И когда хлопкоробы видят плоды своего труда, сердца их наполняются счастливой гордостью.

Осень!.. Счастливая, тревожная, трудовая пора!..

В один из таких осенних, ласково-теплых дней Айкиз и Джурабаев, встретившись в конторе Смирнова, пошли пешком по полям, взглянуть, как спорится дело у колхозников «Кзыл Юлдуза», каковы их успехи, какие трудности им мешают.

Тропинкой, бегущей вдоль широкого старого канала, где вода, как это всегда бывает к осени, стала совсем прозрачной, они дошли до тракторного стана и там разыскали Погодина. Погодин в эти дни был хмур, придирчив, старался взвалить на себя побольше работы, и все понимали, что делает он это, чтобы отвлечься от грустных мыслей о невесте, о Лоле, которая опять уехала в город, продолжать ученье.

Обращаясь к Джурабаеву, Погодин ворчливо спросил:

- О чем думают у вас в районе? Почему до сих пор нет дороги на целину?

- Всему свое время.

- Вот-вот! Есть у меня такие трактористы: выйдет из строя какая-нибудь деталь, а им и горя мало: после, мол, исправим! А из-за этого пустяка в разгар работы трактор останавливается и на ремонт требуется уже не полчаса, а неделя1 Вы ведь знаете' товарищ Джурабаев: отложишь дело, так его снегом занесет, плесенью затянет.

Айкиз засмеялась: Погодин опять щегольнул узбекской пословицей, а Джурабаев, с недоумением посмотрев на нее, добродушно проговорил:

- Ты, Иван Борисыч, ринулся в атаку, не разобрав еще, есть ли перед тобой противник. К зиме дорога будет, твердо тебе это обещаю!

- Вы не обижайтесь на нашего директора, - сказала Айкиз Джурабаеву, и в глазах у нее запрыгали лукавые огоньки. - У него, в силу некоторых причин, дурное настроение…

- Настроение у меня обычное.

- Тан ли, Иван Борисыч1 А мне кажется, после моих слов ваше сердце забилось чаще.

- Мотор у меня всегда работает ровно, - неуклюже пошутил Погодин, но таиться от Айкиз ему не хотелось, и он откровенно сказал: - Только теперь вот забарахлил. И какой черт выдумал эти разлуки!

- Не кручинься, Иван Борисыч, тем радостней будет встреча! Я это по себе знаю.

Погодин ушел к своим трактористам. Джурабаев и Айкиз направились к хлопковым полям.

- Слыхал я, Айкиз, что тебя прочат в председатели райисполкома, -сказал Джурабаев. -. Не хотел говорить тебе об этом раньше времени, да разве утерпишь!

- Почему же именно меня? - с испугом воскликнула Айкиз. - Не справлюсь я, товарищ Джурабаев. Опыт у меня очень мал.

- Справишься! Тут главное - сердце, а не опыт. Сердце, чувствующее нужды народа! А опыт накопишь на работе. До того как я стал секретарем райкома, у меня тоже было мало опыта. Сначала работа, потом опыт, - так ведь бывает в жизни?

- А как решили с Султановым?

Джурабаев нахмурился.

- Султанова пытаются вывести из-под удара. Абдуллаев настаивает, чтобы его послали на парт- учебу. У нас ведь так порой получается: провалит человек работу, а его, как товарища номенклатурного, отправляют учиться. А потом дают должность поважнее прежней, и он проваливает дело уже более крупное и ответственное. Есть люди, которые считают, что не человек красит номенклатуру, а номенклатура человека!

- Султанов-то рад будет такому исходу дела! - с гневной иронией сказала Айкиз. - В этом случае ему не придется заново завоевывать утраченное доверие. На новом месте его снабдят готовым авторитетом, и он опять возомнит о себе бог знает что.

- Был я в обкоме, - досадливо морща лоб, произнес Джурабаев. - Говорил об этом с Абдуллаевым. Султанов, говорю, не оправдал доверия своих избирателей, пусть он и ответит перед ними за свои ошибки. Но Абдуллаев упрямится: «Нет, на это мы не можем пойти. Это был бы подрыв авторитета».- «Да Султанов же, говорю, сам подорвал свой авторитет.» - «А я, товарищ Джурабаев, имею в виду авторитет не Султанова, а советской власти». - «При чем здесь советская власть? Не она ошиблась, а только Султанов!» - «Но ведь рекомендовал его обком? Обком. Следовательно, резкое осуждение Султанова было бы дискредитацией действий обкома. Единственный выход - подвергнуть Султанова дружеской партийной критике, разъяснить ему его ошибки и отправить на учебу. Не будем выносить сор из избы, товарищ Джурабаев!» Хороша логика?

- Все ясно. Абдуллаев навязал нам Султанова и не желает признать свою ошибку.

- А как же! Ведь это был бы «подрыв авторитета»! И не абдуллаевского, а партии… Эти деятели никак не хотят понять, что Султанов еще не советская власть, а Абдуллаев еще не партия.

- Мне кажется, партия наша сильна как раз тем, что умеет смотреть правде в глаза!

- Так, Айкиз!.. Так! И на пути к правде партию не останавливают ни побочные соображения, ни боязнь огласки. Партия никогда не скрывала правду от народа!

У Айкиз упрямо и решительно сдвинулись брови, еще резче выступила складка над переносицей.

- Не удастся Султанову спрятаться! Его надо послать на низовую работу, чтобы он на глазах у народа искупал свою вину перед ним. Так я и поставлю вопрос перед райкомом. Перед вами, товарищ Джурабаев!

- Так и надо, Айкиз! Будь до конца непримиримой! Тогда не останется на нашем большом поле ни одного сорняка. Кстати, Абдуллаев мне заявил: «Дался, говорит, тебе этот Султанов. Ведь тебе-то он больше не будет мешать. Мы уберем его из твоего района». Утешил, называется! Но когда я вижу, что в машину вставляют сработанную деталь, все во мне протестует! Для меня неважно, я ли эту машину обслуживаю, или кто другой. Нельзя нам, коммунистам, жить по принципу: было бы мне хорошо, а сосед пускай сам о себе заботится.

Они поднялись на холм, с которого когда-то обозревал свои владения Кадыров.

Справа, словно застывшая черная лава, лежала распаханная целинная степь. Она тянулась далеко-далеко. Где-то у дальней ее кромки трудолюбивыми муравьями ползали тракторы, поднимая новые и новые гектары. Созданные за это лето степные поселки в лучах осеннего солнца, еще яркого и жгучего, выглядели празднично-нарядными.

Слева - в осеннем убранстве красовался Алтынсай. Деревья пылали буйными красками увяданья. Листва стройноствольных тополей обрела оранжево-красный оттенок. Куполообразные, словно обстриженные кроны деревьев, «сад» бронзовели, как рыжий лисий мех, урюковые сады отливали золотом, купы карагачей напоминали своей окраской огненно-алый закат. Алтынсай утопал в многоцветной кипени рыжих, желтых, золотых, алых листьев, которые ослепительно вспыхнули перед тем как сгореть. Взгляд Айкиз остановился на кирпичном здании сельсовета. Над сельсоветом вился красный флажок.

Прямо перед холмом, на котором стояли Айкиз и Джурабаев, расстилались хлопковые поля. Листья хлопка, убитые вечерними заморозками, уже опали. Поля были сплошь белыми. Хлопок, пенясь, выступал из раскрывшихся коробочек, где покоился недавно нежными лимонными дольками. В этом белопенном море медленно плыли хлопкоуборочные машины. Там, где не было машин, виднелись согнутые спины дехкан, собиравших хлопок в фартуки. В эти дни все, кто мог, вышли в поле: старики и молодые, хлопкоробы и бухгалтеры, мирабы и строителе рабочие и студенты из ближних городов. Поле пестрело различными одеждами, и по ним легкое было угадать, кто склонился над хлопковым кустом: горожанин ли, колхозник ли, сельсоветский ли служащий.

Уборка шла уже второй месяц, коробочки распахивались одна за другой. На участках, где урожай, казалось, уже весь собран, через несколько дней опять становилось белым-бело.

На дорогах в эти дни было шумно и людно. От хирманов, где сушился хлопок, тянулись арбы, доверху нагруженные тугими мешками. К хлопкопунктам мчались грузовики. По дорогам сновали газики и мотоциклы. Медленно шествовали верблюды с тюками хлопка по бокам. Садоводы везли к полевым станам дыни, арбузы, яблоки. Над землей звучали песни арбакешей, слышался скрип колес, перезвон колокольцев…

Рожденные дружным, умным трудом, на хлопкопунктах росли горы хлопка.

Айкиз с холма хорошо были видны эти громадные, в пятьсот - шестьсот тонн каждый, хлопковые бунты, высокие, как Кок-Тау, белые, как его заснеженные вершины.