Зазевавшегося Хосока легонько подтолкнули. Они всё ещё торчали на входе, и Намджун снова подставил компаньону плечо, помог разуться, хотел взять на руки, но Хосок был близок к истерике.
— Я и сам дойду! — он гордо опёрся о костыли и покраснел, чувствуя, что набрался в участке запашков и только по этой причине отказывает. — Ну, и что это за место?
— Твоё укрытие.
— Моё? — он растерянно опустился на мягкую софу.
— Да.
— Мне бы освежиться…
Намджун понимающе кивнул и достал из тумбы полотенце, указал на дверь напротив.
— Осторожнее с ногой.
Сеанс душа стоил Хосоку безумных усилий, ловкости и выдержки. Кое-как справившись, он перенёс испытание и по итогу почувствовал себя лучше. Намджун по-видимому заказал еду на дом, и от увиденного разнообразия пищи на столе, желудок Хосока подал жалобный тонкий голосок. Недолго думая, он накинулся на пищу и, только дожевав последний кусочек, увидел, что Намджун застыл в изумлении.
— Голод не тётка, правду говорят. Ну, на здоровье, — сказал он, улыбнувшись.
— Спасибо. И не за еду даже… Просто, — добавил Хосок, он чувствовал себя неловко за предвзято плохое мнение из-за недавних событий. — Если бы не ты, я бы снова оказался под материнской пятой. А там, кто знает, куда бы они меня потащили. Охотно верю, что ты желаешь Юнги добра.
— Ты всё-таки сомневался, — заметил Намджун.
— Немного. Но ты понимаешь, как сложно доверять незнакомцам. Да и столько случилось, до сих пор в башке не укладывается… — Хосок причесал мокрые волосы рукой и потянулся. Намджун мысленно сравнил его с капризной орхидеей, умеющей выживать в горах. — Так мне отсюда и шагу не сделать, правильно?
— Да, желательно не делать резких движений. Тебя будут искать. Твои родители и люди, которым Юнги мог перейти дорогу. Меня, впрочем, тоже призовут к ответственности, но я попробую вывернуться. Короче, здесь ты в безопасности, — Намджун поднялся и указал на холодильник. — Есть запасы еды и воды, все удобства в доме. Мусоропровод в коридоре. Соседей у тебя нет, так как застройка новая. Если что, у тебя про запас номер проверенного человека. К нему обращайся в крайнем случае. Самом крайнем.
Пока Хосок прикидывался изучающим потолок и внимающим каждое слово, Намджун убрал со стола, тщательно вымыл столовые приборы, стряхнул руки и, обернувшись, нашёл стул пустым. Он догнал Хосока на пролёте второго этажа, потянул за воротник футболки и, развернув, втемяшил в стену, локтем надавливая на шею.
— Ты что делаешь?! — проревел он.
— Пытаюсь свалить! — просипел он и, надавив наконечником костыля на его стопу, вывернулся, да так ловко, что Намджун не успел хватиться.
Ещё бы чуть-чуть, и Хосок грандиозно свалился бы с лестницы, но его удержали, за руку, за талию, подтянули обратно. Вены на руках Намджуна проступили до самых плеч.
— Ну и характер!… — горячо выдохнул Намджун. — Зачем сбегаешь?!
— Потому что… — Хосок смотрел сурово и слёзно одновременно, уронил голову на грудь. — Потому что мне нужно к Юнги.
— Вы два сапога пара, ей-богу, — сердечно вздохнув, Намджун попросил Хосока взять себя в руки и вернуться обратно.
Дверь за ними снова закрылась. Побежденный и расстроенный, Хосок завалился на кровать.
— Боже, только не впадай в депрессию. Я не задержу тебя надолго, — утешение Намджуна прозвучало где-то над головой. — Посидишь до тех пор, пока хотя бы не сможешь обходиться без костылей.
Надувшись, как сыч, Хосок повернулся на другой бок и отказался вести мирные переговоры. В просьбе Намджуна не было ничего категоричного и страшного, но снова просидеть в незнании для Хосока фатально. Его коробит то, что нельзя превозмочь беспощадные обстоятельства.
Хотелось того или нет, вскоре Хосоку пришлось смириться с положением. В течение следующей недели он попривык к Намджуну, его занудным врачебным напоминаниям о лекарствах и лечебному массажу по вечерам. Из него вышел бы порядочный дворецкий или слуга, но друг ещё лучше. От прежнего раздражения не осталось и следа. Лучше иметь доброе расположение духа, нежели в ущерб себе отыгрываться из-за немощности изменить ситуацию.
Они не разговаривали о личном. Ночами Намджун отсутствовал, и Хосок знал это наверняка: спал неимоверно чутко, слышал, как к нему заходят, чтобы проверить состояние. Так беречь его, чтобы передать Юнги целым и невредимым - шутка ли? И снова грызла ревность. Хосок представлял, как бы Намджун прикасался к Юнги, и внутри разрастался взрыв негодования, как от наткнувшегося на мину резинового мячика.
А потом Намджун ушёл и не вернулся, и Хосок катастрофически долго изнывал взаперти. В этом районе, на первый взгляд - новом, даже на улицах почти никогда не ходят люди, окна выходят на какой-то узкий проулок, а дальше городок уходит сильно вниз с холма, и Хосоку не видать, как меняется жизнь. И есть ли она там в принципе. Для того, кто привык к яркости и движению - «без права на выход» зачитывается равносильно приговору. Впрочем, он и побаивался выходить на улицу, Намджун достаточно запугал его описаниями неприятных личностей, что могут выследить его по одной походке или излому брови. Хосоку приключений, конечно, не доставало, но не доходящих до абсурда. До Юнги он желал добраться живым и здоровым.
Телевизора или радио в квартире тоже нет. Телефон стационарный, и на тумбе продолжал пылиться единственный номер. Хосок гадал, является ли состояние одиночества и страха тем самым “крайним случаем”, но держался. Провиант почти не уходил: пропал аппетит, и Хосок подозревал, что за выступившие косточки Юнги его по головке не погладит. Обычно он с обожанием щипал его за ягодицы и хвалил стройную плотность, что смягчала их жаркий и непрерывный секс.
Сколько прошло таких однобоких унылых дней - Хосок не знал. Иногда он начинал разговаривать с самим собой, и заметил, что у Эсперансы напрочь отпала охота вытаскивать его из передряг. На улице цвёл то ли апрель, то ли май. Костыли отставлены в угол. Ему нечем было заняться, а потому он тренировал танцы, падал, поднимался снова. Напевал себе под нос, повторял выпады, па и повороты, полз за обезболивающим и, отдохнув, брался за себя снова. Юнги ни в коем случае не должен был застать его развалившимся или негодным. Конечно же, иногда накатывало уныние, и Хосок сдавался, плакал, видел призывающего подняться падре, и - брался за дело.
Спокойным и прохладным вечером он наконец решился взять телефонную трубку. Глухой звон раздался будто бы совсем рядом. Хосок насторожился, прислушался. Опустил. Набрал опять. Отнял трубку от лица и метнулся к выходу, чтобы приоткрыть дверь. Странно, но телефон внизу, где по определению никого не было - звонил, пока держалась связь.
Лестницу он одолел осторожно, без спешки. Потянул обтянутую красной кожей дверь и вошёл внутрь. В квартире пусто и темно. Выйдя на трезвон, он застал у стола чемодан, забрал к себе и открыл лишь спустя полчаса. Как в полусне разглядывал лежащие внутри вещи. Аккуратно сложенное сиреневое платье, сандалии, парик и аксессуары. Накладки и бельё, косметичка и пистолет. Даже духи его любимой марки: «Lancome La Vie Est Belle». То есть, её. В клатче деньги и документы на имя Эсперансы Бениты де ла Сантана, а под розовенькой пачкой сигарет кратенькая записка на жёлтом стикере: «Меры предосторожности».
Намджун явно не мог знать всех нюансов. Неожиданный пасхальный подарок, который не мог преподнести человек, не знавший Хосока. И судя по почерку и утонченности, автор не кто иной, как Эльмаз. Хосок просидел в глухой тишине, раскладывая недавние эпизоды по полочкам. Вероятно, погоня была за ним - в первую очередь. Их с Юнги спас Намджун, работавший на Эльмаза под прикрытием. А данный подарок (исключая пистолет, подкинутый уже Намджуном) был подготовлен ещё тогда, когда у шейха была надежда на возвращение знойной танцовщицы.
Доктор из Ватикана знал, что однажды настанет время, и тем, кто поможет Хосоку - станет он сам. Точнее - она.
***
Как ни бейся, а Чимину не удалось выяснить, где Юнги сломал руку. Его шрамы и ссадины явно не говорили о неделе дивного отпуска, как и видок потрёпанного пса. То, как Юнги играючи справлялся с вождением - заставляло гордиться его навыками.
