Забирая жену с дочерью из роддома, Игорь Гранкин заглянул в глаза младенцу и понял, что больше ему никого ждать и не надо. Прежняя жизнь закончилась, а новая – началась. Девочку назвали Дуней, и ещё целую вечность Игорь спасал её от великанов, драконов, ветряных мельниц и злых волшебников.

Как-то раз Ивану Семёновичу приснилось, что в утробе его зреет младенец-мальчик. Да не просто зреет, а ещё и выглядывает время от времени в особое круглое окошко под сердцем и ворчит – не то ешь, не там ходишь, а за сношение с женой дитё и вовсе зверело – ругалось и по-всячески шумело – мне, мол, и так тут тесно, а вы соседа заделать норовите. Само оно, согласно сну, образовалось, когда супруга Ивана, тощая скандалистка Анечка, в сердцах плюнула ему на живот. В ней самой вне сонного пространства дети, женского пола, заводились два раза и теперь жили в честь лета далеко на даче. Однако во сне она была неуёмна, сильна и к производству младенцев не приспособлена. Сам же Иван Семёнович оказался более чем готов к этому странному для мужчины делу: пузо его, и так не маленькое, и так круглое и упругое, постепенно наполнилось настоящим живым существом. Оно шевелилось, скреблось под рёбрами и, высовываясь в большой мир, громко вещало младенческим своим голоском.

А под утро Ване, уже начавшему просыпаться, показалось, что детская мордашка непоправимо похожа на соседа из квартиры напротив.

День не заладился. На бухгалтерской своей должности Иван Семёнович всё время путал не только сами цифры, но и цифры с буквами, а так же с пробелами, знаками препинанияи случайными помарками. Сотрудники беспокоились – кто норовил вызвать специальную душевную скорую помощь, кто предлагал похмелиться, а сухонькая старушка-кассир сверкала глазом, суетливо поплёвывая в угол. Она уже пять лет как из страха смерти вообще перестала спать. Все это знали, и потому божьего одуванчика боялись – мало ли что заведётся в недремлющем её мозгу.

Придя домой, Ваня широким жестом открыл холодильник и принялся вскрывать деликатесы, припрятанные к Новому году. Но в каждой банке съедал самую малость, тут же накидываясь на соседнюю. Потом опомнился – «ой, чего это я» – как смог наскоро закрыл баночки и пошёл смотреть, обливаясь слезами, как наша футбольная сборная проигрывает кому-то в Европе. Много лет назад, в глубоком детстве, он раз десять ходил в кино на «Чапаева», каждый раз надеясь, что тот выплывет, а теперь с тем же чувством включал в телевизоре родных футболистов. Вот и сейчас все утонули, и, в довершение печалей, пришла с работы жена и обнаружила продуктовый урон. Ивану Семёновичу хотелось умереть. Потом, подумав, он решил напиться, но и эта мысль, как ни странно, не прижилась и, взаимно поворчав с Анечкой, он завалился спать. И то ли съеденное явилось тому причиной, то ли ещё что, но из живота его снова возник младенец – протянув руку во внешнее пространство, он добыл крошечный футбольный мяч и стал играть прямо в Ивановом пузе. Было больно и почему-то обидно. Иван Семёнович разрыдался. «Да когда ж ты родишься, а?» – взвыл он и ничуть не удивился, когда в очередной раз из окошка в животе показалась маленькая почти безволосая голова и ответила: «Что, не терпится меня мамке сплавить? Не бо-ись, скоро уже, не сегодня-завтра. Только ты из зелёной банки больше не ешь, меня от этого пучит».

На том Иван Семёнович пробудился и всю оставшуюся ночь просидел на кухне, думая, а не завести ли им с Анечкой сына, раз такие сны снятся? Но представить жену опять в положении он решительно не мог, и даже заговорить с ней на эту тему боялся. «Ну не самому рожать, в самом-то деле», – подумал он и вздрогнул, вспомнив про сон. Чувствовал он себя грустно, глупо и страшно. Казалось, внутри и вправду кто-то шевелится. «Хорошо ещё, что не высовывается», – промелькнуло в его сознании, постепенно забывающем о столь нужной в жизни и в быту связи с реальностью. Началось это, кстати, довольно давно – то потеряет во сне что-нибудь, а после, наяву, ищут, то набьёт там кому-то морду, а потом угрызениями совести страдает. И теперь ещё этот младенец!

От потока спутанных мыслей Ивана Семёновича неудержимо потянуло в сонные глубины – разобраться, наконец-то, что к чему. Однако заснуть не получалось – выходило одно лишь тревожное ворочанье под зуд безответных вопросов и никакого сна. Пришлось выпить немного коньячка – вскрытая бутылка давно уже ждала своего часа в холодильнике.

Ребёнок был недоволен:

«Совсем с ума сбежал?! Меня ж мутит с твоего пойла! Всё – больше не пойдёшь туда, пока меня не родишь. И потом тоже не пойдёшь – ты мне здесь нужен!». – «Это как?» – спросил Иван Семёнович. «А так! Не пушу. Я ведь тутошний, мне можно. Ты давай, готовься, вот-вот рожать будешь!» – «Это к-к-а-ак?!» – встревожился роженец, мгновенно вспомнивший всё, что знал о родах. «А так!» – донёсся снизу ехидный голосок.

Сперва было больно немного, самую чуточку. Потом Иван Семёнович утвердился в мысли, что смерть его близка. А когда младенец со свистом и хохотом разорвал ручками окошко в пузе и полез наружу, на левую истекающую молоком отцову грудь… «Это конец», – подумал Ваня остатками понимания. Младенец – крупное, довольное собой создание – нагло восседал у него чуть ли не на шее, вглядываясь шальными глазами в измученное лицо. С виду ему было явно не несколько минут от роду, но Иван Семёнович оказался в тот момент не в состоянии удивляться таким вещам. Вспомнив несколько строк из «Отче наш», он усиленно пытался молиться, ожидая скорой кончины. Кажется, Смерть даже коснулась его – она была в белом свадебном платье, с лицом Анечки. Но, несмотря на всё это, ничего особенного не произошло. Живот вдруг сам собой сросся, остались только тоненькие красные полоски-рубцы, предсмертные ощущения улетучились, и Иван Семёнович опять залился слезами – на этот раз от умиления, обнаружив, что ребёнок спит, смачно присосавшись к его левому соску. Оглядевшись, новоиспечённый отец понял, что действие имеет место быть в его квартире. Подумал, что в шкафу валяется немало старых простыней и надо бы порезать их на пелёнки, а на антресолях должна стоять коробка с погремушками, оставшимися от дочерей. А кроватка, наверное, до сих пор пылится на балконе – её предстоит отмыть и как следует протереть спиртом. О жене как-то не вспоминалось – похоже здесь её просто-напросто не было. Но Ивана Семёновича это и не волновало – его переполняло горячее родительское чувство, не оставлявшее место другим мыслям.

Когда врачи поставили мужу диагноз «летаргический сон», Анечка сперва расплакалась. Но, узнав что это не заразно, повеселела – она давно подумывала, а не развестись ли? Дочек она решила раздать бабушкам – каждой по штуке. Будущее виделось ей светлым и безоблачным.

…А через какое-то время в Ваниной квартирке действительно появился мальчик-младенец, ну просто копия соседа, жившего напротив – Анечка и зачала, и родила прямо на бывшем супружеском ложе.

В шкафу терпеливо таились старые простыни…

«Пусть земля тебе будет пухом!» – басом сказал Егор, по-товарищески пожимая руку полной белобрысой девице Ольге. Она засмеялась, ущипнула его за бок и, поправив красную кофту, плотно облегающую её пышные телеса, захрустела яблоком. Егор курил, и, глядя на барышню, думал о том, что когда земля – не пухом, это совсем плохо. Уж кто-кто, а он знает. На макушку Ольге сел клок пыли. Где-то за углом столкнулись машины, и она убежала смотреть.

Егор знал и то, что на любую девицу найдётся не только добрый молодец. Бывает, что находится лист полыни и осиновая ветка, а вот это уже серьёзно. Но кто ж их убедит – всё хохочут и яблоки едят. Егор с силой пнул ногой под пузо подбежавшую понюхаться некрупную пушистую беспородную собачку, да так, что она, отлетев к стене, аккуратно сползла в густой чистотел и затихла. «Яблоки они едят!» – процедил сквозь зубы мужчина и тоже поспешил к аварии.