Мы кое-как отчистились, совместными усилиями вытащили паланкин и продолжали путь – все, кроме одного, утонувшего. То ли его не слишком любили, то ли сказывалось присущее туземцам безразличие и эгоизм, но никто даже не сожалел о его внезапной кончине, кроме, может быть, тех, кому пришлось взять на себя его часть работы.

За час до заката мы, к моей безграничной радости, преодолели наконец пояс болот и выбрались на твердую сушу, которая большими волнами уходила вверх. Перевалив через первый же такой холм, мы остановились на ночлег. Первым делом я осмотрел Лео. Его состояние было, пожалуй, еще хуже, чем утром: появился новый тревожный симптом – рвота, она продолжалась вплоть до утренней зари. Всю ночь, не смыкая глаз, я помогал Устане – она оказалась одной из самых заботливых и неутомимых нянь, каких мне доводилось видеть. Воздух здесь был мягкий и теплый, отнюдь не такой удушливо-жаркий, как над болотами, исчезли и полчища москитов. Мы были уже выше уровня туманов, которые стлались внизу над болотами, как клубы дыма – над городом, лишь кое-где пронизанные светом блуждающих огоньков. Все это внушало надежду, что худшее осталось позади.

С рассветом у Лео начался бред, ему мерещилось, будто его расщепили на две половины. Я был просто убит и с мучительным страхом ожидал окончания приступа. Я уже наслышался о том, как опасны подобные приступы. Биллали сказал, что мы должны продолжать путь: если мы не достигнем какого-нибудь места, где Лео мог бы спокойно вылежаться и где ему был бы обеспечен надлежащий уход, он не протянет и двух дней. Я не мог с ним не согласиться, мы посадили Лео в паланкин и двинулись дальше; Устане шла рядом с Лео, отгоняя мух и следя, чтобы он не выпал из паланкина в бреду.

Через полчаса после восхода солнца мы уже были на перевале, откуда открывалось необыкновенно прекрасное зрелище. Под нами простиралась зеленая равнина, оживляемая пестрыми цветами и листьями деревьев. На заднем плане, милях в восемнадцати от нас, круто вздымалась огромная, очень необычная на вид гора. У самого ее подножия равнина плавно уходила вверх, тут все еще росла трава, но на высоте примерно пятисот футов начиналась отвесная каменная стена двенадцати, а то и пятнадцати тысяч футов высотой. Гора была круглая, несомненно, вулканического происхождения, а так как мы видели только сегмент круга, определить точные ее размеры было затруднительно. Потом уже я подсчитал, что она занимает площадь не менее пятидесяти миль. Никогда в жизни не видел я и, думаю, не увижу ничего более величественного и грандиозного, чем этот огромный замок, возведенный самой природой, одиноко возвышающийся над равниной. Отсутствие рядом других гор придавало ему еще большую величавость, бастионы его утесов, казалось, пронзали небо. На их широких ровных зубцах пушистыми массами лежали облачка.

Приподнявшись в своем паланкине, я любовался поразительной незабываемой картиной. Биллали, видимо, заметил это, потому что его паланкин приблизился ко мне.

– Вот обиталище Той-чье-слово-закон, – сказал старик. – Был ли когда-нибудь подобный престол у другой повелительницы?!

– Обиталище у нее, конечно, удивительное, – отозвался я, – но как мы туда попадем? Не представляю себе, как можно взобраться на такую крутую гору?

– Сейчас увидишь, мой Бабуин. Но посмотри на равнину под нами. И скажи, что ты об этом думаешь. Ты ведь человек мудрый. Отвечай же!

Переведя взгляд на равнину, я увидел прямую черную полоску, убегающую к основанию горы. С первого взгляда я решил, что это устланная торфом дорога. Но если это дорога, то почему ее окаймляют кое-где развалившиеся, но еще остающиеся в достаточной сохранности насыпи? Странно!

– Наверное, это дорога, отец, – сказал я. – Но можно предположить, что это ложе реки или же… – добавил я, озадаченный необычной прямизной русла, – …или же канала.

Биллали – должен сказать, что происшедшее накануне ничуть не сказалось на его бодрости, – с мудрым видом кивнул головой:

– Ты прав, сын мой. Это отводной канал, сооруженный теми, кто был задолго до нас. Я убежден, что внутри этой кольцевидной горы, куда мы направляемся, некогда находилось большое озеро. Но те, кто был задолго до нас, каким-то удивительным способом, о котором я не имею ни малейшего понятия, сумели прорубить в горе канал до самого дна этого озера. Но сперва они построили канал на равнине. Вода пошла через равнину прямо к низменности, где теперь простираются болота. А на месте осушенного озера строители возвели великий город, от которого не сохранилось ничего, кроме развалин и самого названия Кор; они же долгими веками прорубали в горе пещеры и тоннели – ты скоро увидишь плоды их труда.

– Возможно, так оно и было, – ответил я, – но почему родниковая вода и дожди не заполнили озеро снова?

– Но, сын мой, они же были мудрыми людьми и оставили сливной тоннель. Видишь эту реку справа? – И он показал на довольно широкую реку, которая вилась на равнине милях в четырех от нас. – Туда и попадает вода из сливного тоннеля. Вначале она, вероятно, шла по каналу, но потом ее отвели в сторону, а канал использовали под дорогу.

– И нет никакого другого пути, чтобы проникнуть в глубь горы, кроме как через тоннель?

– Есть еще одна тайная тропа, по ней, хотя и с большим трудом, могут пройти люди и скот. Но ее можно проискать год и не найти. Пользуются ею лишь раз в году для перегона стад, которые откармливаются на склонах горы и на равнине.

– Она всегда живет внутри горы, никогда не выходит?

– Нет, сын мой. Она там, где Она есть.

К этому времени мы уже спустились на равнину, и я с восхищением любовался разнообразием и красотой субтропических цветов и деревьев; последние росли поодиночке или большей частью по три-четыре, среди них преобладали высокие, похожие на вечнозеленый дуб. Встречалось там и много пальм, некоторые – выше ста футов, и самые большие и красивые древовидные папоротники, какие мне приходилось видеть; вокруг них висели тучи медоуказчиков и огромных бабочек. Множество было и всевозможных животных, включая носорогов: одни бродили среди деревьев, другие прятались в высокой перистой траве. Кроме носорогов, которых я уже упоминал, я видел тут целые стада буйволов, антилоп канна, квагга, черных лошадиных антилоп, самых прекрасных из всего этого семейства, не говоря уже о более мелкой дичи. Попались и три страуса: при нашем приближении они умчались, как снежинки, подхваченные сильным ветром. При виде такого изобилия дичи я не мог устоять: у меня был с собой легкий одноствольный «мартини», – более тяжелое ружье пришлось оставить вместе с другими вещами, – и, увидев откормленную антилопу канна, которая терлась боком о дерево, я выпрыгнул из паланкина и постарался подползти к ней ближе. Она подпустила меня ярдов на восемьдесят, повернула голову и, глядя на меня, приготовилась к бегству. Я поднял ружье, прицелился над лопаткой – антилопа стояла ко мне боком – и выстрелил. Охотничий опыт у меня небольшой, но я никогда еще не стрелял с такой точностью и не убивал более великолепной добычи: большая антилопа взметнулась в воздух и упала замертво. Все носильщики остановились и наблюдали за мной; увидев, что я свалил антилопу, они все дружно ахнули: неожиданный комплимент со стороны этих угрюмцев, которые, казалось, никогда ничему не удивляются. Группа наших сопровождающих кинулась разделывать тушу. Мне очень хотелось полюбоваться своей добычей, но, сдержав себя, с мнимо равнодушным видом, как будто я всю жизнь только и убивал антилоп, я возвратился к паланкину, чувствуя, что поднялся на несколько ступеней в оценке амахаггеров, представ перед ними в роли необыкновенно могущественного волшебника. На самом же деле я никогда еще не видел канна на воле. Биллали был в восторге.

– Это поистине чудо, мой Бабуин, – восклицал он. – Поистине чудо! Ты великий человек, хотя и такой некрасивый. Никогда не поверил бы, если бы не видел своими глазами. И ты говоришь, что научишь меня убивать так же, как ты?!