На прекрасной скрипке оборвалась тонкая струна, и то, что пело, стонало, молилось, плакало, – мелко дребезжало…
В Йом Кипур я случайно забрел в московскую синагогу на улице Архипова. Начиналась молитва «Кол нидрей», а с ней и моя новая, путаная, неразумная жизнь…
Кажется, всё это было сто лет назад. А сейчас, выстояв в пробке, мы приближались к её театру.
– Прощай, – сказала Люська и поцеловала меня в губы. – Да, ты обращался по тому адресу, что я тебе дала? Там требовалось место сторожа, классное место…
– Обращался… Оно уже занято музыкантом…
– Лады, что-нибудь придумаем… Но ты же сейчас скажешь, что приехал сюда отдавать? Ты уже, наверняка, разработал целую программу какого-нибудь ульпана по истории Израиля… Только умоляю тебя, ничего не делай на общественных началах… И ничего не преобразовывай. Как прекрасен мир, которого не коснулись преобразования…
…Дома, переодевшись, я стал бесцельно бродить по квартире. Вдруг услышал шмеля в полете и обалдел: до чего населен и озвучен мир. А вообще надо всерьез подумать о себе, надо что-то жестоко решить и что-то изменить в жизни. Интересно, как это она угадала насчет ульпана? Он у нас уже действует вовсю. И, между прочим, на общественных началах. Работы нет, и это тоскливо. Но это дает возможность бесстрашно и просторно писать рассказы…
Вот только сесть за рассказ боюсь. Для рассказа не нужна действительность, не нужны ни шумы, ни краски, ни запахи окружающего мира. Кажется, ты лишился всех пяти чувств…
Уныло брожу из угла в угол. Интересно, почему Люська не захотела зайти в комнату? Чего она боится?
Машинально начинаю щелкать кнопками телевизора. Между прочим, сегодня начинается эротическая «неделя». Это значит, после полуночи на израильском канале появится очередная «Эммануэль». Из упрямства дожидаюсь немецкого или люксембургского канала, что впору только тем, у кого хроническая бессонница.
Уткнувшись в экран, с каждой минутой все больше понимаю, что немецкие эротические фильмы способны превратить в импотента даже Казанову. Толстый баварец держит в руке кружку пива, смотрит на Гретхен безумными глазами и, наконец, выдавливает:
– Не знаю, удастся ли мне добиться вашей любви?
Гретхен кокетничает:
– Это зависит от вас! Пока что это удавалось каждому…
Выключаю телевизор и бросаю пульт на диван. И тут почти с садизмом маньяка вспоминаю, что в Израиле работают круглые сутки сексуальные услуги по телефону. Интересно, могут ли они конкурировать с кинофильмами?.. Нет, право, почему не полюбопытствовать, писатель должен все знать, как говорили нам, студентам, автор должен обладать не профессией, а профессиями. Тем более, что здесь у меня – никакой…
Выискиваю в газете нужный номер. Набираю. Мгновенный ответ:
– Да… Да… Вы попали по нужному адресу… Я ждала вас…
Голос – заставляет сразу утирать слезы. Густой, точно медная листва под крепким осенним солнцем. Какая цельная, чистая, прямая, святая жизнь! А если представить, что у нее еще маленькие ножки…
– Мила?! – почти ору я. – Как ты попала туда?
– Ты? Только не бросай трубку, пожалуйста, мне платят за время. Сегодня ты, наконец, получишь то, о чем мечтал всегда. Ну, не будь нетерпелив, я начинаю раздеваться…
– Погоди, Мила, Милочка, ты же не любила этого делать?..
– О, говорят, у меня это хорошо получается. Мужчины балдеют. Для меня – идеальный вариант – ни одного кобеля рядом. Один здесь попытался залезть под юбку, так я вся забинтовалась…
Послушай? Может быть тебе лучше рассказать что-нибудь из истории? Ты ведь любишь историю… Я когда написала сочинение на тему о своих грудях, мой шеф чуть с ума не сошел. Он заставил меня писать о всех частях тела. И читать вслух…
– Да, с твоим голосом…
– Он говорил, что мое чтение – творчество. Вечная игра, происходящая на границе. Я провоцирую мужчину и он взлетает ракетой… Зарплату положил вполне приличную, и уборщицей работать не надо…
– Ну, ты молодец…
– Да, достигла того, о чем мечтала. Целый день рассуждаю о сексе, а мужчин рядом нет…
Не прощаясь, кладу трубку и думаю о том, как она готовится к своим заочным встречам. Господи, что происходит? Перестаешь верить своей биографии…
Длинный звонок в дверь прервал мои фантастические мысли.
«Кто бы это мог быть? Кто еще помнит обо мне? Открываю. На пороге высокая женщина, смотрит куда-то мимо. В руке огромная папка…
– Вам живопись не нужна?
А, так она художник! Здесь каждый вечер кто-нибудь предлагает свои услуги. То парфюмер, то книгоноша, то художники…
– У меня картин – все стены завешены…
– Извините, извините, я не знала, что здесь живете вы…
Только теперь замечаю, что художница – невестка Цуца, та самая, за которой он следит и которой буквально не дает прохода. Ну и дурака я свалял, мы же с ней несколько раз встречались во дворе и даже разговаривали…
– Извините, не узнал… Когда без очков – никого не узнаю… Пожалуйста, заходите, я обязательно у Вас что-нибудь возьму… – судорожно подсчитываю, сколько у меня денег. Нынешние израильтяне, пользуясь огромным рынком художников, хотят купит роскошную картину за сто шекелей плюс триста за раму. – Видите сколько всего… Отличные художники, мои друзья… Я ведь был человек ассимилированный… Совсем… Потом вдруг – «Кол Нидрей». Эта молитва перевернула всю душу. А дальше я попал в руки еврейских художников… Странно, слово меня не задело, а вот живопись коснулась каких-то генов, и все сдвинулось, все пришло в движение… Видите – человек выше домов, потому что он важнее домов… А эти дома висят на веревке, точно белье сушится…
Она напряженно всматривалась в картины. Мне даже показалось, что она стала как-то выше…
– Садитесь, садитесь, будем чай пить, – суетился я.
– Спасибо, – быстро согласилась она. – Это такой стыд… Ходить по домам, предлагать себя… Да, да, это не картины, это я себя предлагаю… Здесь я вся… У меня нет работ на заказчика…
– А вы какой художник? – сморозил я.
– Хороший. Разве вы видели художников плохих?
– Можно посмотреть?..
– Конечно. Но то были старые работы, советский период, а вот теперь…
И она стала одну за другой выкладывать свои работы. О Господи, застонал я, ведь это как раз то, что так мило моему сердцу: и могильные плиты на старом еврейском кладбище, качающиеся в разные стороны, как старые евреи. И дома, уходящие куда-то ввысь…
– Это дорога, – сказала она. – Начинается в Иерусалиме, а кончается в небе и снова опускается в Иерусалим. Откуда вышел, туда и пришел. Ломаная линия нашей жизни, мечтающая распрямится к концу дороги…
– Странный у вас Иерусалим… Какой-то ирреальный. Как мечта…
– А Иерусалим и есть мечта, – вдруг горячо сказала она.
Но ведь мы здесь, здесь… Я почти через день бываю в Старом городе, стою у Стены Плача, потом направляюсь к усыпальнице Давида… У меня столько своих маршрутов…
– В следующем году, в Иерусалиме, – как-то вяло сказала она.
– В этом, в этом году…
Она покачала головой. Глаза ее загорелись каким-то странным блеском…
– Мы здесь живем? А разве мы стали лучше оттого, что прикоснулись к святыням?
– Простите, я даже не знаю, как вас зовут…
– Рахель… Впрочем, мама звала меня Рейзл…
– Рахель-Рейзл… Красиво! Да, вы правы, лучше мы не стали…
– Тогда в чем смысл нашего пребывания здесь? Богатым – все равно где жить. В любой части света у них будет десятизвездочный, а хотите, стозвездочный отель. Средний класс живет там, где ему удобно. А мы с вами… Все те, кто за чертой бедности… Нет, мы должны жить ради чего-то большего… У нас должна быть мечта. Иерусалим – наша мечта. Разве вас мама не учила быть на голову выше других, чтобы преуспеть в жизни?
– Галутная грамота, – согласился я.
– Жить в Иерусалиме – это значит быть лучше. Нет, нет, – сказала она как-то убежденно, – мы не становимся лучше…
И мне вдруг захотелось, чтобы все стены моей квартиры были увешены ее работами. Как быстро она уговорила меня!
