Во время недолгой отсидки бизнес Бонека не распался, как бывало в других бригадах. Криминальная машина работала четко и слаженно. Подставные директора не подвели.

Слышал я, что сегодня, помимо легального бизнеса, Бонек практикует скупку драгоценных камней, которые раньше переплавлял за границу. Свой золотовалютный резерв он предпочитает держать за пределами Отечества – якобы в Израиле и США. Гляди, куда занесла нелегкая этого персонажа! Хотя какая «нелегкая» может быть в таком месте у человека с деньгами и положением? И все-таки – неужели с самим Японцем здесь встречается? Интересно. Очень интересно. Больше не с кем. Японец, знаю, бывает здесь инкогнито. Приезжает иногда к другу. Потом вместе едут на машине в Лас-Вегас.

Пойду я. Может, вечером в «Национале» и встретимся. Думаю, что встретимся.

Вечер в любом Даунтауне красив. Вечером огни, море огней и море развлечений. Могли бы и мои друзья развлекаться вместе со мною. Опять? Завтра иду к врачу. Пусть избавляет меня от этого меланхолическо-ностальгического кошмара.

Психолог прописал увеличить нагрузки, бассейн, велосипед и, возможно, пойти работать.

Глава 3.

Сегодня у меня прогулка на байке. Велосипедная дорожка петляет среди чудесного, практически сказочного, парка и при этом – совершенно безлюдного, больше похожего на запущенный и, одновременно, очень ухоженный лес. Да и название у него соответствующее: Cherry Creek – Вишневый ручей, еще со времен индейцев.

Справа от дорожки, в глубокой низине, негромко журчит прозрачный ручей. Вода в нем студеная даже летом. По берегам он зарос изумрудной травой-муравой с какими-то диковинными фиолетово-вишневыми пятнами цветов. Может, большие анютины глазки? И много-много розовых, видимо, колючих, кустов. Ручей смело пробивает себе дорогу среди очень больших замшевелых зелено-розовых гранитных валунов. И это благоуханье трав, и этот хрустальный водный поток, и эти тысячелетние огромные камни – все это завораживает и будоражит воображение.

А велодорожку отделяет от спуска к ручью целая стена, состоящая из коричневых корней, черных кустов, пыльных огромных лопухов с желтыми цветами на макушке и еще множества разнообразных растений. Между всем этим великолепием крутятся и трусливые зайцы с обрубленными хвостами, и шустрые полосатые бурундуки, и наглые агрессивные серые белки с тупыми мордами. Кое-где мелькнет и лиса, роскошным рыжим хвостом подметая свои следы. Только койотов еще не хватало.

А вот внизу у ручья показалась пара красавцев оленей, смело направляющихся на водопой. Вот они застыли на месте, обратив на меня внимание и трубно замычали, видимо, отпугивая непрошеного гостя. Откуда олени здесь, и где это я?

Переезжаю через старенький скрипучий деревянный мостик на другую сторону ручья и въезжаю уже в сосновый, вперемешку с дубовым, лес, резко идущий кверху. Вот и нагрузки начинаются. Смолистый дух сосны такой, что начинает кружиться голова.

На какое-то мгновение деревья расступились, и в голубом небе я увидел красавца коршуна, безмолвно парящего над лесом. Засмотрелся я на красивую птицу, а дорожка резко вильнула влево, и я со всей дури понесся вниз. Даже не успел затормозить, как переднее колесо ударилось об черный пень, и я вместе с байком покатился уже прямо к ручью.

Открываю глаза. Руки и ноги ободраны, из носа идет кровь, бровь разбита. Но это что? Прямо перед носом у меня чьи-то ноги, обутые в соломенные сандалии. Поднимаю глаза и вижу наклонившегося ко мне маленького, небритого и седого, очень старого китайца, одетого в какие-то яркие лоскуты. Мало того, на голове у него круглая остроконечная соломенная шляпа.

– Ну, как падение? – вежливо интерисуется этот очень странный человек.

– Спасибо. Могло быть и лучше, – отвечаю я.

– Это я подстроил, – хвастается старичок.

– О друзьях часто вспоминаешь? Хотел бы вернуть их всех?

– Конечно, – ошарашенно отвечаю я. Тут старикан наклонился ко мне еще больше, и я явственно почувствовал запах Bogart.

«Так, докатался», – только и успел подумать я.

Между тем старик продолжал:

– Я слышал, ты в powerball играешь?

– Конечно, играю, если джек-пот на сегодня составляет четыреста восемьдесят пять миллионов долларов. Кто ж играть не будет?

– Ну, так вот. В наших кругах решили присудить на этот раз выигрыш тебе, – выпалил старик.

Я молчу. Что тут скажешь?

– В общем, так, – продолжает уже очень симпатичный мне пожилой мужчина китайской национальности, – ты отказываешься от выигрыша, моим он сейчас нужнее, а я возвращаю тебе всех твоих друзей. Идет?

– Идет.

– Ну и лады. Давай подписывай. – И старик достал из-под шляпы мою же лотерею с моими же номерами.

– У меня и писать-то нечем, – только и нашелся что сказать я.

– Да не волнуйся ты! С ними вы гораздо больше заработаете. Ксеркс! Ко мне, – неожиданно громко прокричал старик.

Красавец-коршун стремглав стал спускаться и опустился прямиком на мой поломаный байк. Старик, неторопясь, выдернул перо из хвоста огромной птицы, обмакнул его в грязевую лужицу и подал мне.

– Давай, быстрее подписывай. Мне еще на рок-концерт бежать. Да, и не вздумай кому-либо открыться до конца века. Погубишь и их, и себя. ЧК не дремлет, – засмеялся старик совсем молодым смехом и подмигнул мне левым глазом.

– А в следующем веке? – промямлил я.

– В следующем будешь с другим дело иметь, – сказал уже серьезно старик. – Я только в этом решаю вопросы.

– С друзьями я когда увижусь? – каким-то уж неестественно высоким голосом воскликнул я.

– Вот сейчас и увидишься, – произнес китаец, скрываясь за огромным розовым гранитным валуном.

Самое интересное, что этот персонаж разговаривал со мною на американском английском, а я, зная его so-so, все прекрасно понимал и отвечал китайцу на русском и он меня понимал тоже.

Я закрыл глаза и тут же их открыл.

Глава 4.

Раньше прямо сюда доходил громадный сосново-дубовый бор, тянущийся вдоль небольшой, но очень красивой речушки Желань, впадающей далеко отсюда в полноводный Ирпень. Но уже в пятнадцатом столетии небольшие поляны среди векового леса стали обустраиваться хуторами, на которых монахи пяти близлежащих монастырей выращивали всевозможные продукты, для борща необходимые. Тогда же эти земли и были переданы в вечное владение церковной братии, а сами хутора стали называться Борщаговками, и каждая по названию своего монастыря.

Теперь уже с хутора Отрадного сплошной стеной надвигался изумительный яблоневый сад. Весной он весь белый-белый! Тот сад, в недрах которого зарождается полноводная красавица-река Лыбедь со своей широкой болотистой поймой и заливными лугами. Река всегда служила естественной преградой для диких крымчаков и всяких польских банд. Разбойники как снег на голову день ото дня обрушивались на жителей Киева, которые осмеливались появиться на своих сенокосах в пойме реки.

Судоходная, полная рыбы, с семи мельницами по своему плавному течению, Лыбедь по воле пришлых в Киев людей превратилась в зловонную лужу, заключенною в вонючий бетонный коллектор, время от времени вырывающийся из подземелья на киевские просторы. Какой только мерзости в ней не плавает!

Если остановиться весной на железнодорожном мосту, всегда служившем границей между хутором Отрадным и разросшимися громадными пятью селами Борщаговка, и над головой у тебя только голубое небо, то можно и целый час любоваться буйством окружавшего тебя со всех сторон бело-розового. И эти корявые темно-серые ветви, обсыпанные похожими на хлопок душистыми завязями и бутонами, и белоснежный ковер под деревьями, из которого только на пригорках выбивается изумрудная трава с прозрачными капельками росинок-слезинок на каждой травинке. Белый цвет невырубленных яблонь.…Пришли люди и все вырубили.

Даааа, снега в этом, 1968-м году, выпало немало. Трамвай доходил до начальных домов нового массива, построенного в поле, где некогда буйствовали бело-розовые цвета, разворачивался и отправлялся восвояси. Дальше жители расползались по тропинкам по колено в грязи, кто куда. К нашему дому можно было добраться и по дорожкам между домами, а можно было и через еще не застроенное поле – так было быстрее.