— Может поговорим? По-настоящему, Реджина. Поговорим о нас.

— О нас? — с деланным отвращением переспрашивает, убирая свои руки, когда он сжал холодные ладони. — Нет никаких нас, чтобы ты себе не придумал.

— Ты так уверена в этом? — улыбается, поднимаясь вслед за ней, но остается на месте, в то время как она бросилась в сторону, снова взбудоражив собаку. — Между нами не просто ненависть. С моей стороны точно — нет.

— Ты так ничего и не понял, — констатирует она, медленно поворачиваясь к лучнику.

Ее глаза в этот момент едва ли походили на карие, словно что-то чужое захватило в плен все ее существо окрасив радужку в черный. Может, просто так упал свет, может быть.

— Это была просто игра, вор — она улыбнулась так, будто сорвала большой куш. — Игра, которая сейчас надоела мне.

— Можешь обманывать себя сколько угодно, но не меня, я ведь вижу…

— Видишь, что?

— Что ты чувствуешь ко мне, — его секундное замешательство дало ей время подготовиться к атаке. С противником, который вовсе не желает войны.

— Ничего, вор. Абсолютно ничего. Мое сердце не бьется сильнее рядом с тобой, я не жажду твоих прикосновений и твоей заботы, мне отвратителен ты, твои слова — все, что ты делаешь, и я очень хочу забыть ту ночь.

Робин так сильно стиснул зубы, что отчетливо проступили желваки. И если бы она не знала лучника, то подумала, что сжатые в кулаки руки точно коснутся ее. А его глаза. Боже, как же он смотрел. Словно она разрушила весь его мир и все миры, которые он отдал бы ей добровольно.

— И я ни за что не извиняюсь, — остановила его жестом Королева, когда Робин собирался что-то сказать. — Я не предлагала тебе приятной лжи. Не обещала любви, крова. Не обещала детей и семьи, в которой тебя будут ждать. И ты всё же пошел за мной. Ты вкусил все это. Не делай вид, что не знал, чего я хотела, — запнулась, но, собрав последние крохи злости, с желчью выплюнула. — Ты понимал, что я не люблю тебя и никогда не полюблю, но все же не смог отказать мне. Ты жалок, Робин.

Последний вдох, ему казалось грудная клетка не выдержит этого холодного металлического воздуха. Надломится, расколется надвое и продемонстрирует этой стерве тот кусочек мышцы, что отбивает сумасшедший ритм, грозя разорваться и залить глаза и тело едкой алой кровью. Наверняка она была бы рада его скоропостижной смерти, но все же, его тело все еще боролось, впитывало ее слова через поры, и пыталось вывести наружу этот яд.

Сдерживая злость, не позволяя себе причинить боль, которую она заслужила, он подошел к ней вплотную и прошептал.

— Ты больная ненормальная стерва, Реджина, — она улыбнулась, словно услышала лучший комплимент в своей жизни, но то, что он сказал дальше, быстро стерло ухмылку с ее лица. — Ты заставила меня играть в эти глупые игры, заставила хотеть тебя, не позволяя притронуться. Черт возьми, я простил убийство, простил тебе все! Я бы забыл эти слова, если бы ты сказала, что чувствуешь то же, что и я.

Он опустил голову, успокаивая дыхание, переводя силы для последней реплики, а затем уже, не смотря на нее, добавил

— Ты проявила бессердечие, используя меня в своих ненормальных играх. Ты врала, притворяясь, что испытываешь подобное. Ты поступила подло, заставив меня мечтать о тебе.

Реджина не смотрела на него, впрочем, как и он. Они стояли так близко, почти соприкасаясь телами, которые ненавидели своих хозяев за такую ложь. Они стояли так близко, но упускали последнюю надежду все исправить

— Выметайся, — сдавлено прошептала она.

Робин не мог больше смотреть на нее. Не хотел видеть. Не желал слышать эхо ее слов, звоном отдающее в ушах. Развернулся, уже не заметив, какое сожаление отразилось на ее лице. Распахнул дверь и ушел, а она закрыла глаза.

Сделала, и пожалела в первые минуты этого послебезумного одиночества. Злость, страх, обида, сожаление, осыпавшаяся осколками стекла любовь.

Реджина высоко подняла подбородок, теперь понимает — она все сделала правильно. Завтра он уйдет и освободит их обоих от этих оков, что сковали запястья совсем не тем людям. Он уйдет думая, что она его презирает, уйдет и будет всегда помнить ее слова — это не позволит вернуться назад.

— Любовь — это слабость.

Повторяет себе в утешение давно переставшую что-либо значить клятву. Молитву, ставшую на многие годы щитом от глупых чувств.

Реджина уже не верит себе, но отказывается принять изменения, хотя ощущает их. Каждая клеточка тела словно переродилась. Нет боли, злости, обиды. Куда пропало все это? Неужели возможно убить то, что с такой тщательностью растилось внутри? Пустило корни в сердце, заползло ветвями в душу и нанесло замысловатые линии на теле — серебряные нити холода. Королева не может объяснить это, теряется в догадках, но сердце бесхитростно подсказывает причину изменений: «Любовь».

Больше нет ничего, да и не было! Внушает себе это и все же не может отделаться от мысли, что оттолкнула его и причинила боль такими грубыми, жестокими и совершенно лживыми словами.

Вечер слишком холодный или же она холодна? Сердце снова стало куском льда, и она отпускает его, позволяя замершему комку упасть в пушистый снег у ее ног. Бессмысленный спор с собственным телом, и отказывающееся сдаваться сердце, которое все-таки идет на уступки, позволяя хозяйке принять верное решение. Пустота отступает, и ее место заполняет жидкий холод. Она не должна этого делать, но уже слишком поздно.

— Стража!

Небо поглотило оттесняющую его мглу, и с тяжелых облаков сорвалась первая снежинка.

— Да, Ваше Величество?

— Приведите охотника.

Кровь, безумие, злость — все эти чувства смешались и красноватым бликом застилали глаза — разбойник ничего не видел на своем пути. Просто бежал вдоль длинных ненавистных ему коридоров. Слепота была бы не так мучительна, как вид этих холодных стен и тяжелых гобеленов. Шум шагов, шум крови он не понимал, что именно слышит. Он не смог бы различить потусторонних звуков, и не заметил бы следившего за ним человека.

Разбойник влетел в спальню и раскрыл шкаф. Все эти вещи не принадлежали ему, да и никогда не были нужны. Робин достал только свой лук и пару мелких вещей — ненужных безделушек, которые были ему дороги и с которыми он не расставался. Опрокидывая на своем пути мебель, ломая стулья и столы, он оставлял последние метки в этом замке, не преследуя каких-либо целей, просто выплескивал ярость, которая тяжелой грудой камней навалилась на плечи, и, когда последний был скинут, он услышал:

— Не думаю, что это поможет.

Развернулся разбойник быстро, но разглядеть стоявшего сквозь черную пелену удалось не сразу и только через пару секунд Робин шумно выдохнул, узнав говорящего.

— Вы правы, ничего уже не поможет.

Разбойник отстранил Принца и попытался выскользнуть в коридор, но к удивлению мужчины, у Генри было больше силы, чем он ожидал.

— Мальчик мой, куда же ты пойдешь?

— Куда угодно, лишь бы подальше от нее.

Он вылетел в коридор и только одна верно брошенная фраза заставила лучника остановиться.

— Ты думаешь сможешь ее оставить?

— Придется, — сквозь зубы прошипел разбойник

— Робин, — все-таки ему пришлось развернуться и взглянуть в такие честные глаза старика, — она любит тебя.

Нервный смешок. Как можно верить тому, кто не слышал всей истерики и грязных оскорблений? Кажется, Робин верит. Абсурд! Его сердце слишком наивно, раз позволяет подобным глупостям изменить решение.

— Если бы она любила, она…

— Она любит тебя, по-своему, возможно, не так, как ты привык это видеть. Не так, как привыкли это видеть другие, но любит. Я это знаю. Поверь старику, мальчик мой, поверь отцу. Я видел ее, когда она любит, видел, когда ненавидит, и то как она смотрит на тебя, то как меняется ее взгляд при твоем появлении…

Робин прикрыл глаза, внимая голосу, который приближался по мере того, как приближался к разбойнику и сам мужчина.