— А как ты думаешь?.. А какой фильм сейчас смотреть надо?.. А какую книгу читать?.. Я в физтех собираюсь, одобряешь?

Спичку подносил — она еще и сигарету вытащить не успевала, терпеливо держал до огня у пальцев, в комнату свою повел, фотографии там каких-то патлатых чудаков показывал, диски свои любимые запустил.

Надька, правда, тут на высоте оказалась, похвалила снисходительно завывания и спросила, есть ли у него классическая музыка.

— Не держу, — ответил нахально.

Не успела Полина рот открыть, сказать, что только дикари могут слушать эти вопли и не любят классику, как Надька попросила весело:

— Позволь мне преподнести тебе при случае Моцарта и Гайдна, вдруг понравятся?

— Буду очень признателен, — ломался Ленька, — только…

— …А в нагрузку Бони-Эм, — добавила Надька, и они радостно расхохотались неизвестно чему.

— Вот это царская нагрузка, у меня ведь с деньжатами туго, разве что папа трешку изредка подкинет.

— У тебя есть все, что надо, — сухо сказала Полина, — мы ведь не отказываем, кажется.

— Да-а… — протянул Ленька, — не отказываете. Как маленького, в магазин водишь: «Ну, говори, что здесь тебе нужно. Боже, какие идиоты, это они из-за пластинок этих жутких толпятся?» — передразнил он необидно и очень похоже на Полину.

Когда Надька и новый ее муженек, глядящий на нее неотрывно так, будто боялся, что исчезнет внезапно, ушли, он сказал:

— Классная женщина моя тетушка. Были бы у нее детки, счастливчиками бы росли.

— Может, оттого их у нее и нет, что слишком много других желающих быть счастливчиками, — едко пошутила Полина и пожалела тотчас — нехорошая шутка вышла. Но уж больно обидным был восторг сына, да и разговор с Надькой возле лифта рассердил.

— А ты злая, — спокойно сказал Ленька, — и не любишь ее. Странно, почему? Хотя я догадываюсь…

— Иди в свою комнату, — приказала Полина, испугавшись его следующих слов, — и, пока не извинишься, видеть тебя не желаю.

— Разве ты не даешь ему денег? — спросила Надька у лифта.

— Зачем? — удивилась Полина. — У него все есть. Даже больше того, что необходимо.

— Ему ведь шестнадцать скоро, — мягко, как глупенькой, объяснила Надька, — в этом возрасте особенно унизительно не иметь совсем денег. Он ведь в кино, наверное, с девочкой хочет пойти, мороженое там всякое, пирожное.

Психолог кивал одобрительно.

— С девочками, — Полина выделила насмешливо «девочек», — он пока, слава богу, никуда не ходит.

— Может, по этой самой причине? Беден, а попросить стыдится, ты ведь поинтересуешься, на что?

— Поинтересуюсь, — заверила Полина и открыла дверь лифта.

— Так не лучше ли дать ему трешку просто так, без просьб, — Надя вошла в лифт, — не подвергая испытаниям его гордость.

— Я учту твой совет, — Полина аккуратно, без стука, прикрыла сетчатую дверь. — Не пропадайте.

Светлая кабина поплыла вниз, и последнее, что увидела Полина, — новый муж рывком, будто тысячу лет ждал, притянул к себе Надьку, приник к ее губам.

— Тебя дома ждут, — не отставала Полина от Сережи, — иди, пора уже.

— Не ждут.

— Но уроки-то делать нужно.

— Конечно, — подхватывал Василий, — а то неученый вырастешь, хлеб веревкой всю жизнь резать придется. Вот я, например, науку уважаю. Тут недавно книжку биологическую прочитал, а в ней польза…

Все! Конец! Теперь Сережу никакими силами из куреня не выпроводить. Затравка истории. А не было для Сережи ничего желаннее рассказов Василия. Ради них он готов был до темноты накидывать навоз в тачку, помогая Василию чистить коровник, ради них терпеливо и стойко переносил дома взбучки. Ради них и чтоб быть возле Василия, ни с кем не деля дружбу, отшил других мальчишек, что повадились ходить в курень. Мальчишки теперь появлялись тайком, когда Сережа был в школе. Василий приучал их к плотницкому делу, но рассказами не баловал, потому что любимцем был Сережа.

— Ну, так что в книжке-то, дед? — торопил мальчик.

На румяном округлом лице его появлялось блаженно-задумчивое выражение.

— А то, — важно сообщал Василий, насыпая в кружки заварку, — что пас я этим летом в Румянове, знаешь, за высоковольтной усадьба старинная…

— Ну, — нетерпеливо мотнул Сережа головой, — знаю, и что?

— Лось пришел. С коровами познакомиться желал. Красивый, мудрый. Я его, конечно, не подпустил. Степан Андреевич неизвестно как бы на брак такой посмотрел бы. А напрасно, — сожмурившись, Василий с удовольствием отхлебнул из кружки, — один селекционер на Севере, в книжке этой написано, для повышения жирности молока, корову и северного оленя спаривает. Я ему письмо написал, спросил насчет лосей.

— Ну?

— Что «ну»?

— Что он тебе написал?

Василий медлил с ответом, смотрел в окно, на сумерки.

— Дед, что он написал, спрашиваю?

— Да ничего еще. С Севера письма долго идут. Но летом займусь приручением лосей. Ферму создам.

— Здорово! А как приручать будем? — тотчас зажегся идеей Сережа.

И понеслась! Перебивая друг друга, они пускались в безграничный, не контролируемый здравым смыслом, полет фантазии.

Глядя на их раскрасневшиеся лица, слушая нелепые речи, Полина с трудом удерживалась от искушения встрять в разговор, дать совет: для повышения жирности молока было бы полезнее всего получше кормить буренок. Напомнить, как час назад высокая костлявая старуха — заведующая фермой — поносила шофера за то, что по дороге треть кузова кормовой свеклы растерял. Но трезвые разговоры о свекле, о силосе были так неуместны, — ведь речь шла о неизвестно откуда взявшихся пантах. Ну да, коровы ведь будут с пантами. Из пантов изготовляют чудодейственное лекарство. Немыслимый расцвет колхоза, поставляющего всему миру панты, свой аэродром, все ездят на «жигулях» и «москвичах».

— А я на газике. Передние и задние ведущие, — кричал Сережа.

Полина только удивлялась, как заурядный разговор о пользе учения обернулся чушью несусветной, увлекшей Василия и Сережу в иные миры, заставляющей забыть о холоде дощатого куреня, о грядущей одинокой, бесприютной ночи на узкой койке, о взбучке, что ждала дома неумолимо, о тяжелой работе, о несделанных уроках.

И так было всегда.

Теперешняя жизнь представлялась Василию лишь коротким эпизодом, маленькой передышкой между необыкновенным прошлым и еще более необыкновенным будущим.

Неудачник, живущий воспоминаниями и мечтами. Здесь все было ясно. Непонятно было другое: странность их отношений.

Василий был готов часами мерзнуть, голубеть от холода, пока Полина и Сережа вдоволь наскачутся по плацу. Сережу он любил, но вот с ней зачем возился? Потакая прихоти, терпел насмешки доярок, боялся неожиданного появления старшего конюха, чей грозный призрак постоянно мерещился Сереже и сулил Василию большие неприятности.

Был вариант самый простой. Ведь не случайно предложил развлечение диковинное отдыхающей дамочке. Наверняка надеялся на вознаграждение. Но когда предложила деньги, легко, с шутливой фразой, засунул руки в карманы халата, отвернулся:

— Ты перед мальцом-то меня не позорь.

— Да нет же его, — удивилась Полина, — он и знать не будет.

— Я буду знать.

— Но…

— Не берейтор я тебе и не слуга, — и вдруг неожиданное: — А хочешь компанию поддержать, так Федора принеси.

— Кого?

— Пол-литру.

Предложение очень не понравилось Полине. Подозревала в Василии алкоголика. Из тех слабых, крепящихся с трудом, кому достаточно одной случайной выпивки, чтоб пуститься в долгое путешествие в иной, бездумный и лихой мир. То, что Василий больше никогда не заговаривал о водке, лишь укрепляло тайное подозрение. Решила, что перед отъездом организует подарок: сапоги или шапку хорошую. Было и другое, что делало невозможным денежные отношения. Пришедшее незаметно ощущение его ласкового покровительства над женской слабостью и неумелостью Полины… Давно забытое чувство своей милой беспомощности и права на страх, на каприз, на заботу. Даже Сережа с грубоватой прямотой интересовался: