детстве Келларас слушал (как и любой мальчишка, жаждущий получить деревянный меч) рассказы о великих героях, которые все - теперь он видел - шли сквозь облака насилия, состроив суровую и непреклонную гримасу праведника. Упорно продвигаемые ими добродетели оказались самого низменного сорта, а месть стала ответом на всё. Она рубила, резала, чудовищно маршировала под фонтанами крови. Герой убивал за потерянную любовь, за безответную любовь, за недопонимание в любви. Причинение боли другим за боль внутреннюю - душа ранена и отмахивается оружием - подобно темному потоку сквозило в любом сказании.

И все же герой оставался решительным в любых обстоятельствах... как виделось глазам ребенка. Как будто толстокожесть сделалась самой славной добродетелью. Для подобной фигуры одна мысль о чувствах - если это не холодное удовлетворение - была анафемой. Куда лучше погрузиться в ужасные дела, бесконечно убивать...

Мало кто из героев мог рыдать, или же сказка эта относилась к редкому виду: перемешанному с трагедией, и вела безнадежную битву с патологическим насилием великих героев, для которых стал домом мир легенд и любая жертва, виновата она или нет, служила лишь ступенью большой лестницы из костей, ведущей к геройскому возвышению.

Ребенок с деревянным мечом мог найти в сказках прибежище от любой обиды и несправедливости, выпавшей ему или ей. Не удивительно, если учесть тайный союз между незрелостью и холодной злобой. Лишь десятки лет спустя начал Келларас понимать ребяческие мысли героев, овладевающую ими ярость, алчбу по мщению, начал видеть, почему они так соблазнительны для многих сослуживцев. Чистая месть сродни ностальгии. Она летит в прошлое на крыльях бога, в детство, в дом первых измен и обид, первых мгновений слепой злости и бессилия. Она говорит о воздаянии, и тон ее леденит душу.

Сказание о героях, прочитанное, увиденное или услышанное, походит на шепот обещания. Предатели должны умереть, сраженные неумолимым железным клинком в неумолимой железной руке. И пусть предательство носит многие личины, в том числе простого равнодушия, или пренебрежения, или нетерпения, или грубого обращения - ответный шторм насилия должен поражать мощью. Бывают моменты, когда ребенок с удовольствием убил бы любого взрослого, и в этом тайна героя, истинный смысл рассказа о его торжестве. "То, что я таю внутри, сильнее всех злоключений. Я одержу победу надо всем, что посылает мне мир. Разум мой не споткнется, не упадет, не проиграет. Мысленно я выше всех, и мечом донесу до вас эту истину, удар за ударом.

Внутри меня то, что может убить вас всех".

В таком мире чувства не особо ценятся. Скорее они расцениваются как враги цели и желания, нужды и чистого наслаждения при удовлетворении нужды. "Герои, о мои детские герои из сияющего, залитого кровью мира легенд - все они были безумны".

Келларас стоял в строю, перед лицом врага. Видел опустошительный беспорядок битв. Видел поразительные подвиги самопожертвования, трагедии разыгрывались перед его глазами, но нигде среди этих воспоминаний не мог он отыскать героев из легенд. "Ибо настоящие битвы ведутся в буре чувств. Будь то страх или ужас, жалость или милосердие. И каждое действие, вызванное ответной злобой и ненавистью, взрывается в разуме ужасом и восторгом. Перед собой, падшим так низко. Перед другим, чьи глаза на одном уровне с твоими.

На поле брани неистово сражаются тела, но на любом лице можно прочесть страх, с которым душа отсекается, отрывается от тела, самость от плоти. На войне ужасный восторг вопиет тысячами голосов. Оттого, что нас довели до этого. Оттого, что нам нужно потерять самое дорогое - сочувствие, любовь, уважение".