— Что вы имеете в виду?

— Разве я неясно выразился? — в тоне Господина проскальзывает насмешливая снисходительность, и он возвращается, избавляясь от оков ужасающей обреченности. Его пальцы вновь касаются моего лица, и я разочарованно выдыхаю, точно зная, что мне уже не услышать ответов. Едва он позволяет мне заглянуть в свою душу как вновь закрывается, наверняка не желая продолжать разговор на эту тему. — Следишь за новостями? — указывая подбородком в сторону, говорит он, и я перевожу взгляд на пол, где в полосе света лежит газета, когда-то стащенная мною у Юджина. Она порядком помята и на сгибе, проходящем как раз по талии Господина, практически стерта. Лучше бы этот сгиб проходил по лицу улыбающейся женщины, которую я почти ненавижу, может потому, что в отличие от меня она стала частью его жизни.

— Она красивая.

— Даже слишком, — несколько раздраженно отвечает Рэми, будто даже простое упоминание о ней его бесит.

— Мне жаль Авиэля. И ту женщину из Совета, — чтобы скрыть неприятную горечь, перевожу тему, а Рэми молча кивает, с приторной нежностью проводя кончиками пальцев по моей шее. Его ласки отвлекают, посылают дрожь по всему телу и рождают приятное томление в груди и внизу живота. Я будто наливаюсь тяжестью и перестаю здраво мыслить, полностью отдаваясь на волю ощущениям.

Я так скучала по этому.

— Мне тоже жаль, Джиллиан. Я сделал все возможное, чтобы защитить их, но враги оказались хитрее. Признаться, я недооценил ситуацию. Это сделал тот, кому они доверяли, иначе он бы не смог подойти так близко. Видишь ли, древних вампиров убить не так просто — нам не страшен солнечный свет. Он причиняет боль и ввергает в муки агонии, но не убивает. Быть может, это последствия эволюции, кто знает, — Рэми пожимает плечами, останавливаясь указательным и средним пальцем на моей шее, там, где бешено стучит вена. Слегка надавливает, будто прислушиваясь к жизни, кипящей во мне, и облизывает губы, наверняка желая впиться в вену зубами.

— Тогда как? Вырвав сердце? — Он отвечает не сразу, и я начинаю беспокоиться, замечая какой-то странный блеск в его глазах. Дыхание Рэми сбивается, и он делает глубокие вдохи, напрягаясь и будто готовясь к прыжку. Его нажатие становится сильнее, но я не двигаюсь, не отстраняюсь, лишь гулкие удары сердца выдают нарастающий во мне страх. Потому что хищник, проснувшийся в нем, по-настоящему пугает. — Господин?

— Твое сердце. Его ритм неровный, и его так просто забрать. Всего одно движение, минимум усилий. Для того, чтобы забрать сердце Древнего, нужно быть равным ему: по силе, ловкости, изворотливости. Тем более, что все члены Совета находятся под пристальным вниманием охраны.

— Значит, если они позволили подойти так близко, то действительно доверяют ему? — Хочу озвучить свои предположения по поводу убийцы, но боюсь показаться глупой и самонадеянной. Будто я могу знать то, что не знает Рэми, а ведь у него куда больше информации и мудрости. — Разве Адель, она не сказала вам, кто стоит за этим?

— Адель. Моя безрассудная упрямая Адель, — Господин ухмыляется, наконец отвлекаясь от моей шеи, и склоняется чуть ближе, намеренно осторожно прикасаясь подушечкой большого пальца к нижней губе. Я размыкаю губы, нервно сглатывая и прикрывая глаза от наслаждения, когда под действием его ласк рождается приятное покалывание. Сжимаю пальцы в кулаки, сдерживая желание прикусить его палец, обхватить губами и провести языком от основания до подушечки, прямо как… ох, Господи, неужели я настолько соскучилась по его ласкам, что даже серьезность разговора не может отвлечь меня от мыслей о большем — о близости, которая может стать продолжением нашей встречи? — Она не сказала абсолютно ничего, что могло бы мне помочь.

— Она такая сильная, — с затаенной завистью шепчу я, вдруг с особой четкостью вспоминая ее лицо и желая запомнить его, ведь я должна дорисовать — должна, чтобы пронести ее образ через всю жизнь. Пусть даже если эта жизнь отмерена короткими днями, а не годами, не десятилетиями, пусть даже если я никогда не узнаю, что такое старость. — Ведь пытки так и не смогли сломить ее.

— Пытки? Ты думаешь, что я причинял ей боль в желании получить информацию? Нет, ma petite, для этого мне достаточно применить внушение.

— Тогда зачем?

— Я не прощаю предательства, — выдыхает Господин, склоняясь непозволительно близко и лаская своим дыханием губы. Он обхватывает мою нижнюю челюсть ладонью, нежно и аккуратно, и вынуждает запрокинуть голову, чтобы уже в следующую секунду утонуть в его тьме, которая поселилась в его глазах и стала еще насыщенней, еще сильней. Она обступает нас и проглатывает звуки, краски, время. Она заменяет собой весь мир и прячет от реальности, горькой, отвратительной реальности, от которой хочется выть, потому что она намного страшнее мрака. Может поэтому я с такой легкостью окунаюсь в него, отгоняя прочь настойчивые мысли о том, что Адель подвела ее собственная любовь и что именно она стала ее погибелью, подтолкнув к неправильному решению.

Я не повторю ее ошибки и не предам Господина. Никогда, ведь я не собираюсь за него бороться.

Его губы, прохладные и требовательные, с легкостью подчиняют, вызывают отклик и, когда я закрываю глаза, возвращают в прошлое, в котором я была наложницей Дамиана Рэми. Мне приятно находиться в темноте и жить лишь ощущениями, наслаждением, мыслями о том, что ничего не изменилось, а произошедшие за четыре месяца события — сон, который наконец закончился, ведь Господин рядом, со мной, как и должно быть. Он перестает удерживать меня за челюсть и дарит мнимую свободу, потому что тут же обхватывает за затылок и, углубляя поцелуй, не дает мне отстраниться. Но я не собираюсь, с самозабвением отвечая на поцелуй и оплетая руками его плечи.

Потом мне будет стыдно — знаю, я буду корить и ненавидеть себя, а пока, задыхаясь от желания, поднимаюсь с колен и трясущимися от нетерпения руками расстегиваю джинсы. Рэми откидывается на спинку кресла и, глубоко дыша, смотрит на мои нелепые телодвижения, когда я виляю бедрами, чтобы снять обтянувшую их ткань. Замечаю, как подрагивают его пальцы, когда он кладет руки на подлокотники и прожигает меня горящим взглядом, и не могу не улыбнуться, прекрасно зная, что он означает, — желание обладать мной. Мной, а не той искусственной женщиной, что улыбается нам с газеты.

Совершенно распутно сажусь на него верхом и тянусь к его губам, чувствуя как между ног становится влажно. Хочу ощутить его в себе и несдержанно двигаю бедрами, чуть ли не вскрикивая, когда он обнимает — крепко, почти до боли, сминая в надежных объятиях и впечатывая в свое тело. Ребра начинают болеть по мере того, как он сжимает меня, и я протестующе останавливаюсь, смотря на него сверху вниз. Мои губы припухли от поцелуев, их саднит, когда я облизываю их, и Господин, издавая глухой рык, вновь припадает к ним. Наконец, он разжимает объятия, но только для того, чтобы приподнять меня и, пока я стою на коленях упираясь в его плечи, расстегивает свои брюки. Одним движением снимает с меня футболку и, накрывая ладонью обнаженную грудь, на удивление медленно заполняет собой.

Наверное, это называется зависимостью, безумием, одержимостью, но только сейчас, в его объятиях и с его членом внутри, я ощущаю себя живой, настоящей, прежней. Тихо стону, медленно приподнимаясь и опускаясь обратно. Мои пальцы впиваются в его плечи, и я закрываю глаза, запрокидывая голову назад и млея от ласк, которыми он осыпает мою грудь. Внутри зарождается волна наслаждения, и я ускорю темп, торопясь прийти к разрядке и чувствуя, как воздух становится тяжелым и горячим. Он сковывает легкие, срывает дыхание, опаляет жаром, отчего лоб покрывается бисеринками пота.

Я сгораю.

— Не торопись, ma petite, — шепчет Рэми, когда я ускоряюсь и, слишком высоко приподнявшись, по неаккуратности выпускаю его член из себя. Он придерживает меня за талию, пока я послушно притормаживаю и, рвано дыша, смотрю на него широко распахнутыми глазами, словно не понимая, где я. Но я действительно не понимаю, как я могла оказаться в чужой комнате — так далеко от дома Господина. Не добежать и не найти дорогу назад. — Не торопись, — повторяет он и уже сам насаживает на себя, совершая аккуратно глубокие толчки. Сковывает кольцом из своих рук и двигается навстречу, подаваясь бедрами вверх. Вновь и вновь, пока наслаждение не перерастает в лавину, окончательно лишающую меня сил. — У нас впереди целая ночь…