— А!! — вскрикнула жена Володьки, едва успевая подхватить поднос, на котором стояли кофейник, молочник и сахарница. — Вы… вы к нам?
— Я ненадолго, — Лева решительно переступил через порог. — Всего на минуту. Можно?
— Разумеется, мы будем рады, — она жестом попросила его подождать и приоткрыла дверь в кладовку. — Володенька, прошу тебя, скорее! К нам, кажется, Лев Толстой!
Когда из кладовки высунулась взлохмаченная голова Володьки, Лева стал говорить. Жена отнимает у мужа все деньги, чтобы покупать мебель, серебряные подносы и кофейные сервизы, а муж вместо настоящего дела занимается халтурой, штампует переплеты с золотым тиснением, продает их барыгам и спекулянтам. А ведь по профессии он инженер-программист, мог бы управлять сложнейшими машинами, разрабатывать многоступенчатые математические программы. И жена могла бы, у нее диплом педагога, ей бы детей воспитывать, и чужих и своих, — нарожать целый выводок, чтобы в доме были крики, визг, беготня… После разговора с Володькой и его женой Лева отправился в книжный магазин и, прорвавшись к директору, стал доказывать, что в магазине не налажена система торговли, что лучшие книги продавцы откладывают для перекупщиков и постоянных клиентов, которые платят им по двойной цене. Дирекция же делает вид, что ничего не замечает, и тем самым потворствует спекулянтам. Он, Лева, отныне не намерен с этим мириться. Он протестует, и если дирекция его не поддержит, дойдет до начальника книготорга, до самого министра!
Оставив директора магазина в полнейшей растерянности, Лева двинулся дальше — по друзьям и знакомым — и всюду протестовал, протестовал, протестовал. У Сонечки Берс он распугал всех кошек, которые выгнули спины и зашипели на него с книжных полок, но Леву это не остановило. Он вдруг ясно почувствовал, что словно бы знает Сонечку много лет, что она ему так же близка, как мать или жена, и надо только не побояться сказать ей об этом. И Лева не побоялся. Вместо своей маленькой души он ощущал в себе великую душу Льва Толстого, и, хотя Сонечка отмахивалась от его слов, в ужасе затыкала уши, кричала, что он смешон и нелеп, Лева впервые был счастлив.
В конце концов Сонечка не выдержала, позвонила ему домой и вызвала жену. Жена сразу приехала, озабоченная, встревоженная, уставшая от переживаний.
— Когда это прекратится! Когда ты перестанешь меня мучить! Неужели тебе непонятно, что никакой ты не Лев Толстой! — сказала она в такси, отворачиваясь к боковому окошечку и прикладывая к глазам скомканный платочек.
— Я был им в прошлой жизни, — Лева отвернулся к противоположному окошечку, чтобы не видеть женских слез. — У меня есть доказательства.
— Какие доказательства! Не смеши! Просто Машенька готовила вечерами доклад по Толстому, а ты в это время спал на диване. Вот тебе во сне и запомнилось… Биография, отрывки из писем, расположение вещей в доме. А ты решил, что в тебя переселилась душа Льва Толстого! Людей на ноги поднял, меня во всех грехах обвинил! — жена повернулась к Леве с примирительной улыбкой и стала ждать, когда и он к ней повернется.
— Что ты сказала? Готовила доклад? — Лева не поворачивался.
— Ну конечно. Она сама мне сегодня призналась, — жена по-прежнему ждала.
— Я тебе не верю. Это неправда, — Лева вплотную придвинулся к окошку.
— Сейчас мы приедем, и ты сам у нее спросишь.
— Почему же тогда Володька с женой приняли меня за Толстого?
— Я их предупредила по телефону…
— Нет, я прошу тебя! Нет! — с усилием выговорил Лева.
— О чем ты просишь? — она от растерянности выронила платочек.
Лева молчал.
— О чем ты просишь?! О чем?! — допытывалась жена, не решаясь поднять платочек…
Проснувшись на следующее утро, Лева приподнялся на локте, обвел взглядом комнату, словно припоминая подробности вчерашнего дня, и снова лег на спину с безнадежным сознанием того, что вчера он, словно пьяный, буянил и позволял себе самые нелепые выходки, но зато сегодня проснулся трезвый как стеклышко. Поэтому все вчерашнее кажется ему смешным и несуразным, и он может лишь скептически улыбнуться, вспоминая, как выдавал себя за Льва Толстого и доказывал жене, что в прошлой жизни написал «Войну и мир». Какая там прошлая жизнь! Забрать у Володьки Ренана, толкнуть несколько комплектов Фолкнера, раздобыть для постоянного клиента Дюма! Лева стал перебирать в памяти другие неотложные дела, потянулся за блокнотиком, лежавшим на тумбочке, и вдруг от неожиданности вздрогнул, увидев на одеяле свою руку. Рука была словно чужая, принадлежащая не ему — сухая, сморщенная, со старческими прожилками. Слегка оправившись от испуга, он приблизил руку к глазам и пошевелил пальцами.
— Люба, — позвал он тихо.
Никто не отозвался. Тогда он спрятал руку под одеяло, откинулся на спину и с облегчением подумал о том, что жены нет дома.
АЛЛЕГОРИЯ ВЕСНЫ
(Из цикла «Странные истории»)
Рассказ
Петухов был сам виноват: не оделся как следует, а мороз выдался декабрьский, нешуточный, минус двадцать, и он в своем тоненьком демисезонном пальто, картузике с мушкой и узконосых полуботинках совершенно замерз. Семейная прогулка, к которой готовились всю неделю, разумеется, сорвалась, и эта неудача была приплюсована к другим случаям фатального невезения, преследовавшего Петуховых последнее время. Начать с того, что в новом кооперативном доме, куда они переехали недавно, им досталась квартира с номером 1313 — самая последняя на самом последнем этаже. Наверное, у строителей, проводивших отделочные работы, и у комиссии, принимавшей дом, до нее просто не дошли руки (или, точнее, ноги), поэтому обои отставали, паркет коробился, потолки текли и батареи почти не грели. Петуховы мерзли, спали под двумя одеялами и меняли тазы под трещинами потолка. Целый месяц они приводили квартиру в божеский вид, и все шишки сыпались не на строителей и приемную комиссию, а на бедного главу семейства.
Именно он, Петухов, вытянул на жеребьевке конверт с роковым номером, хотя жена, вместе с ним подошедшая к столику, показывала на соседний конверт, в котором (как выяснилось впоследствии) лежал седьмой этаж с видом на Москву-реку и село Коломенское, памятник древнего зодчества. Из петуховских же окон были видны лишь голый пустырь и свалка, и, чтобы полюбоваться древним зодчеством, им приходилось несколько остановок трястись в автобусе. Жена не могла простить этого Петухову и с некоторых пор стала считать его виноватым во всех семейных несчастьях, называть неудачником, покрикивать и жаловаться на него подругам, а дочери шептались о том, что мама папу больше не любит. Вот и сейчас жена Петухова, имевшая обыкновение в минуты особого недовольства мужем выражаться в ироничном сказочном духе, сказала:
— Что же ты, свет мой, оделся не по сезону! Смотри, посинел весь! Возвращайся-ка, добрый молодец, домой, а то отпаивай тебя потом чаем с малиной! Возвращайся, возвращайся! Заодно и картошку к обеду почистишь!
Тогда-то и выяснилась первая странная подробность этого воскресного дня: Петухов прекрасно помнил, что перед выходом он выглянул в окно и на термометре было плюс семь. Поэтому он и достал с вешалки демисезонное пальто, удивляясь тому, как причудливо меняется погода и какие ошибки допускают синоптики. Он даже собрался предупредить жену, чтобы она не слишком кутала девочек, но почему-то (вторая странная подробность!) об этом забыл, сам завязал девочкам шерстяные шарфы, а жене подал шубу, очень тяжелую и теплую, сшитую из обрезков козьего меха. Подал и не проронил ни слова — как будто так надо. Жена же не обратила никакого внимания на его пальто, словно он был поджарым студентиком, привыкшим по морозу бегать в деми, закаленным моржом, каждое утро купавшимся в проруби, или индийским йогом, способным энергией собственного тела растопить гималайский лед.
Когда они вышли из дома, Петухов долгое время не замечал, что мерзнет, и радовался вместе со всеми слепящему зимнему солнцу, дымившемуся в ветках заиндевевших деревьев, крестикам вороньих следов на снегу бульвара, матовой белизне льда на Москве-реке, но, едва они приблизились к Коломенскому (девочки просили показать им знаменитые восьмисотлетние дубы), Петухов почувствовал озноб, стал ежиться от холода и тереть уши. Тогда и жена, посмотрев на него, ужаснулась: мочки ушей у Петухова были совершенно белыми, щеки посинели и лишь на кончике носа осталось крошечное красное пятнышко. Семейству пришлось разделиться: женщины продолжили свой маршрут, а Петухов понуро повернул назад, продолжая тереть уши и стараясь уразуметь, как же приключился с ним этот необъяснимый казус. Наверное, термометр просто сломался или он по рассеянности перепутал деления. Ведь не могло же произойти такого, чтобы у него на балконе была весна, а вокруг стояла самая настоящая декабрьская зима! Значит, сломался термометр. Или он перепутал деления. Сломался или перепутал — одно из двух.
