На следующий день ровно в десять часов утра Алевтина Григорьевна, опираясь на руку своего внука, гордо прошествовала от остановки автобуса к собственной даче. Возле скрипучей калитки её встречал лыбящийся во всю челюсть Станислав. Этим он старался произвести на будущего работодателя хорошее впечатление и добиться получения аванса за работы. Последний раз он ел два дня назад, а потому улыбка была особенно обворожительной.

— Это вы Станислав? — с сомнением в голосе спросила Алевтина Григорьевна, оглядывая потрёпанный вид парня, который по комплекции слишком уж напоминал родного внука. Такой же дохляк.

Юноша в ответ энергично закивал и, пропустив в калитку Вадима с бабушкой, быстро заскочил на территорию участка.

— Бабуля, чё хошь? — сходу начал он разговор.

— Какая я тебе бабуля? — возмутилась Алевтина Григорьевна, с гневом глядя на юного горе-строителя.

— Дедуля?! — с сомнением в голосе переспросил Станислав, на лице которого отразилось искренне изумление и непонимание.

— Нахал! Ещё и наркоман, наверное?

— Схерали? — обиделся на такое обвинение Станислав, который за всю свою жизнь вообще ничего такого не употреблял. У него просто никогда не было денег, да и желания, если уж быть до конца честным.

— Вы можете нормально говорить? Вы вообще строитель?

— Спокуха, всё зачётно!

— Нет, я так не могу, — принялась громко возмущаться Алевтина Григорьевна, поглядывая то на Вадима, то на вновь лыбящегося Станислава. — Вы вообще строитель? Опыт ремонтных работ есть? Или ваше объявление обман?

— Как можно?

— Вы в состоянии сделать ремонт крыши и отремонтировать дом внутри? — решила перейти к делу Алевтина Григорьевна, сама удивляясь собственному терпению. Вадим в разговор старался не встревать, хотя и взирал на предполагаемого работника с неодобрением. Непонятное предчувствие говорило, что с ним могут быть проблемы.

— Бабуля, всё зачётно! На века!

— Нет, это никуда не годится, — не выдержала Алевтина Григорьевна. — Вы нам не подходите. Извините, что побеспокоили.

Улыбка сползла с лица юноши, он поднял на старушку глаза полные еле сдерживаемых слёз и тихо, проникновенно спросил:

— Как можно?

Но Алевтина Григорьевна была непреклонна.

— И не смотрите на меня так! Я бы не стала связываться с таким работником, даже если б за все работы вы попросили тысячу рублей!

— Круть! Зачётно! — протяжно выдал Станислав. А потом жалобно добавил, — У меня жена и три ребёнка не кормлены.

В Алевтине Григорьевне начали мучительно бороться собственные железные принципы, жалость к непонятному парню и элементарная жадность. То, что сделать работу всего за тысячу — это «круть», тогда как другие просили минимум в десять раз больше, в корне меняло дело.

Победила жадность.

— Хорошо, но только за тысячу рублей. Кроме того, так уж и быть, я оставлю вам продукты и моего внука в помощь.

— Упырёнок? — уточнил Станислав, подозрительно покосившись на Вадима.

— Это мой внук, его зовут Вадим. Он будет контролировать вашу работу. И выплатит деньги, когда она будет завершена. За неделю управитесь?

— Спокуха, всё зачётно! — улыбка вновь наползла на лицо Станислава. — Аванс?

— Какой ещё аванс? — удивилась старушка. — Все деньги в конце.

— У меня жена и три ребёнка не кормлены, — вновь принялся давить на жалость Станислав, изображая страдания.

— Ладно, половину отдам авансом, — смилостивилась Алевтина Григорьевна, протягивая старую, поблёклую купюру со СЛОНом.

Однако только успела бумажка перейти в цепкие руки юного страдальца, как старушка решила уточнить.

— У вас прописка-то местная? Паспорт можете показать? Нам шабашников иногородних не надо…

— Спокуха! — ответил обрадованный юноша, пряча заветную бумажку в карман джинсов.

Из того же кармана он достал потрёпанную красную книжицу, являющуюся главным документом любого гражданина. Прописка в книжице имелась и даже во вполне благополучном районе в самом центре города, что немного успокоило Алевтину Григорьевну. Но как видно не до конца, потому что, повертев паспорт в руках, она, вместо того чтобы отдать его владельцу, быстро спрятала в собственную сумочку.

— Верну, после завершения работ, — не терпящим возражения голосом объяснила она свои действия.

Таких поражений Станислав ещё не знал. До этого в большинстве случаев его присутствие на территории объекта ремонта ограничивалось временем получения пресловутого аванса. Теперь же выходило, что трудиться всё же придётся. Однако в его словарном запасе ничего подходящего, чтобы выразить своё негодование, не было, и пришлось промолчать, смирившись с судьбой. Что он крышу не починит, да какой-то ремонт не замонстрячит? Да легко!

Стартовать ремонтные работы должны были уже на следующий день. За оставшееся время Алевтина Григорьевна обещала организовать доставку на дачу необходимых стройматериалов, Вадим должен был перевезти в старенький дачный домик свои вещи, а Станислав решить свои дела с женой и детьми, о которых он так часто упоминал. Правда, из этих трёх планов к следующему дню суждено было быть выполнено только двум. Стройматериалы были доставлены и свалены на веранде, два баула с вещами Вадима и книгами, которые он собирался прочесть за лето, обрели своё место в просторной комнате домика. Станислав же, который ни женой, ни детьми обременён не был, завалился ближайшую дешёвую забегаловку и отъедался на весь полученный с таким трудом аванс. К концу дня он только мог вяло переставлять ноги и сыто урчать: «Кр-р-руть!».

Следующее утро началось для Вадима, готовящегося отбыть на дачу до самого сентября, с подробного инструктажа бабушки.

— Спуску этому Станиславу не давай. Следи за ним, как бы чего не сотворил. Не нравится он мне. Но помогай по мере сил. Учись работать, не всё ж тебе на моей шее сидеть. Вот помру, что будешь делать? — строго, как по полочкам, раскладывала Алевтина Григорьевна. — Паспорт его и оставшуюся часть денег я тебе оставляю, но не вздумай отдавать до полного завершения работ. Если вдруг что-то случится — сразу звони. Да и вообще отзванивайся каждый день. Сам с дачи не уезжай, нечего тебе в городе одному делать. Ещё в притон какой-нибудь попадёшь. Или вообще в рабство.

Вадим и рад бы хоть раз в жизни попасть в притон, или вообще хоть куда-то, но говорить об этом бабушке точно не следовало. И он только покорно склонил голову, не забывая, время от времени утвердительно кивать. Сами речи бабушки он пропуска мимо ушей, благо хорошо знал их и так наизусть.

Через час, когда поток наставлений иссяк, юный криворук покинул квартиру и отправился штурмовать дачный автобус, который должен был отвезти его в долгожданную новую жизнь, полную такой пленительной свободы.

В автобус он всё-таки втиснулся, хоть и стоя на одной ноге и распластавшись между грудей двух старушек, должно быть помнивших ещё октябрьскую революцию. Однако другого способа добраться до родной фазенды не было. А потому оставалось лишь терпеть и надеяться, что ему не сломают чего-нибудь жизненно важного в давке. Народ в автобусе тихо переругивался, просил посторониться и жаловался на духоту.

Короче, всё было как обычно, пока практически рядом с Вадимом не раздался пронзительный вопль:

— А-а-а, спасите! Гомики насилуют!

От неожиданности народ шарахнулся в разные стороны, уплотняясь до состояния шпрот в банке. При этом старушки, ещё секунду назад зажимавшие Вадима, испарились как по волшебству. Юноша же, лишившись такой надёжной опоры, шмякнулся на пол, больно стукнувшись пятой точкой при падении. Пытаясь понять, что же произошло, он поднял глаза и наткнулся на шкодливую улыбку Станислава.

— Круть! — выдал тот, лыбясь и оглядывая небольшой пятачок свободного места образовавшийся вокруг него. Затем протянул руку ошарашенному Вадиму, помог подняться и радостно заявил, — Упырёнок, всё зачётно!

Пассажиры перешёптывались, ругались, обсуждали, смотрели на парней, как на прокажённых, но близко не приближались, как будто боясь заразиться неведомой болезнью. Вадиму было нестерпимо стыдно, особенно при взгляде на довольную мордашку новоявленного работника.