О времени, предшествовавшем появлению Козьмы Пруткова, Тургенев вспоминал: «…Явилась целая фаланга людей, бесспорно даровитых, но на даровитости которых лежал общий отпечаток риторики, внешности, соответствующей той великой, но чисто внешней силе, которой они служили отголоском. Люди эти явились и в поэзии, и в живописи, и в журналистике, даже на театральной сцене… Что было шума и грома!»
Он называет имена этой «ложно-величавой школы» – Марлинского, Кукольника, Загоскина, Бенедиктова, Брюллова, Каратыгина…
На хладных людей я вулканом дохну,
Кипящею лавой нахлыну…
Эти бенедиктовские стихи воспринимаются как водораздел между романтизмом Пушкина и нелепостями Козьмы Пруткова.
Творчество Пруткова не понять в отрыве от сложной литературной борьбы, которая, в свою очередь, была отражением общественных отношений. В нем часто обыгрывалось славянофильство. Несмотря на прекрасные личные отношения с представителями этого направления русской духовной жизни, А. К. Толстой никак не идеализировал допетровскую Русь и даже писал: «Я в душе западник и ненавижу московский период», отдавая свои симпатии периоду, предшествовавшему монголо-татарскому игу.
В пятидесятые годы XIX века журнал «Современник» печатал произведения лучших русских литераторов – Тургенева, Григоровича, Боткина, Дружинина, Писемского, Тютчева, А. Толстого, Фета… В тот период дебютировали Гончаров и Лев Толстой. И наконец, Козьма Прутков.
Имена его создателей встречаются среди гостей на знаменитых обедах в кругу «Современника», где умели ценить шутку, сыпали эпиграммами и остротами.
После 1854 года Козьма Прутков замолк на несколько лет. В жизнь его создателей вошла война и другие события, не располагавшие к веселым занятиям… Новые произведения Козьмы Пруткова появились лишь в 1860 году на страницах «Свистка», сатирического приложения к журналу «Современник». Своим возрождением вымышленный поэт обязан Владимиру Жемчужникову, который поддерживал тесные связи с редакцией журнала и, судя по материалам жандармских наблюдений, нередко бывал у Чернышевского. Первые семь стихотворений и басен в былом духе печатались под общим названием «Пух и Перья» , которое было заимствовано с вывески над складом какого-то немца, обитавшего на Васильевском острове. Добролюбов написал напутствие к этой публикации, подчеркнув, что Козьма Прутков чужд общественных вопросов и претендует лишь на звучность и остроумие в своих произведениях. Сам Прутков в «Предуведомлении» уже заговорил на темы злободневные, но объявлял себя «врагом так называемых вопросов ».
Возрождение поэта, казалось бы, обусловлено было возвращением всех его друзей к мирной жизни, их общением, новыми проявлениями веселого нрава. Но времена молодости ушли безвозвратно, каждый из них становился на собственную дорогу, у каждого резче обозначился характер, у каждого были свои либо творческие, либо иные планы. И они возвращались к Козьме Пруткову эпизодически, шлифуя и дополняя его судьбу, делая и его характер более определенным.
Козьма Прутков продолжал жить, и в его творчестве теперь отражалась эпоха в стократ более сложная, чем та, которая его породила. Крымская война была вехой, миновав которую Россия более полувека потом вынашивала революцию, подспудно бурля, выплескивая на поверхность либералов, демократов, нигилистов, террористов, народных заступников…
Впервые был опубликован «Мой портрет» с припиской, намекающей, что это подпись к литографированному портрету Козьмы Пруткова, «который будет издан вскоре при полном собрании моих сочинений». Мысль о таком издании не оставляла ни Жемчужниковых, ни А. К. Толстого, который никак не ожидал, что в «Свистке» произведения Пруткова прозвучат весьма радикально и будут пущены в демократический обиход. Впрочем, в списках это стихотворение и многие другие стали достоянием читателей много раньше.
Целый каскад шуток и мистификаций излился на читателя при публикации «оперетты в трех картинах, выдержек из творений» отца Козьмы Пруткова «Черепослов, сиречь Френолог». Замысел этого произведения восходит к 1854 году, когда Владимир Жемчужников служил в Тобольске и познакомился там с Петром Павловичем Ершовым, который в девятнадцать лет прославился своей сказкой «Конек-горбунок», а в сорок был забыт, прикован к службе в гимназии провинциального города. Этот человек, о котором Пушкин сказал, что он «владеет русским стихом точно своим крепостным мужиком», теперь пробавлялся пьесами для гимназической самодеятельности. В Петербург он писал однажды: «Еще приятель мой Ч-жов готовит тогда же водевильчик: «Черепослов», где Галлю (основателю френологии. – Д. Ж.) пречудесная шишка будет поставлена. А куплетцы в нем – что ну, да на, и в Питере послушать захочется». Полагают, что Ч-жов – это ссыльный декабрист моряк Чижов.
Ершову приписывают экспромты-эпиграммы на местных деятелей, и среди них на городского архитектора:
В постройках изощрясь градской архитектуры,
Наш зодчий захотел девицам строить соurы,
Но верен все-таки остался наш Протей
Строительной профессии своей:
Во всех делах его видны – одни фигуры.
В 1859 году в «Искре» за подписью «Б. Ф.» появилось четверостишие «Опрометчивость», включенное потом в «Полное собрание сочинений Козьмы Пруткова» как « Эпиграмма № II»:
Раз архитектор с птичницей спознался.
И что ж? – в их детище смешались две натуры:
Сын архитектора, он строить покушался;
Потомок птичницы, он строил только – куры.
Может быть, Владимир Жемчужников или кто-то другой из «друзей» воспользовались «прежней шалостью» Ершова для своей эпиграммы.
Впоследствии Владимир Жемчужников вспоминал: «В Тобольске я познакомился с Ершовым… Мы довольно сошлись. Он очень полюбил Пруткова, знакомил меня также с прежними своими шутками и передал мне свою стихотворную сцену «Черепослов, сиречь Френолог», прося поместить ее куда-либо, потому что «сознает себя отяжелевшим и устаревшим». Я обещал воспользоваться ею для Пруткова, и впоследствии, по окончании войны и по возвращении моем в СПб., вставил его сцену, с небольшими дополнениями во второе действие оперетты «Черепослов», написанной мною с бр. Алексеем и напечатанной в «Современнике» 1860 г. – от имени отца Пруткова, дабы не портить уже вполне очертившегося образа самого Косьмы Пруткова».
Здесь сказано и много и мало. Каков же вклад сказочника в Козьму Пруткова?
Скорее всего, Жемчужников думал, что «Ч-жов» – псевдоним Ершова. Может быть, куплеты и в самом деле написаны декабристом Чижовым. Может быть, они писали их с Ершовым. Во всяком случае, передавая куплеты в папке вместе со своими «прежними шутками», он мог уже не помнить, кто что писал, а корысти от участия в Козьме Пруткове бедняге Ершову никакой не предвиделось.
Кроме «Свистка», где решающее слово имели Чернышевский и Добролюбов, выступавшие против «чистого искусства» и требовавшие от художников злобы дня, «живого отношения к действительности», Козьма Прутков стал чаще печататься в других журналах. Новая серия «Плодов раздумья» была опубликована в сатирическом журнале «Искра». В этих афоризмах он блеснул рассуждениями о службе, чиновниках, генералах.
Смерть Добролюбова и арест Чернышевского не остановили выхода «Свистка». Всего вышло в 1859-м и 1860 годах по три номера, в 1861, 1862 и 1863-м – по одному. «Проект» Козьмы Пруткова вместе с некрологом по поводу его безвременной кончины появились в последнем, девятом номере «Свистка».
Еще в 1858 году, когда учреждался негласный «Комитет по книгопечатанию», на предложение министра народного просвещения Е. П. Ковалевского включить в него писателей и людей, «известных любовью к словесности», царь Александр II раздраженно ответил:
