В июльском № 568 немецкого еженедельного киножурнала «Deutsche Wochenschau» за 1941 год несколько минут посвящено событиям того времени в Минске, в частности лагерю военнопленных в Дроздах и Дому Правительства. Вот слова диктора, сопровождающие идущую по улице стотысячную колону военноплнных:

«Diese Horden, unter Ihnen ungezählte Juden, sollten in Marsch Gesetzt werden um die deutschen Stadte und Dorfer in Schutt und Asche zu legen. Sie hatten ein Bludbed ohnegleichen Bevolkerung eingerichtet. Allein dem schnellen Zupaken des Fuhrers und seiner tapferen Soldaten zu verdanken dass Deutschland zum dies’ Gefahr bewahrt geblieben ist…».

«Эти полчища, среди которых несчетное количество евреев, согласно приказу должны были превратить немецкие города и деревни в пыль и пепел. Они должны были устроить нашему населению кровавую резню. Только благодаря быстрым действиям фюрера и его храбрых солдат мы не подверглись этой опасности. На лицах этих недочеловеков просматриваются черты убийц. Они должны идти в плен. Наверное, о дороге в Германию они думали иначе.

Стотысячная колонна военнопленных идёт в лагерь 352 в Масюковшине.

При передислокации потерял однополчан и на новом месте мыкался среди многочисленных голодных солдат. Пригнали нас в лагерь № 352, созданный немцами на территории военного городка, названный лагерем № 352. В городке имелась многоэтажная казарма, несколько кирпичных конюшен и ряд других построек. Лагерь располагался под Минском у деревни Масюковщина. Кормили прежним способом и всего один раз в день.

Однажды повезло: проходя мимо ванны, из которой наливали кружку баланды, встретил охранника, доверившего мне свой велосипед. Он узнал меня, вывел из общей очереди и поставил переносить кружки. В этот день я наелся баланды досыта.

Через несколько дней появились признаки постоянного голодания – слабость и головокружение. Мысль, что долго не протяну из головы не уходила. Решил, что надо что-то предпринять пока есть силы. Не помню как, но мне удалось миновать часового, стоявшего на воротах, отделявших общий лагерь с десятками тысяч голодных, от конюшен, в которых жили, работавшие ежедневно где-то за пределами проволочного ограждения, более удачливые коллеги по плену. Они питались значительно лучше, выглядели чище и были, как говорится, в «теле».

Был уже вечер. Рабочие команды возвращались с работы, и группами на кострах готовили себе пищу из принесенных продуктов. Я долго наблюдал за одной такой группой, которая варила на костре кашу. Сварили, стали есть. Я смотрел, но к ним не подошел. Знал, что получу отказ. Да и есть после долгих голодных дней не хотелось. Никакого плана дальнейших действий в голове не было.

Вдруг раздался резкий свисток, знак отбоя. Все стали быстро тушить костры и разбегаться по баракам (конюшням). Вместе с другими бросился к двери, но меня не пропустили – не знал пароля. Сообразив, я запомнил заветные слова и через другую дверь проник внутрь помещения. Там, на полу уже лежали, как сельди в бочке, рабочие бригад. Долго искал свободное место в упакованных рядах – его все не было. Наконец нашел свободный промежуток между лежавшими и попытался втиснуться между ними. Но услышал окрик в свой адрес: «Куда лезешь, кто такой»? «Попов» – сказал я и в ответ услышал: «Борис»? Мне страшно повезло: рядом лежал старшина из моей части, с которым мы, согревая друг друга спинами, сидели на берегу Свислочи после дождя, а потом потерялись.

Рано утром на другой день старшина стал собираться со своей командой на работу. Перед уходом он дал мне кусок подсолнечного жмыха, которому я был очень рад и сказал, что больше у него ничего нет. «Жди меня вечером, чего-нибудь принесу поесть». Но встретиться с ним мне – было не суждено!

Случилось так, что в полдень в зону рабочих команд приехал немецкий майор за рабочими для постоянной работы на полевой почте. Он долго отбирал пятнадцать человек, которые выглядели здоровыми, чистыми и имели на ногах сапоги, а не обмотки, которые носили солдаты в пехотных частях. Увидев меня в сапогах, а потом, осмотрев мою фигуру, не мывшегося почти три недели, он сначала отказался от мысли включить меня в состав команды. Но был полдень, все ушли на работу, и в блоке почти никого не осталось. Подозвав меня, он спросил о моей профессии. Я ответил: «Студент из Ленинграда». Ответ определил мою судьбу. Однако в последующие дни за этими событиями я пришел к мнению, что скорее всего основную роль при решении майора о включении меня в строй отобранных сыграли сапоги, а не мой ответ. Он отбирал рабочих и учитывал, что солдат в обмотках будет терять много времени нерационально.

Майор разрешил встать в строй отобранных пленных. Набрав необходимое количество, он повел нас к автобусу, стоявшему невдалеке. После недолгой езды по улицам города, мы оказались у Дома правительства, единственно сохранившегося здания на улице среди разрушенных бомбежкой домов.

Дом Правительства. Минск 1941 г.

Много десятилетий спустя, после освоения компьютерной грамоты и ознакомления по интернету с материалами по лагерю № 352, понял: покинув лагерь, я избежал гибели. Чтобы не быть голословным уделю немного описанию лагеря в последующие три года существования (с 17 июля 41 г по 3 июля 44 г). О лагере смерти в Масюковщине написано немного.

Территория лагеря была обнесена в несколько рядов колючей проволокой, укрепленной на бетонных столбах, высотой до трех метров. Пространство между заграждениями также заполнялось колючей проволокой в виде кольцевой спирали. По углам и по линии ограждения стояли сторожевые вышки с прожекторами и пулеметами. Военнопленные содержались в бараках, конюшнях, сараях, а зимой 1941–1942 г и под открытым небом. Суточное довольствие состояло из 100 грамм хлеба с 50 % примесью опилок и двух кружек баланды, сваренной из крупы и промерзшей картошки. Каждое утро из помещений вытаскивали 100–150 трупов, которые сваливали в общую кучу. Особенно тяжелое положение для военнопленных сложилось зимой 1941 года. Из-за невыносимых условий каждый день умирали 200–300 человек, только в ноябре и декабре погибло 25 000 человек (сведения взяты из упомянутого выше в тексте Справочника). Чудовищность этой абстрактной цифры познается лишь в сравнении: за все годы первой мировой войны 1914–1918 гг во всех лагерях Германии умерло всего 70 т военнопленных русской армии из 2,5 миллионов попавших в плен!

Умерших и расстрелянных не успевали хоронить. Замерзшие тела лежали штабелями, как в самом лагере, так и на кладбище у деревни Глинище, сегодня исчезнувшей с карты города (ныне это пересечение улиц Тимирязева и Нарочанской). Сохранилось многоэтажное здание казармы, в котором размещался лагерный лазарет. Некоторые бывшие военнопленные, которым случайно удалось спастись, в своих показаниях судебно- медицинской экспертной комиссии в 1944 году, характеризуют жуткую обстановку и режим, существовавшие в лагере и лазарете, в котором лечение фактически представляло один из способов преднамеренного уничтожения советских военнопленных. Из материалов экспертизы следует, что пища, которую получали военнопленные в сутки, вызывала обязательное возникновение желудочно-кишечных болезней и истощение. Это было истребление голодом.

Чрезвычайная скученность в холодных грязных бараках; развитие вшивости из-за отсутствия бань, лишение пищи как способ наказания; изнурительная работа, систематические избиения – все это приводило к высокому уровню смертности от голода и болезней. Только в госпитале умерло около десяти тысяч пленных, а всего за три года в лагере погибло 80 т советских военнопленных, похороненных на кладбище возле лагеря № 352 в 197 могилах.