Между тем странности продолжались, и чем ближе к дому оказывался Петухов, тем теплее ему становилось. Он даже подумал, а не догнать ли жену с дочерьми, и оглянулся назад в надежде издали их увидеть, но в лицо ему дохнуло такой свирепой стужей, что он тотчас же отказался от этой мысли. Видно, неведомый источник тепла, согревавший Петухова, находился именно дома, хотя остальные прохожие, которых он обгонял, прятали в воротники носы и прикрывали лица перчатками. В подъезде Петухову стало настолько жарко, что он размотал шарф и расстегнул пальто. «Зима это или не зима?! — спросил он сам себя, но, заметив под лестницей хоккейные ворота, спрятанные сюда мальчишками на то время, пока из-за сильных морозов они не гоняли шайбу, сам себе ответил: — Зима!» Да, именно, самая настоящая, декабрьская! На ворсе ковра, который сосед поднимал в лифте, сверкали намерзшие льдинки, и почтальонша, разносившая телеграммы, согревалась чаем из термоса. Почему же тогда из двери Петухова тянуло весенним жаром и сквозь дерматиновую обивку проникали странные звуки, напоминавшие журчанье ручьев у обочины тротуара, стук капель по жестяному карнизу и соловьиный свист?!
«Радио, что ли, не выключил? — подумал Петухов, отпирая дверь, но оказалось, что радио выключено, а странные звуки сами рождаются в воздухе вместе с запахами талого снега, мокрой коры деревьев и сырого асфальта. — Может быть, жена аэрозоль купила? — стал принюхиваться Петухов, но в это время его ослепило сияние, вспыхнувшее, словно весеннее солнце в зеркале, которое выносят из мебельного магазина. Петухов зажмурился и, снова открыв глаза, увидел всю комнату в тюльпанах и розах, а над балконом висел цветущий яблоневый сад с дорожками, усыпанными белыми лепестками. Петухов тряхнул головой, сбрасывал с себя наваждение, и ринулся на кухню чистить картошку. Он вспомнил, что и раньше у него бывали подобные видения, но тогда это происходило во сне, а утром почти забывалось, теперь же он видел все наяву, ясно и отчетливо, и казалось, протяни руку, и коснешься, дотронешься. — «Галлюцинации!» — решил Петухов и выронил наполовину очищенную картофелину, упавшую на пол и закатившуюся под кухонный стол.
Он нагнулся за упавшей картофелиной и в это время услышал, как его позвали:
— Товарищ Петухов!
Он медленно поднялся с колен, отложил картофелину вместе с воткнутым в нее ножом, снял фартук и, готовый к любым неожиданностям, решительно двинулся в комнату. И вот тут-то, ступая босыми ногами по дорожке яблоневого сада, откуда-то издалека, из прозрачного весеннего облака, к нему вышла женщина в легких, развевающихся на ветру одеждах, с распущенными золотистыми волосами и с цветущей веткой в руке. Она проникла сквозь двойные стекла, сразу очистившиеся от инея, встала на подоконник и спрыгнула на пол. Улыбнувшись Петухову, она протянула ему цветущую ветку (так обычно гости дарят цветы хозяевам), поправила волосы и села на диван. Петухов заметил, что диван при этом даже не примялся от тяжести. Не веря своим глазам, он осторожно коснулся плеча женщины и ощутил вдруг, что она бесплотна. Ветка, которую держал Петухов, тоже не имела веса и не падала, если он выпускал ее из рук.
— Кто вы? — спросил Петухов, с удивлением слыша свой голос, обращенный к бесплотной тени.
— Весна, — ответила женщина, вытягивая перед собой уставшие и перепачканные весенней грязью ноги.
— Весна?! — переспросил Петухов, стараясь показать, что он скорее не расслышал слова женщины, чем усомнился в них. — Но, насколько я понимаю, весна — это одно из времен года, а вовсе не человек с руками и ногами. У вас же есть и руки, и ноги, и такие красивые волосы…
— Тогда считайте, что я аллегория весны, — поспешно поправилась женщина, словно заботясь о том, чтобы собеседник не изменил мнения о ее волосах. — Помните, на картинах итальянских мастеров весна часто изображалась в виде молодой женщины?
— Помню, помню, — обрадовался Петухов, в юности увлекавшийся живописью. — Чему же я обязан вашим посещением?
Он старался выражаться как можно изящнее, в духе итальянской учтивости.
— Ничему. Просто я вас люблю, — призналась она.
— Любите?! — Петухов от растерянности выпустил из рук ветку, и она повисла в воздухе.
— Да, люблю, — женщина виновато вздохнула. — Я впервые увидела вас, когда вы ремонтировали балкон, затем отводили девочек в школу, затем стояли в очереди за помидорами, затем спешили на работу… Вы были такой озабоченный и даже ни разу на меня не посмотрели.
— Я чувствовал, что мне жарко, но думал, это от спешки, — стал оправдываться Петухов.
— Нет, нет, это была я, — заверила его женщина.
— Теперь я понимаю, — Петухов задумался, стараясь представить, каким замотанным и усталым он выглядел в глазах весны. — Знаете, очень много всяких дел… Действительно, некогда поднять голову и посмотреть в небо. Особенно в будние дни.
— Я не обижаюсь. Меня многие не замечают. Но однажды мне захотелось, чтобы вы меня все-таки заметили, вот я и пришла. Это не слишком навязчиво с моей стороны?
Женщина слегка привстала, как бы обещая уйти, если она оказалась некстати.
— Что вы, что вы! Я так рад! — Петухов замялся. — Только вы не ошиблись?
— В чем?
— Вы любите именно меня? Может быть, вы случайно перепутали номер квартиры? К примеру, рядом с нами живет мастер спорта, горнолыжник, удивительно красивый мужчина. Или оперный бас из квартиры 1307, его даже на улицах узнают. Или директор овощной базы из 1205-й. Он, правда, уже в летах, но зато у него такие возможности!
— Я никогда и ни в чем не ошибаюсь, — остановила его женщина. — Я люблю именно вас.
— Но за что же меня любить?! — вскричал Петухов и умоляюще посмотрел на гостью.
…Петухов привык любить безответно. Вся его жизнь складывалась так, что он любил, порою пылко и страстно, а вот ответной любви не получал, и не только от женщин, но и от самых разнообразных предметов. В юности он увидел однажды художника, писавшего маслом замоскворецкий дворик с решетками палисадников, дровяными сараями и маковкой церкви, выглядывающей из-за железных крыш, и Петухова настолько поразило его умение перенести на холст и превратить в картину самые привычные глазу и скучные вещи, что он страстно увлекся живописью, стал пропадать в Пушкинском музее и Третьяковке, записался в класс рисования при доме культуры, а по воскресеньям уезжал на этюды с мольбертом, сделанным из старой шахматной доски. Он самозабвенно любил и этот мольберт, и запахи масляных красок, выдавливаемых из тюбиков, любил мраморную прохладу Пушкинского музея и причудливый теремок Третьяковки, но чем упорнее склонялся он над картоном в безудержном стремлении превратить его в картину, тем беспомощнее была его живопись, словно бы не отвечавшая взаимностью на любовь. Преподаватель класса рисования, неохотно поправлявший рисунки Петухова, затем и вовсе перестал их поправлять, как бы не желая тратить время на отвергнутого музами ученика, и Петухов оставался один на один с гипсовыми головами и натюрмортами из восковых яблок.
Поэтому вскоре он покинул класс рисования и поступил учиться на товароведа. Эта профессия не вызывала в нем особой любви, но давалась ему легко, без лишнего напряжения, и, может быть, поэтому Петухов превратился во вполне солидного специалиста и поступил работать в крупный столичный универмаг, где у него было свое местечко, отгороженное шкафами от соседей, отдельная вешалка и полка в общем холодильнике. За этими шкафами Петухов и сидел с утра до вечера, погрузившись в бумаги или раскладывая перед собой образцы товаров, и лишь изредка вспоминались ему теперь Третьяковка, самодельный мольберт и запахи масляных красок. Ему казалось, что с безответной любовью покончено навсегда, но на одном из совещаний работников торговли он познакомился с молоденькой женщиной, которая работала продавщицей в магазине «Надежда» и сама носила имя Наденька. Петухова настолько удивило это совпадение, что он тотчас же влюбился, пригласил Наденьку в театр, а через три недели сделал ей официальное предложение, явившись с зимними розами, завернутыми в хрустящий пергамент, бутылкой шампанского и торжественным спичем, отпечатанным на машинке. Наденька благосклонно приняла розы, выслушала спич и ответила, что согласна выйти за него замуж и, хотя не уверена до конца в своих чувствах, надеется со временем его полюбить. И вот Петухов стал ждать, когда же Наденька его полюбит. Он понимал, что для этого ей тоже нужно удивиться, но удивить ее ничем особенным не мог и, считая себя человеком обычным и заурядным, мучительно сомневался в ее любви.
