Дело прошлое, как говорится. Красивая жизнь, мечты о славе — все это принадлежало другому человеку, это была его стихия.

Пока я поджидал появления машин, намереваясь заняться их подсчетом, у меня наступило прозрение. Мне открылось, что все эти ветхие домишки были сделаны из картона, а люди, возникающие тут и там в подходящие моменты, — из макарон и клея. Небо из блекло-голубой бумаги, облака из ваты. Да и я не тот, кем считал себя — я муравей, брошенный своими во время вылазки на человеческий пикник, и жду теперь, пока какому-нибудь капризному богу-ребенку не вздумается оборвать мое жалкое присутствие в этой диораме, прихлопнув ботинком.

Зазвонил мобильник, и в груди у меня раскололся айсберг.

— Эй, Рэй, а в тебе есть индейская кровь? — поинтересовался Роб.

Только я задумался, на светофоре остановился новенький «кадиллак» с откидным верхом. Двое туристов-яппи вяло спорили, куда им дальше ехать; за рулем сидел мужчина в стильных облегающих солнцезащитных очках и тенниске, на женщине была мягкая шляпа с широкими полями — вроде тех, какие носит королева-мать. Они притворились, что не заметили меня. Женщина указала направо, машина неторопливо двинулась, повернула и скрылась за гребнем холма.

— Команчи, — сказал я. За «кадиллаком» ехал блестящий зеленый микроавтобус, набитый студентами-азиатами. На дверце значилась эмблема колледжа Эвергрин-Стейт. Он тоже свернул направо, как и следующий за ним. — Где-то одна тридцать вторая. Мне что, полагается какая-то компенсация? Или казино завещали?

— Откуда, черт возьми, команчи-то взялись?

— Прапрабабка. Суровая была старуха. Не сильно меня любила. Прислала как-то опасную бритву на Рождество. Мне тогда было девять.

Роб рассмеялся.

— Уж-жас. Я поискал в интернете и наткнулся на результаты одного генетического исследования. Погоди-ка… — Он зашуршал бумагой, потом откашлялся. — Похоже, эта гаплогруппа «икс» как-то связана с митохондриальной ДНК — с генами, передающимися по материнской линии. Икс-гаплогруппа — это такой особый блок или кластер. Университетские бездельники пытаются по этой женской линии отследить перемещения племен и все такое прочее. К икс-группе относятся что-то около трех процентов индейцев, европейцев и басков. Ну, так пишут в более-менее серьезных статьях. Тут говорится, что насчет значения этих групп ведутся споры. Обычная научная шняга. А тебе для чего?

— Да так. Но спасибо.

— Ты там как, чувак? Голос какой-то странный.

— Черт, Роб. Я тут несколько недель торчу в одной машине с парочкой психованных реднеков. Сказывается на нервах, знаешь ли.

— Ой, извини. Тут Сильвия звонила, начала…

— Все тип-топ, лады?

— Хорошо, брат.

Тон Роба намекал, что ничего хорошего тут нет, но настаивать он не имеет права. По возвращении меня ожидал обстоятельный допрос, как пить дать.

У Круса ведь папаша баск? Ну а Харт, тот точно был немецкой породы — добротной, без примесей, пару поколений назад как эмигрировали.

Если уже слышали, сразу скажите: заходят как-то команч, испанец и немец в бар…

Попрощавшись с Робом, я набрал свою бывшую и попал на автоответчик, потом одумался и дал отбой, оборвав его мурлыканье. И тут до меня дошло, в чем заключалась система, и я тупо уставился на потрескавшиеся снимки Пенни и Пирса, на лица, усеянные пятнышками света, пробивавшегося сквозь листву.

Я горько рассмеялся.

Как, Бог ты мой, у них получилось внушить нам, что они вообще люди? Единственное, чего не хватало в этом фарсе, — кукловодских веревочек, костюмов на молнии и микрофона.

Запихнув бумаги с фотографиями в чемодан, я замер посреди травы на обочине. Сердце билось все так же прерывисто. Между домами и деревьями, вслед за низкими кучевыми облаками поползли густые синие тени. В золотистой пыли поджидала «Таверна Муни», перед ней стоял «шеви» Круса — бездвижный, как гроб пред алтарем.

Что-то ведь сейчас происходило, правда? И это что-то — последует ли оно за мной, если я дам тягу? Потянется ли за мной к Сильвии и Карли?

И ведь никак не проверить, никак не понять, а не поехала ли у меня крыша, и только-то — может, мозги перегрелись от жары, может, у меня нервный срыв, он давно назревал. Может, мать вашу.

Зловещие очертания мира сжимались вокруг меня, отсвечивали, словно выпуклости банки-морилки. За фоновым жужжанием насекомых, за беспрерывной ультрафиолетовой бомбардировкой мне слышался звук туго завинчиваемой крышки.

Я повернул направо и двинулся к вершине холма.

Часа через два рядом со мной притормозил старенький грузовик. Он уже дважды проезжал мимо, и вот опять. Я засомневался: никто по доброй воле не остановится ради автостопщика, если только это не красотка в обтягивающих джинсах.

Я вспомнил Пирса и Пенни, выражение их лиц на видео — как они вбирали нас своими улыбающимися ртами, помечали нас. И если это действительно так, если нас взвесили, оценили и пометили, то что из этого следовало? Пирс и Пенни — лишь двое из роя. Сезон открыт?

Водитель смотрел на меня так пристально, что становилось не по себе, глаза-бусинки прятались за толстыми очками в черной оправе. Он помахал рукой.

Ноги у меня все равно уже ныли от усталости, загривок обгорел на солнце. Да и что это меняло? Если б у меня еще оставались далеко идущие планы, давно бы добрался до Олимпии, сел на автобус и уехал на юг. Я залез в кабину.

Джордж назвался инженером-строителем на пенсии. Внешность соответствовала: стрижка ежиком, угловатое лицо, напоминающее камень; классическая рубашка, в кармане несколько ручек, галстук закинут за плечо, брюки из полиэстера. Из приемника тихо бубнило «Эн-пи-ар»[5]. Шишковатые руки сжимали руль.

В нем было что-то знакомое — фигура из воспоминаний об инженерах и ученых времен моего деда. Да он и мог бы быть моим дедом.

Джордж спросил, куда я направляюсь. Я ответил, что в Лос-Анджелес, и он бросил на меня красноречивый взгляд: это в другом направлении. Я сказал ему, что хотел бы посетить заповедник Майма-Маундс, раз уж оказался рядом.

Наступила тягостная тишина. В кабине росло напряжение — колоссальное, бездонное. Наконец Джордж проговорил:

— Ну а что, это совсем рядом, милях в двух. Знаете что-нибудь о нем?

Я признался в своем невежестве, он ответил, что так и думал. И рассказал мне, что Майма-Маундс объявили государственным заповедником в шестидесятых; ученые до сих пор спорят о них, выдвигают гипотезы — и в основном тычут пальцем в небо. Он выразил надежду, что я не слишком разочаруюсь: в них было мало интересного в сравнении с настоящими чудесами природы — Ниагарским водопадом, Большим каньоном, калифорнийскими секвойями и так далее. Заповедник занимал площадь порядка пятисот акров, но это ерунда. В старину эти курганчики тянулись на многие мили вокруг. С расширением сельскохозяйственных угодий в 1890-х от этих земель остался лишь клочок в окружении захудалых ферм, пастбищ и коров. Руины аграрной эпохи.

Я сказал, что о разочаровании и речи быть не может.

Джордж повернул после указателя с выцветшей белой стрелкой. Однорядная дорога с хорошим покрытием с милю петляла по влажному лесу и упиралась в парковку, где стояли те автобусы из колледжа и еще несколько машин. За воротами и оградой виднелась нечеткая линия опушки. Через каждые несколько шагов были развешаны щиты, воспрещавшие вход с собаками, алкоголем и огнестрельным оружием.

— Уверены, что хотите остаться?

— Да, не волнуйтесь.

Зашелестела одежда — словно Джордж сбрасывал хитиновую оболочку.

— Место отмечено крестиком.

Я не смотрел на него. Моя рука лежала на дверной ручке; было страшно, что дверца не откроется. Время замедлилось, завязло в патоке.

— А я знаю один секрет, Джордж.

— Что за секрет? — произнес Джордж. Голос прозвучал слишком близко, как будто он вплотную придвинулся ко мне.

Волосы у меня на загривке встали дыбом. Я сглотнул и прикрыл глаза.