Когда тетушка сажала его на колени и спрашивала: «…маму или папу?», Стасик чувствовал себя слегка виноватым, так как ему не удавалось включить в свой ответ и ее, тетушку, которая тоже была вправе рассчитывать на частицу любви. При этом она конечно же не осмеливалась спросить: «…маму, папу или меня?» — это было бы непозволительным нарушением сложившегося порядка, но желание спросить оставалось, и Стасик, вынужденный отвечать на вопрос, ловил себя на том, что ему словно бы надо перевезти в одной лодке волка, козу и капусту. От него требовалась изрядная осмотрительность, чтобы пассажиры лодки не тронули друг друга, поэтому сначала он разделывался с волком и капустой, а затем тихонечко подкрадывался к козе и шептал ей на ухо, что он тоже ее очень любит. «Ах ты мой хороший! — обрадованно восклицала тетушка, тотчас же оповещавшая домашних о благородном поступке Стасика. — Вы только подумайте, какая добрая душа! Я спросила, кого он больше любит, маму или папу, а он позаботился, чтобы и родную тетку не обделить!» Тетя Тата приходилась Стасику скорее двоюродной бабушкой, чем родной теткой, но невольно преувеличивала степень родства с человеком, столь щедро оделившим ее любовью. Стасик же с недоумением вслушивался в голоса, доносившиеся из соседней комнаты, и никак не мог уразуметь, в чем же заключалось его благородство. Ему казалось естественным всех любить, потому что все желали лишь одного: чтобы Стасику было хорошо с ними, а им было хорошо со Стасиком. И тетя Тата, и дядя Роберт, и множество других родственников как бы олицетворяли собой то благо, которое окружало Стасика, и это благо называлось его жизнью. Поэтому он и любил их как свою собственную жизнь, как самого себя…

— …Домой! Я хочу домой! — внезапно закапризничала девочка.

— Пожалуйста, мы вернемся, — Стасик готов был сдаться, не скрывая при этом, что ему это выгоднее, чем ей. — Только что в этом интересного? Все равно мама и папа тобой заниматься не будут.

— Почему? — спросила Катя со слабой надеждой, что у него не найдется причины для объяснения столь нежелательного факта.

— Потому что у них другие дела… Вообще дома сейчас не до тебя.

Стасик ласково привлек к себе девочку, этим жестом как бы возмещая то, чего лишал ее своими словами. Катя отодвинулась от него.

— Никто меня не любит. Даже ты.

— Я тебя очень люблю, ведь мы с тобой друзья. И мама с папой тебя очень любят, — рука Стасика осталась лежать у нее на плече.

— А вот Тамара и Лена из детского садика меня совсем не любят. Они говорят, что со мной неинтересно.

— Почему же это? — Стасик задал вопрос, отвечать на который ему порядком надоело.

— Потому что я слушаюсь воспитательницу и не делаю так, чтобы все смеялись.

Катя посмотрела на него с безнадежной грустью человека, неспособного рассмешить других.

— Какие глупые девочки! Зачем ты с ними дружишь!

Стасик из сочувствия улыбнулся Кате и сейчас же поймал себя на том, что ему совсем не смешно.

— А с кем же мне дружить? — спросила она, как бы приглашая его в свидетели своего безвыходного положения.

— Катенька, есть же другие девочки… Зачем тебе дружить с такими злючками, которые только и мечтают над тобой посмеяться!

Стасик старался не столько убедить Катю, сколько не потерять уверенности в собственной правоте.

— С другими скучно… — сказала девочка, как бы скучая даже в тот момент, когда говорила о других подругах.

— Вот видишь! Значит, ты сама виновата, если тебе скучно с хорошими девочками и весело с плохими, — сказал Стасик, не подозревая, что попадется в ловушку, приготовленную для нее.

— А хорошие тоже бывают плохими, а плохие — хорошими! — добавила девочка, устало глядя на Стасика.

Как и когда он влюбился в Лидию, для Стасика оставалось загадкой, и он долго не мог вспомнить самое начало своей любви — момент загадочного возникновения того чувства, которое он затем стал называть любовью, но которое, быть может, и не было никакой любовью, а было чем-то другим — хоть бы обычным страхом перед неизвестностью, похожим на страх высоты или боязнь открытого пространства. Человек, охваченный страхом, обычно боится приблизиться к предмету, вызывающему страх, вот и Стасик ловил себя на том, что не может подойти, заговорить, взять за руку, а наоборот, стремится убежать, спрятаться, отсидеться в засаде. Услышав ее голос или увидев ее среди подруг, он словно бы обещал себе: нет, не сейчас, потом, когда-нибудь. Когда-нибудь через год, через два, через десять лет он согласится поддаться желанию выйти из укрытия, отозваться на этот голос, а сейчас подождет, побудет здесь, наслаждаясь неведомой мукой лишения себя того, чего ему больше всего хотелось…

— Что ж, домой так домой, — после недолгого молчания Стасик вздохнул и крепко взял девочку за руку. — Действительно, пора возвращаться…

РЕКА БЕЗ ВОДЫ

Рассказ

Заселяют дом. Как всегда в ноябре, перед зимой, в воздухе ни дождя, ни снега, лишь опускаются на землю редкие белые мухи, лужи покрыты сухим ледком, блестит огонек сварки на соседнем, недостроенном корпусе, и вдали со свистом проносится лихая электричка. Грузовики задним ходом подруливают к подъездам, с грохотом опускают борта. В зеркальных дверцах шкафов и буфетов мелькают отражения окон, опрокинутых голых деревьев, пасмурного неба…

Постройку дома когда-то начинал театр, но строительство двигалось медленно, а в середине прошлого года его совсем заморозили, перебросив капиталовложения на более срочные объекты. Тогда театр скооперировался с подшефным заводом, и, применив хитрую финансовую стратегию, они достроили дом до конца. Половину всего метража забрали подшефные, и театральный местком смог выделить жилплощадь лишь самым нуждающимся из очередников. На распределении квартир были бурные схватки, которые едва улеглись к осени. А к первому снегу дом стоял уже обжитой…

I

В хлопотах некогда было сесть и проникнуться ощущением, что сбылось самое заветное и долгожданное. Грузчики поставили мебель кое-как, а вещи тяжелые, и вот Катя налегает с одного бока, дочь подталкивает с другого, и обе стараются, как бы паркет не испортить, словом, семь потов сошло. Затем они с Валькой отмыли стекла, заляпанные побелкой, и Катя в чулках забралась на стол, чтобы повесить люстру. Повесила, подсоединила проводки — горит. Тогда-то Катя и подумала: вот сейчас она сядет и ощутит. Но, разделавшись с хлопотами, была рада снова в них окунуться. На душе заныло, и Катя призналась себе: нет, полного счастья не жди. У сердца занозой торчала тревога за мать. Нехорошая тревога, смешанная с чувством вины, будто она, Катя, в чем-то виновата. Убеждала себя: «Ерунда!» Звала она с собой мать?! Звала! Но та заупрямилась: старики привыкают к месту. И не бросила же ее Катя! Будет навещать по выходным, а на неделе татарка Фатима присмотрит, обед сварит, не зря же ей Катя тридцатку в месяц пообещала!

Мать сама выбрала то, что для нее лучше, и Катя была одинаково рада и за мать, и за себя. Надоело жаться, тесниться, и на новой квартире хотелось вздохнуть свободно. А за матерью одной уборки сколько! Только и следи, чтобы ложку до рта донесла и щи на скатерть не пролила. Старый человек, семьдесят с лишним — не шутка. Так говорила себе Катя, заглушая угрызения совести. Конечно, она бы многое отдала за спокойную совесть, но ведь правда хорошо, а счастье — лучше! Поэтому Катя лишь попутно боролась со своими угрызениями, главное же для нее заключалось в том, чтобы быть похожей на счастливых людей. Сама Катя счастливой себя не чувствовала и, не зная, в чем счастливы другие, старалась походить на них во всем, даже в мелочах, словно из выпущенного наугад заряда дробинка могла попасть в цель.

Долго добивалась квартиры. Катя и буфетчицей устроилась из-за того, что возводился театральный дом и ей пообещали двухкомнатную квартиру. Был еще вариант: в совхоз. Но она решила, что лучше тратить два часа на дорогу, но зато не в парниках возиться, а в белом халате и марлевой наколке стоять за буфетным прилавком. Судьба зло подшутила над Катей. Совхоз уже выстроил собственный дом, а театральный год оставался без крыши. А сколько пережила Катя, когда распространились слухи, будто лимит на квартиры урезали и половину дома займет подшефный завод. Катя ушам не верила. Живет за городом, в развалюхе, мотается туда-сюда, неужели ей не учтется?! Конечно, на сцене она не играет, но в театре свой человек и актерам как мать родная, чаем напоит и пятерку даст до получки. Даже Глеб Савич Бобров ей: «Катя, Катя..»