Все очень страдали от вшей. Вот что пишет Лисе Бёрсум:

«Из-за множества блох мы не сразу осознали, что стали также и жертвами вшей. Как-то в воскресенье к нам зашла Ракель, встала в прачечной и начала проверять нас на наличие вшей. Большинство согласилось на проверку. На мне в тот день был красивый белый шерстяной свитер. В этом свитере она нашла семерых… В тот же вечер я нашла в том же свитере еще шесть штук… Постепенно поиск вшей стал для нас важнее мытья и занимал почти все свободное время… Нам, обитавшим в третьем бараке, найти вшей было нетрудно, так как у нас была лампочка. Затем к нам стали заходить соседи, и каждый вечер у нас собиралось небольшое общество искателей вшей. Пока мы ели, вокруг нас сидели раздетые догола женщины и обыскивали свою одежду… А еще нам досаждала сильная чесотка, которая появлялась у всех рано или поздно… Болячки были общими. Начинались абсцессы. У Ингрид и Мари постоянно возникали большие нарывы. Мы даже думали, что это зараза, потому что они спали в одной постели. У Астрид вскоре появились ужасные раны на ногах…» (9, с. 153–154).

В датском исследовании о тех же болячках написано следующее:

«Отсутствие гигиены и частые травмы приводили к многочисленным кожным инфекциям, прежде всего на месте укусов паразитов, ранок от плохой обуви и инфекционным нагноениям. Так, в лагере Хусум из тысячи содержащихся там заключенных в ноябре 1944 г. не менее 470 «лечились» от различных ран, причем у 242 из них были абсцессы или флегмоны (гнойные нарывы)… Флегмоны в значительной степени способствовали повышению смертности в концлагерях. Они редко вызывали температуру или метастазы, затрагивали в основном нижние конечности, распространяясь от ран на подошве вверх по отечной ткани, и часто охватывали всю ногу. При разрезе вытекало несколько литров отечной жидкости. Половина больных, выживших после флегмоны, одновременно имели также и ярко выраженные отеки» (17, с.1224).

Встречался и ряд других инфекционных заболеваний. Так, 13 % заключенных датчан заболели желтухой, и у многих была скарлатина. Эпидемии сыпного тифа унесли жизни огромного количества заключенных. Из 60 тысяч заключенных лагеря Дахау в период с января по март 1945 г. умерло 11 300. Как следует из датского исследования, 75 % из них умерло от сыпного тифа (17, с.1225).

ТЕМПЕРАТУРНЫЕ УСЛОВИЯ. Этот фактор зависел от места расположения лагеря. В некоторых местах жара и недостаток воды в значительной степени усиливали страдания заключенных. В других местах наибольшую опасность представляли холод и заморозки. Тысячи заключенных замерзли насмерть во время многочисленных перевозок.

ЖЕСТОКОЕ ОБРАЩЕНИЕ. В качестве иллюстрации приведем отрывок из дневника Одда Нансена, датированный 12.2.1945 г.:

«Но самое страшное было то, что беспрестанно на них обрушивались удары резиновых дубинок. Молодые парни SAW[17] колотили их изо всех сил. Кровоточили лицо, руки, ноги. Большинство заключенных были босые, одеты в отрепья, а сквозь дыры в одежде просвечивали тяжелые раны от ударов… Жертвы побоев валились на землю десятками, однако нацистских молодчиков это лишь вдохновляло, и они продолжали колотить лежачих и пинать их ногами. У заключенных кровь лилась изо рта, из ран и ушей» (25, том III, с. 223–224).

Арест и пребывание в концлагере воздействовали и на психику заключенных. Для наших целей упомянем и проанализируем лишь наиболее «видные» и «заметные» изменения. Анализ проведем с нескольких точек зрения. Мы посмотрим, как заключенные реагировали на различной степени тяжести истязания и экстремальные ситуации, рассмотрим отдельные психические изменения, которые были характерны, по-видимому, для большинства узников концлагерей, а также попытаемся проследить, как реагировали на события заключенные из разных мест и с различной биографией. В самом конце рассмотрим психическое воздействие на человека в стадии человека-скелета. Все эти процессы, разумеется, тесно связаны, и материал разделяется нами на различные категории лишь с целью анализа.

Бруно Беттельгейм отмечает и основательно исследует одно своеобразное различие в реакции заключенных на различные степени издевательств или экстремальные ситуации. Создается впечатление, что заключенные гораздо больше возмущались и даже приходили в ярость от довольно незначительных оскорблений, чем от серьезных истязаний и совершенно экстремальных ситуаций, как например, массовые казни. Охранник, давший оплеуху заключенному, ударивший или обругавший его, вызывал бо́льшую ненависть, чем охранник, нанесший ему тяжелую рану, подчеркивает Беттельгейм. Об этом свидетельствуют также и сны:

«У многих агрессия против гестаповцев находит свое выражение в снах, когда заключенный во сне мстит им. Интересно отметить, что причиной мести заключенного – если оказывалось возможным найти определенную причину, – чаще всего было какое-то маленькое издевательство и никогда не чрезвычайное переживание. Автор записей… с удивлением обнаружил, что наиболее шокирующий опыт не попал в сны. Он спрашивал многих заключенных, не снился ли им транспорт, и не оказалось ни одного, кому это приснилось. Отдельные гестаповцы, совершившие незначительные прегрешения, вызывали гораздо более глубокую и сильную агрессию, чем те из них, кто проявил особую жестокость» (5, с. 433).

Причина такой различной реакции на трагичные и обычные события заключается, по мнению Беттельгейма, в следующем: События, которые могли бы вписаться в нормальный опыт заключенных, то есть в их прежний жизненный опыт, вызывали обычную, вполне нормальную реакцию. На эти события они реагировали так же, как бы сделали это в своей жизни на свободе. Когда же событие полностью выходило за рамки их прежнего жизненного опыта, то есть было не только более оскорбительным, а чем-то совершенно новым и немыслимым, то заключенные реагировали по-иному.

Нам нет необходимости размышлять о том, правильно ли Беттельгейм объясняет причину различной реакции. Для нас важно само указание на различия в реакции, а верно ли его объяснение, не имеет значения. Следует отметить, что, согласно Беттельгейму, после длительного пребывания в концлагере разница в реакции исчезала.

Долговременное пребывание в концентрационном лагере вызывало, очевидно, у очень многих заключенных регрессию к более инфантильному поведению. Здесь Бруно Беттельгейм использует тот же самый принцип для объяснения, как и выше – с заключенными обходились как с детьми, и поэтому они возвращались к инфантильной реакции. Однако и здесь важно изложить само наблюдение:

«Уже указывалось на то, что даже во время транспорта заключенных мучали так же, как жестокий и деспотичный отец мог бы мучить беспомощного ребенка. Следует также добавить, что заключенных подвергали унижению с помощью методов, характерных для ситуаций с детьми. Зачастую им ничего больше не оставалось, как наделать в штаны. В лагере процесс испражнения и мочеиспускания строго регулировался. Этот процесс был одним из важнейших событий и довольно подробно дискутировался. Если кому-то из заключенных надо было в туалет в течение дня, они должны были спрашивать разрешения охранника. Создавалось впечатление, что обучение правилам туалетной гигиены повторяется еще раз. Видимо, охранники забавлялись и упивались своей властью давать или не давать разрешение на посещение уборной… Заключенные жили, как дети, в моментальном настоящем. Они как бы не ощущали хода времени и не были в состоянии планировать свое будущее. Они не могли отказаться от моментального удовлетворения потребностей, чтобы получить более сильное удовлетворение позднее. Они были не в состоянии устанавливать продолжительные отношения. Дружба возникала так же быстро, как и исчезала. Подобно подросткам, заключенные дрались друг с другом, говорили, что больше не хотят видеть друг друга или разговаривать друг с другом, а через минуту вновь были закадычными друзьями. Они хвастались, рассказывали истории о своих достижениях в прежней жизни, о том, как им удалось обмануть начальников или охранников, или как они прогуливали работу. Подобно детям, они нисколько не стыдились, когда оказывалось, что они соврали о своих подвигах» (5, с. 445–446).