– Приятно будет знать, что я танцую с тем, кто не любит танцы в той же мере, – заметила я. – Неудобно чувствовать, что не разделяешь чужое удовольствие.

Заложив одну руку за спину, другой мистер Форбиден коснулся моей талии.

– Кто знает, мисс Лочестер. Вдруг и мы с вами наконец поймём, что находят в этом бестолковом занятии все вокруг?

Его разноцветные глаза были ближе, чем когда-либо, его пальцы придерживали меня едва-едва, но при этом – удивительно цепко. И почему-то мне казалось, что это, а вовсе не сквозняк, является причиной моей внезапной дрожи.

Скрипки деликатно и нежно вывели первые аккорды. На шесть восьмых, складывая вальсовый ритм.

Мой партнёр повёл меня вперёд.

Первые фигуры были чинными и неторопливыми. Мы делали шаги и повороты, даже не соприкасаясь руками.

– Жаль, что нас прервали на кладбище, – произнёс мистер Форбиден. Скрипки приглушали его голос для всех, кроме меня. – Полагаю, поговорить с вами о Шекспире было бы весьма любопытно.

– Не думаю, что вы услышали бы из моих уст нечто новое для вас.

– Порой приятно услышать из чужих уст нечто хорошо тебе известное. Особенно если это нечто, близкое тебе самому. Вносит некое разнообразие в привычное одиночество.

– Ощущаете себя одиноким?

– Только не вздумайте меня жалеть, мисс Лочестер. Моё одиночество – верный и приятный товарищ, с которым я давно уже решил связать свою жизнь, о чём ничуть не жалею. Однако иногда приятно побыть и в другой компании.

Сердце как-то неприятно кольнуло.

– Так вы презираете всех женщин?

– Не всех. И ни одной из них не пожелаю пару вроде меня.

Удивительно, но эти недобрые слова заставили исчезнуть призрак подступившей было тоскливой обиды.

Голоса скрипок сливались в трепетную мелодию, мажорную, светлую в своей пронзительности. Мы вскинули руки, делая круг, подняв ладони, но ещё не соединяя их, лишь приблизив друг к другу. Я не чувствовала ни малейшего неудобства – наверное, потому что впервые в жизни думала в танце не о ногах и не о правильности или плавности движений, а только о том, кто легко и уверенно вёл меня по залу, не отрывая взгляда от моего лица.

Я отвечала ему тем же.

– Где вы научились так стрелять, мистер Форбиден?

– Долгая история.

– И страшная, полагаю.

Наши пальцы наконец соединились. Мы сошлись и разошлись, снова и снова, выполняя фигуры следующих четырёх тактов. Меня закружили под рукой, и отдельные огоньки далёких свечей слились в единое сияющее марево; потом, не разнимая ладоней, мы сделали по шагу в разные стороны, развернувшись прочь друг от друга, – лишь для того, чтобы в новом такте сблизиться опять.

Я знала, что где-то рядом танцуют другие пары, знала, что вокруг стоят, глядя на нас, другие гости, но в этот миг не слышала и не замечала больше никого.

– Вас привлекают страшные истории, мисс Лочестер. И страшные люди, – проговорил мистер Форбиден, снова кружа меня под рукой, пока я шла вперёд вальсовым шагом, а мыски моих туфель выплетали по паркету изящные вензеля. – Я понимаю, чем они влекут девочек вроде вас, но, поверьте, эта тропинка опасна.

– А вы страшный человек, мистер Форбиден?

– Со стороны обычно виднее, а мне такого не говорили.

– Ибо те, кто мог бы сказать, смолкали навеки прежде, чем получали такую возможность?

Когда он привлёк меня к себе, чтобы мы наконец полетели по залу в обычном вальсовом повороте, на его губах расцвела широкая улыбка, а в разноцветном взгляде плескался смех.

– Ах, Ребекка. Ребекка, Ребекка. – Хозяин Хепберн-парка неотрывно смотрел в мои глаза, кружа меня так стремительно и легко, что я почти не ощущала паркета под ногами. Я не понимала, что больше туманит мне голову: пьяняще быстрые повороты или прикосновение его пальцев, державших меня уже крепко, почти собственнически. – Да, я страшный человек. Тем более страшный, что вижу дорожку, по которой вы хотите идти сейчас, и не имею ни малейшего желания вас останавливать. Пока вы не зайдёте по ней слишком далеко, по крайней мере. – Он помолчал, точно слушая крещендо скрипок, плавно подводящих музыку к кульминации перед самым завершением. – Но будем считать, этот мир задолжал мне достаточно, чтобы я тоже имел право на маленькие капризы.

Финальные такты и последняя фигура не позволили мне вдаваться в расспросы. Я положила обе руки ему на плечи, обе его ладони сжали мою талию, и он легко, как пушинку, приподнял меня, чуть оторвав от земли, закружив над паркетом. На один томительный миг наши лица оказались недозволенно близко, – и, когда мистер Форбиден опустил меня, позволив вновь коснуться ногами пола, я осознала: впервые за все сегодняшние танцы у меня сбилось дыхание, и вовсе не от усталости.

Те мгновения, что в зале затихало тремоло последнего аккорда, мы смотрели друг на друга. Не спеша отступать, не спеша отпустить.

Когда звуки музыки сменили аплодисменты – всё же расступились, дабы обменяться последними любезностями. Поклоном от него, реверансом от меня.

Что ж, хозяин Хепберн-парка оказался прав. Снова.

Мне действительно впервые в жизни искренне понравилось танцевать.

Я вновь приняла его руку, дабы позволить отвести себя к родителям и Тому. И если матушка казалась странно удивлённой, а отец – странно горделивым, то лицо моего жениха окрашивала не менее странная задумчивость.

– Мисс Лочестер, я понимаю, что моя просьба абсолютно неприлична, однако мне всё же хотелось бы продолжить нашу беседу о пьесах старины Уильяма, – вдруг проговорил мистер Форбиден. Тихо и быстро, явно стараясь успеть высказать желаемое до того, как мы достигнем цели. – Однако в этой блестящей компании вам придётся следить за каждым словом, а мне хотелось бы снова посмотреть на вас в естественной обстановке. Посему предлагаю встретиться на нейтральной территории.

– Где же? – спросила я прежде, чем до меня дошёл весь смысл его слов.

– В поле. Отправляйтесь завтра на конную прогулку по дороге к Хепберн-парку. Я буду ждать вас на ближайшем к нему перекрёстке, в два часа пополудни, и считайте, что на этом ваш долг мне будет окончательно и бесповоротно уплачен. – Его распоряжения были стремительными, сухими и почти безразличными. – Впрочем, если вы наконец надумаете стать благоразумной и благовоспитанной девушкой и откажетесь от моего предложения, я пойму и уважу ваше решение. В конце концов, для благоразумной и благовоспитанной девушки отказ в данном случае – единственно верный ответ.

На раздумье мне остались всего несколько шагов, отделявшие нас от родителей, Тома и Бланш, которую Джон уже подвёл к ним.

Время, за которое мы делали эти несколько шагов, показалось мне безумно долгим и одновременно безумно коротким.

Это действительно была абсолютно неприличная просьба. Родители никогда не дали бы согласия на уединённую прогулку с посторонним мужчиной, особенно когда меня уже объявили чужой невестой… но сбежать на эту прогулку тайно было бы почти грехом. С точки зрения матушки – почти преступлением. И зачем это хозяину Хепберн-парка? Неужели действительно так интересно поговорить со мной о Шекспире?

Если я соглашусь и кто-нибудь прознает об этом… Или, хуже того, никто и никогда не прознает, ибо эта прогулка станет для меня последней.

Однако слабые доводы разума, твердившего мне, что это безумие, уже заглушил знакомый азарт, замешанный на интересе к загадке под названием «мистер Форбиден», бунте против опостылевших мне правил и немножко – предвкушении при мысли, что нас ждёт почти что тайное свидание, которые в книжках всегда казались мне ужасно романтичными.

За последнюю причину мне было стыдно, ибо она являлась донельзя девичьей и глупой, – но уж какая есть.

– Я буду там, – молвила я, прежде чем сделать последний шаг.

Я сказала это, почти не размыкая губ.

Однако, судя по улыбке, с которой мой партнёр наконец подвёл меня к моему жениху, мистер Форбиден меня услышал.

– Возвращаю вашу суженую, милорд Томас, – проговорил он, с поклоном отпустив мою руку.