Он гласил так: «На самом деле равнодушие – это хорошо, но похуисты правят миром. Хочешь держать себя в руках – строй из себя похуиста, но в мыслях вспоминай только те моменты, когда был счастлив, даже если другие думают, что ты равнодушен ко всему.»

И поэтому именно сейчас Попов вел себя совершенно спокойно, не раздражаясь, ведь мысленно он воспроизводил сцену, когда Шастун давал ему этот совет.

Голубоглазый стоял на балконе, недовольный неправильными пропорциями в своем кофе, а Шастун дымил своими сигаретами. Бариста из Антона никакой, с его-то расчетливостью, но Попов упрямо просил его сделать ему напиток, зная наперед, что ничего хорошего из этого не выйдет. Наверное, ему просто нравилось наблюдать за стараниями зеленоглазого, который все время наливал через верх. А Попов всегда удивлялся: что здесь такого сложного, ведь этого всего лишь кофе?

И вот его рука тянется к дверной ручке палаты под номером двенадцать -

несильное нажатие и легкий толчок рукой вперед. На глаза сразу бросилась не слишком приятная картина: на больничной койке лежала маленькая девочка лет десяти, плачущая в подушку. Ее маленькие ручки сжались в кулачок и били по простыни.

Арсений тихим шагом подошел к кровати и сел на нее; кажется, что девочка не заметила мужчину, присевшего рядом с ней, из-за своей громкой истерики.

Тут у Арсения что-то щелкнуло внутри, и он растерянно положил свою ладонь на плечо девчушки, пытаясь добиться внимания от нее. Малышка вздрогнула и, шмыгнув носиком, подняла голову, чтобы посмотреть на нежданного посетителя ее палаты.

- Кто ты? – вытирая ладошкой капельки слез на щеках, испуганно спросила светловолосая девочка. Она внимательно разглядывала черты лица мужчины напротив и оттого немножко успокоилась, потому что поняла по его бледному лицу и мутным глазам, что он тоже болеет. Может быть, не совсем как она, но болеет же.

- Меня зовут Арсений, но, если хочешь, зови меня Сеня, - брюнет дружелюбно протянул свою руку для рукопожатия.

Ему почему-то до безумия захотелось поговорить с ней, узнать, как у нее дела, а не возмущаться тому факту, что она разревелась на весь этаж. Хотя на самом деле их палаты находились предельно близко. Ее – двенадцатая и его, десятая. Но для человека в таком состоянии, как Арсений, было вполне свойственно дезориентирование в пространстве и потеря «внутренних часов».

- Меня зовут Оля, но ты называй меня Лелик, - она улыбнулась и ответила на приветственный жест. - Чего пришел? – девочка уставилась на Арсения своими большими карими глазами, в которых все же можно было разглядеть следы недавно закончившегося плача.

Арсений усмехнулся такой манере общения девочки – претензия на гопотню, но выходит слишком умильно. У кого-то он ее уже видел…

- Почему ты плакала? – проигнорировав вопрос Оли, спросил Попов. - что случилось?

- Моя любимая игрушка упала, а я не могу ее поднять, ножки очень болят, не хотят ходить, - девочка указательным пальчиком показала в сторону валяющейся около койки куклы и грустно вздохнула, всхлипывая от обиды.

Арсению необъяснимо отчего стало очень горько. Он наклонился к кукле и поднял ее. Это была не привлекающая взоры покупателей, а совсем наоборот, отталкивающая куколка – в невзрачном сером платье, без обуви и с длинными черными волосами. Глаза казались слишком большими на фоне маленького неулыбчивого рта. Однако кукла была очень опрятна, сразу было видно, что за ней ухаживали.

Попов протянул куклу девчушке, а та сразу схватила ее и крепко обняла, на огромное удивление Арсения. На кукле не было красивого розового платья, увешанного различными блестяшками и стразами, не было стандартных блондинистых волос и идеальной фигуры Барби, абсолютно ничего из того, что привлекло бы внимание человека-сороки, падкого на все яркое и играющее золотистыми цветами на солнце.

И в эту секунду Арсений действительно не понимал, почему эта кукла так важна для Оленьки, а уж тем более, почему она так дорога ее детскому сердцу.

- Ты не понимаешь, почему я люблю эту куклу? – будто прочитав все мысли брюнета в два счета, вопросила девочка, но ее собеседник не удивился догадливости малышки, а лишь кивнул в подтверждение слов. - Ничего, никто не понимает. Мне она просто нравится. Подожди, ты можешь посадить меня, а то я лежать устала? – немного виновато попросила Оля, наивно думая, что взрослому человеку это неприятно.

Попов улыбнулся и выполнил просьбу девочки.

Он уже понимал, что ему в этом разговоре достанется роль слушателя.

Но, если быть честным, где-то в глубине души он этого и хотел, ведь его мысли сейчас были непривычно скомканными, а язык отказывался выполнять свою работу и чеканить слова.

Оля грустно посмотрела на инвалидное кресло, что укромно стояло в углу палаты. Сейчас оно девочке было незачем, но все сошлись на одном мнении – купить заранее. Вот оно теперь стоит здесь, неприятно оседая в мыслях самыми нехорошими картинками.

- Ну, слушай, - малышка повернулась к Арсению, смотря тому прямо в глаза, и принялась рассказывать, - есть вещи, которые немножечко важнее, чем недоеденная каша с утра и пропущенная серия любимого мультика, и чуть-чуть больше, чем новый телефон. Такие вещи важнее конфет и фейерверков, любого цирка и сладкой ваты. Даже самый вкусный попкорн мира – ерунда. Понимаешь? Есть что-то, что мы просто любим. Просто так надо, знаешь? Просто нашему сердечку что-то нужно, чтобы оно было довольно и радовалось. И если моя кукла некрасивая, то это для тебя только, а для меня она самая-самая. Вот у тебя есть радость для сердечка? – девочка дотронулась своей худенькой ручкой до места на груди Арсения, где чувствуется биение сердца.

Попов, в корне забывший, что это маленькая девочка, и, по сути, она не должна так рассуждать, внимательно слушал все, что она говорит, пропуская ее слова через свою призму мировоззрения. Сейчас же, он хорошенько задумался над ее вопросом.

Что, неужели нет ничего, что радует его сердечко?

А девочка была убеждена, что всегда есть что-то или кто-то, «чтобы просто для радости сердечка».

Мысли Арсения перебил навязчивый стук о дверной косяк. Повернув голову в сторону звука, брюнет увидел ту самую медсестру, которая, видимо, подумала, что Попов уже спрыгнул. Она была очень раздражена и зло смотрела на мужчину, всем своим видом показывая, что ему пора вернуться в свою палату.

- Я бы не стал прыгать, хочу узнать свою радость для сердечка, - встав с кровати, Попов подмигнул девочке и последовал в свою палату под гневные комментарии женщины и ее тирад о том, что анализы показали низкую стрессоустойчивость.

«Мои поздравления тебе, Попов, здесь ты надолго. Нужно как-то договариваться с психиатром, чтобы слинять отсюда или попытаться успокоиться, чтобы сами выпустили».

***

Лишь одна уныло мотающаяся лампочка на всю камеру. Уже не яркая из-за долгого срока использования. Шастун пристально глядел на нее, игнорируя неприятную для глаз световую вспышку. Сейчас было как-то плевать.

Кошки на душе, похоже, отточили свои коготки запредельно остро, чтобы сделать побольнее, и теперь норовят порвать зеленоглазого, неустанно скребя по сердцу и черепной коробке.

Воспоминания, что они задумали? Надеть на Антона смирительную рубаху и упрятать в желтостенное здание?

В мыслях то и дело проносились вырезки из прошлого. Первым, что больно ударило по эмоциональному состоянию Шастуна, стал фрагмент, когда его сдали обратно в детдом.

Знаете, когда ты возвращаешься туда, куда совершенно не хочешь, с разбитыми надеждами за пазухой и крайним неприятием всех людей. А все вокруг смеются, ведь тебя вернули обратно. Не захотели во второй раз. Бросили, как это сделала твоя родная мать, бросили и совершенно чужие люди. Хотя он не уверен, что вообще мог бы назвать хоть кого-то из этих людей родными. Родные не бросают, как ненужного щенка, где попало. Нет, так не бросают. Он же человек, а не уродливый котенок из приюта, которому не суждено найти своего дома.