В теплушке. На поляне. На пароме.

Смотри: на стадионе у перил

Вот женщина хохочет и в истоме

Уж падает почти! Хохочет! Силы нет!

До слёз, в изнеможенье, на пределе,

Рукою только машет. И в ответ

Нельзя не улыбнуться в самом деле.

В метро. На танцах. На плотах. В кино.

Мелькали страны, лица, Все сменялось...

А я хотел бы только лишь одно:

Чтоб шли года,

чтоб женщина смеялась!

1961

МОНГОЛ В КРАКОВЕ

На камни костёлов, отхаркав,

Садится, кружась, вороньё...

Задумчиво смотрит на Краков

Монгол, опершись на копьё.

Морщинисто и безусо,

Лицо наконец расплылось...

...А синие ноги Иисуса

Гвоздями пробиты насквозь.

Мучительней и смертельней

Легенды не знали века...

И лик выплывает из терний

Трагического венка.

В соборы идут краковчане...

Но всадника мучает смех,

Трясутся цветы на колчане

И лисий ободранный мех.

Как вкопанный, прямо с галопа

Он замер. Ладони простри:

Лежит перед взором Европа,—

Деревни и монастыри.

В ней всякие странные вещи...

В свой первый единственный раз

Монгол наблюдает зловеще

Европу сквозь прорези глаз.

...От Тихого океана,

Как будто бы чувствуя зуд,

Храпят табуны окаянно,

И чадно кибитки ползут.

1965

* * *

Поэт бывал и нищим и царём.

Морским бродягой погибал на море.

Ушастым клерком он скрипел пером,

Уныло горбясь за полночь в конторе.

Повешен был за кражу, как Вийон,

Придворный, в треуголке, при параде,

Он фрейлин в ручку чмокал, умилён.

И с песней умирал на баррикаде.

Слепец, брёл рынком. Гусли. Борода.

По звонким тропам мчался по Кавказу.

Но кем бы ни бывал он, никогда

Ни в чём не изменил себе ни разу.

1961

* * *

В окне полуовальном — зданье,

Портал, ворота, как пролом...

И — словно школьное заданье —

Он водит нехотя пером.

Но, понемногу пламенея,

Он подошёл к такой черте...

И вдруг внезапная идея

Всё осветила на листе.

И вот огонь уже играет,

И вот котёл уже кипит.

Он только руки потирает,

И только стул под ним скрипит.

Приговорённый самосудом

К служенью, он, как Вечный жид,

И вот по жилкам, по сосудам

Истома, булькая, бежит.

И всё пройдёт: стихотворенье,

И стул, и за окном портал...

Но вечно это наслажденье,

Которое он испытал!

1966

ИНДИЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

Индийская философия,—

Лес, полный зверей и лиан.

Художник сидит, разрисовывая

Мир, как цветной экран.

Индийская философия,—

Храм из узорных плит...

Фиолетовая и бирюзовая

Краска везде царит.

Гимны Махабхараты,

Рамаяны, Упанишад...

Да это как будто прохлады

Вылитый в зной ушат!

Индийская философия,—

Твои аксиомы просты!

Тысячелетья текут, спрессовывая.

Как ил, за пластами пласты...

Запевки и плачи твои, как вязь,

Надуманны, и сложны.

Главы идут, покачиваясь,

Словно идут слоны.

Стоит индуска несмелая,

Точка на лбу, как туз.

В своё воскресенье веруя,

Веки смежил индус.

Нечего делать историкам

В этом краю чужом...

Кем же он станет? Кроликом?

Кем же он был? Ежом?

Белые облачения,

Спадающие до пят.

Вечного круговращения

Льющийся водопад.

Чаша тюльпана розова...

Это ль не смысл для ноздрей?

Ведь аромат для философа

Может быть книг поважней!

Но вот скорлупу разруша,

С воплем: «А я ведь всё»! —

Вышел цыплёнок Пуруша,

Мыслью разбив яйцо.

Индийская философия,—

Река, что полна стремнин...

...Словно курильщик опия,

Дремлет с цветком брамин.

1967

БУДДА

В Индии, среди развалин храма,

где висит полупрозрачный зной,

Сакья-Муни Будда Гаутама

в зарослях предстал передо мной.

Под зазывный хохот обезьяний

он, переступивший за предел,

он, противник всяческих желаний,

ничего на свете не хотел.

Вьёт гнездо старающийся аист...

И от верха прямо до земли,

в похоти чудовищной кривляясь,

статую лианы обвили.

Лес вопит в напористом комплоте...

И своё чего-то в свой черёд

молчаливо говорит природе

бронзовый, потрескавшийся рот.

Бомбей 1970

УЛЫБКА СФИНКСА

Уже я с тайной мира свыкся,

живу легко день изо дня.

И потому загадка сфинкса

уже не мучает меня.

Но видел раз, как деловито

у храма охраняла дверь

изваянная из гранита

то ль женщина, а то ли зверь.

Я был захвачен вечной спешкой.

Дал мелочь продавцу газет...

...Но странною полуусмешкой

я всё же был тогда задет.

Бомбей 1973

ТАНЕЦ ЖИВОТА

По Восточной Азии скитаясь,

В глубине одной из дальних стран

В хижину вошли мы,

где китаец

Содержал дешёвый ресторан,

И закрывши дверь того лишь ради,

Чтобы не налезла «вшивота»,

Для туристов важных на эстраде

Объявили танец живота.

Мы тихи сидели, одиноки,

В недрах непонятной стороны:

Оказалось,

что для танцев ноги

Так же, как и руки, не нужны!

Оказалось:

нужно лишь кресало

И кремень для высечки огня...

И собранье слабых мышц плясало,

Мучая и радуя меня.

Бомбей 1973

* * *

В пиджаках московского пошива.

Мы стоим и смотрим на него...

Вот он пляшет, шестирукий Шива,

Вечных превращений божество.

Средь старинных златоверхих зданий

Гид бубнит, всё зная назубок...

Разрушений или созиданий?

Кто же ты?

Чего ж ты всё же бог?

Мы стоим среди дневного лязга,

Средь нормальной спешки городской.

Отчего, окажи мне, эта пляска?

Что случилось?

С радости какой?

Курим... Неужели вечно это?