– Я еду с тобой.

– Тебе разве не надо работать?

– К утопцам работу. Ты же сейчас едешь к этому своему атаману?

Канарейка кивнула, нахмурившись.

– Тогда я точно еду с тобой.

Новая резиденция «кабанов» представляла собой небольшой двухэтажный деревянный дом с дырами в стенах и потолке, в которых зазывал ветер. Половицы скрипели под ногами; когда кто-то ходил по второму этажу, с потолка на первом сыпались пыль и песок. Зато эта «халупа», как её с лёгкой руки назвал фон Эверек, была окружена громадным садом. Уже несколько лет за ним никто не ухаживал, но атаман находил какую-то необъяснимую прелесть в том, чтобы ходить среди высыпавших из клумб маргариток и незабудок, вдоль забора, теперь больше похожего на стену из плюща, смотреть на треснувшие мраморные статуи, которые облюбовали птицы и мелкие сорняки. У одной статуи, девушки, сидевшей на короткой лавочке, на коленях собралась нанесённая ветром земля. Потом этот же ветер принёс туда семена какого-то маленького нежного дикого цветка, и тот застенчиво пророс у каменной девушки на коленях, склонив бутон вниз.

Ольгерд фон Эверек опустился на лавку рядом со статуей. Он думал о чём-то напряжённо, физически почти ощущая усталость от прогоняемых по кругу в тысячный раз одних и тех же мыслей.

Последнее облачко быстро скользило к горизонту, где только загорались первые розовые всполохи света. Звёзды были рассыпаны по небу, будто жемчуг по чёрной ткани. Ольгерд помнил, что у Ирис было такое платье, помнил, как не единожды снимал его с неё, как она каждый раз покрывалась румянцем и улыбалась ему смущённо. Но это теперь не имело никакого значения, не волновало душу атамана.

Сколько времени прошло? Тридцать? Сорок лет? Ирис окончательно стёрлась из его памяти. Вместо лица у неё было расплывчатое пятно, вместо голоса – шум в голове, вместо запаха – духота весенней ночи.

Атаман силился вспомнить момент, когда это случилось. Но, наверное, такого момента не было. Всё исчезало, стиралось медленно, текло, как болезнь, убивающая годами. И, кажется, давно пора было бы уже умереть от этой болезни, а он всё жил и жил, последний тяжёлый выдох, вырывающийся из горла вместе с хрипом и кровью, никак не мог закончиться.

Ольгерд опустил глаза на свои руки, будто удивился, обнаружив на них множество продольных и поперечных шрамов. «Кабаны»-то наверняка думают, что это отметины, полученные атаманом в славных боях. Им не стоит знать, что фон Эверек сам пускал себе кровь в надежде на то, что пытка жизнью наконец закончится.

Он устал. Чудовищно устал. И теперь даже если Гюнтер О’Дим сам придёт прямо сейчас и заберёт его душу, ему будет почти всё равно.

Атаман опустился на землю, спиной уперевшись о перекладину лавки. Он не спал уже несколько дней, глаза сохли, а тело ломило. Это были единственные побочные эффекты отсутствия сна. Но и они были неприятны.

Ольгерд прикрыл веки. В нескольких шагах справа в траве настойчиво стрекотал кузнечик. Хлопая крыльями, из кустов позади вылетело несколько птиц. Послышалось шуршание гравия под ногами.

Атаман не стал открывать глаза. На миг у него появилась надежда, что этот пришелец сейчас проткнёт его каким-нибудь древним мечом, способным убить даже бессмертного.

Шаги стихли – пришедший остановился напротив Ольгерда.

– Кто бы знал, что атаман «кабанов» – такая романтичная натура.

Ольгерд вздрогнул от неожиданности, даже открыл глаза. Он не думал, что она вернётся. Она не должна была.

– А все убийцы такие навязчивые? – спросил атаман в тон ей.

Она прыснула, кокетливо наклонила голову:

– Ну, вы, бессмертные, представляете для нас особый интерес.

Было страшно. И одновременно смешно от того, что страшно.

Канарейка желала увидеть его и боялась его реакции.

Ольгерд не представлял, что все мысли мгновенно отступят, растворятся, что он про себя отметит, что ждал её возвращения.

========== XXIX. Ответ ==========

Жизнь отличается от банковского дела тем, что ей знакомы долги,

которые можно заплатить, только задолжав другим.

Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой

Биттергельд стоял в стороне, возле самого входа в сад и наблюдал за Кариной. Она говорила спокойно, но её лицо то и дело расцветало улыбкой, эльфка всплёскивала руками, внезапно серьёзнела и наклоняла голову, внимательно слушая ответ. Её собеседник сидел на земле в густой тени у ног осыпающейся статуи, отвечал тихо и почти не двигался.

Должно быть, это и был тот самый атаман, который захватил мысли и существо Карины. Биттергельду очень хотелось посмотреть на него, пнуть или плюнуть в лицо, пока есть возможность – заранее , так сказать. Он слишком хорошо знал, чем заканчиваются для Канарейки подобные истории. Кроме всего прочего этот фон Эверек был человеком, что совсем не играло ему на пользу.

Наконец атаман встал с земли, небрежно отряхнул полу кунтуша. Что-то коротко сказал эльфке и направился к небольшому дому, вокруг которого и разросся этот странный и чудесный сад. Канарейка махнула рукой Биттергельду, он поплёлся за ними.

Эльфка рассказала Ольгерду про «одолжение» для О’Дима, про то, что теперь она должна вместе с ведьмаком исполнить его третье желание. Атаман сухо сказал, что его невозможно исполнить и позвал Канарейку в дом.

Ольгерд не мог понять, зачем Гюнтер затеял эту игру. Чего он добивался? Как так складывалось, что Канарейка всё никак не могла уехать, что она всё время возвращалась?

Атаман сам прогнал её. Прогнал, только увидев на ней печать О’Дима. А стоило бы ещё раньше – когда она только стала заикаться о своих чувствах к нему. У Ольгерда в груди застыло каменное сердце. Он никогда не сможет ответить на её любовь, вернуть ей и половину того, что она испытывает к нему. Он говорил ей, она это знала, но стоило ли рассчитывать на голову, забитую любовью? Он и сам, помнится, наделал бед только с любовью в башке.

Ольгерд не хотел делать Канарейке больно. Теперь, когда эта мысль сформировалась в его мозгу, он скривился. Ужасно патетично, жутко и жалко одновременно. Как и всё, что происходило в его жизни последние полсотни лет.

Атаман приоткрыл дверь: изнутри на него тут же обрушился перегар, дым, запах дешёвого табака и крики «кабанов». Канарейка несмело заглянула внутрь через плечо Ольгерда. Послышался нестройный радостный возглас вольной реданской компании, которая, конечно, уже была в курсе всего.

Атаман плыл через зал, глядя перед собой. «Кабаны» невольно утихали, когда он проходил мимо. А сразу за ним шла растерянная эльфка, которой компания радовалась бурно и шумно. Канарейка ловила пьяные и почти искренние улыбки, вскрики и хлопки по спине.

Биттергельд зашёл в дом вслед за ними. В зале сидело десятка два людей с чубами или лысинами, с ног до головы покрытых татуировками, обильно вливающих в себя алкогольные напитки всех сортов и крепостей. Гном невольно скривился. Он не был ксенофобом, но доверием к людям не страдал, а к подобным головорезам – и подавно. К тому же душная вонь краснолюдского спирта, стоявшая в доме, просто сдавливала горло.

У Канарейки просто настоящий дар находить себе ебанутых мужиков.

Эльфка махнула ему рукой из-за двери дальней комнаты.

Биттергельд тряхнул головой, поправил колпачок и, нацепив на лицо выражение полного отвращения, быстро пересёк зал.

Комната Ольгерда единственным длинным, почти во всю стену, окном выходила в сад. На грубой деревянной кровати в углу лежали стопки книг, на пыльной столешнице возвышался пустой графин. Стену подпирала покосившаяся лавка, по углам стояла ещё парочка стульев. Один из них атаман развернул и сел верхом, сложив руки на спинку.

– Ты вляпалась в самое зловонное дерьмо, которое только можно найти.

Канарейка молча опустилась на лавку у стены, выдохнула.