Литмир - Электронная Библиотека

Желающие тут же шумно и быстро собирались, подбадривая друг друга и посмеиваясь над собой, и спешили на вокзал или в аэропорт. Билеты были всегда – знакомые кассирши все устраивали по звонку или за «красненькую».

Иногда получалось не очень. В апреле рванули в Ригу, в Москве уже было тепло, а там – ноль и снег. А все одеты кое-как – джинсы, юбочки, майки. Дрожали на ветру, словно цуцики. Сразу отправились в универмаг – бегали по отделам, хватали все подряд и ржали как сумасшедшие, напяливая на себя теплые фуфайки и куртки. Блондинистые продавщицы с холодными каменными лицами смотрели на весь этот зоосад и не думали улыбаться. Рассмеялась одна – самая юная, совсем девочка. А следом прыснули остальные – ну вы страшный десант, москвичи! На такую наглость способны только вы, это точно. Оккупанты.

Мотались потом по городу клоунами – в нелепых, не по размеру одежках. Разместились, конечно, в «Интуристе» – деньги-то позволяли отсыпать швейцару червончик и тетке-администратору с пышной бабеттой на голове «фиолетовую» – двадцатьпятку.

Гостиничная благообразная публика, включая иностранных гостей, смотрела на этих чудиков во все глаза – и чего не бывает?

Но к вечернему ужину этикет был соблюден – девицы надели то, что успели уцепить в валютном «Альбатросе», и зашли королевами. Присутствующие ошарашенно оглядывали красоток на длинных ногах и растерянно переглядывались – такой концентрации красивых девушек здесь еще не видел никто. В Ленинграде останавливались в «Астории» – не меньше. Ненадолго заглядывали в музеи – так, пробежаться по залам. Дальше по антикварным – поглазеть, и в кабак. Славились тогда «Кавказ», «Европа», «Невский». Для смеха и прикола забегали и в «Минутку» – лучшую пирожковую в городе.

А вот в Ташкент летали поесть – точнее, пожрать, уж извините. Приезжали на сутки – и сразу в «Яму». Так назывался старый район, где стояли частные дома. Почти в любом дворе был накрыт стол и дымились мангал и тандур. Калитки были открыты. Усаживались за большой стол, покрытый дешевой клеенкой. Из дома выбегала крикливая детвора и степенно выходили молчаливые женщины. Ставили на стол горячие лепешки, подавали чай и фрукты. А в это время мужчина-мангальщик или пловщик начинал колдовать. По двору, над столом и пышными чинарами, поднимался дымок, и разносились невозможные пряные и острые запахи.

Подносились расписные блюда с дымящимся пловом, золотым от моркови, и румяные, блестящие от жира шашлыки. В сине-золотых пиалах переливался на солнце лагман или чучвара. Запивалось все это крепким и душистым ароматным горячим чаем. Наевшись так, что ни встать, ни вздохнуть, отправлялись на послеобеденный отдых – девушки в доме, парни во дворе, под чинарами, на матрасах и подушках. После тяжелого сна снова чай и – дорога в аэропорт. Отвозил, как правило, сам хозяин двора. Стоило все это копейки. По дороге прихватывали фрукты – сочные персики, огромные золотистые груши, юсуповские помидоры размером с мужской кулак, орехи, курагу, чернослив, вяленую дыню.

Гуляли.

В Таллин ездили посмотреть на красивую «заграничную» жизнь – тогда Прибалтика казалась Европой.

А однажды рванули в Грузию – с трудом уговорили сильно упирающегося Анзорчика. Тот выглядел растерянным и смущенным и когда к трапу подали черную «Волгу», и когда лимузин с кавказским отчаянным шиком подкатил к особняку в центре Тбилиси. И когда хмурый человек с небритым лицом открыл перед ними, притихшими, высокие, мощные кованые ворота. А уж когда они очутились во дворе особняка – а это точно был особняк, настоящий, с колоннами и мраморными портиками, то и вовсе лишились дара речи. Увидели деревья, усыпанные лимонами, и огромные пышные кусты роз. Зашли в дом – холл, камин, деревянные темные резные потолки, бронзовые светильники, словно из рыцарских веков. Это была новая, совершенно незнакомая им роскошь. Растерянно переглядывающиеся, они не знали, как вести себя дальше. А после был обед в огромной столовой со стенами, обитыми изумрудным шелком. Подавали две женщины в черных платках и черных, строгих платьях. Все – молча, без единого слова.

Обедали они в полной тишине – обалдевшие, ничего не понимающие, растерянные. Молчал и смущенный Анзорчик, пояснений не давал, лишь изредка предлагал закуски.

– Это пхали, – объяснял он, не поднимая глаз. – Очень вкусно, попробуйте! А это – чакапули, ягнятина с травами и кислыми сливами.

К вечеру, порядком уставшие и объевшиеся, расположились в огромной бильярдной. Девушки дремали в креслах, а парни вяло гоняли шары. Дверь распахнулась, и в бильярдную тяжелой поступью зашел высокий и полный мужчина в черном костюме и поскрипывающих блестящих ботинках. Его холеное, красивое, жесткое лицо казалось непроницаемым.

Окинув комнату невозмутимым взглядом, с неожиданной улыбкой кивнул:

– Добрый вечер, дорогие гости! Милости просим!

Публика вздрогнула, переглянулась и с готовностью закивала:

– Да, да, спасибо! А мы-то как рады! А вкусно как у вас! А дом какой! Ну просто дворец!

Улыбка сползла с его лица, он снова обвел честную компанию своим тяжелым, неторопливым взглядом, остановился на Анзорчике. Со вздохом кивнул:

– А ты иди сюда! Слышишь?

Анзорчик, вжавшись в огромное кожаное кресло, не поднимая глаз, вяло кивнул, нехотя, медленно встал и так же медленно, обреченно поплелся за важным дядей.

– Народ! – подал голос кто-то. – А что это значит?

Начались предположения – это, скорее всего, папаша Анзорчика. Ну или дядька. Точно из близких, родня – это понятно. Кто он есть? Хозяин мандариновой плантации? Эту версию отмели – мандарины растут в Абхазии, как авторитетно заявил кто-то из присутствующих. Хозяин коньячного или винного завода? Помолчали, обдумывая. Да, похоже. Цеховик? И это возможно. Кто-то засомневался – цеховик вряд ли. Они так, в открытую, богатство не выставляют, даже здесь, в Грузии. Хотя здесь все возможно.

А потом дошло – дяденька важный наверняка из партийных боссов. Вот ему и позволена вся эта роскошь. Кавказ – все напоказ. Потом притихли, пригорюнились – ждали Анзорчика с объяснениями. Он появился спустя пару часов, поникший, вялый, растерянный и смущенный – видно, получил от важного хозяина особняка нагоняй. И объяснил:

– Да, это папа, ага. А я что, виноват? Да, партийный бонза, а что? Я-то при чем?

– Ну и куда теперь? – тихо спросил кто-то. – В аэропорт?

Анзорчик замотал головой и замахал руками:

– Что вы, при чем тут вы? Гость – это святое! Остаемся тут, папа будет рад.

Правда, последнее, надо сказать, вызывало сомнения, и у самого Анзорчика, кажется, тоже. Постановили голосованием – остаемся до завтра, а там будет видно. А назавтра все успокоились и забыли про важного хозяина – поехали на двух машинах на Куру – по здешнему Мтквари. Купались в бурной и холодной речке и ели сочные шашлыки в придорожном шалмане. Милочка спросила у Анзорчика:

– А как так вышло, что ты фарцуешь? У тебя же все было? Да не просто все – больше, чем все?

Она искренне не понимала – этот дом, эта прислуга, эта машина?

И Анзорчик, «ломающий бабки» у «Березки»? И ментура, и ожидание самого страшного? Зачем?

Анзорчик криво усмехнулся и кивнул:

– Права, Милка! Только… – Он замолчал и продолжил: – Только надоело мне это все, понимаешь? До тошноты надоело! Мама умерла, когда мне было пятнадцать. И жизнь вообще… – Анзорчик громко сглотнул. – Вообще жизнь тогда кончилась… Для меня. Отца я никогда не любил – ну, ты и сама все видела. Не любил и презирал. К маме моей он относился паршиво. Сволочь, короче. Да и дружки его все – такие же твари. Коммунисты. И все воруют. Все взятки берут. Я их всегда ненавидел. Да, здесь у меня все было. И даже больше, чем все. Ты права, Милка! Но мне захотелось свободы, и от него в первую очередь. Ну я и свалил в столицу. Денег он мне не давал – решил посмотреть, как я буду от голода загибаться. Да и я брать не хотел – помнил обиды за маму. Он потом подсылал ко мне то своего секретаря, то лучшего друга. Просил, чтоб я вернулся. Умолял. А я отказывался. Я вольная птица! – И вдруг Анзорчик рассмеялся: – А я не загнулся, как он мне обещал!

9
{"b":"589244","o":1}