У порога дома их встретил мужчина с большим лицом, гладко зачесанными волосами, ниточками белесых выцветших бровей и мягкими белыми руками. Одет он был в длинное пальто, из-под которого выглядывала суконная ряса, широкие брюки, заправленные в сапоги, и добротный картуз. Мужчина держал в руках заплатанный холщовый мешок и засовывал в него петуха, который вырывался, хлопал крыльями и норовил клюнуть его в грудь. Рядом стояла старушка, благодарно повторяя: «Спасибо, что помогли… спасибо, что вылечили… А то мой петух совсем по утрам кричать перестал. Думала, что помрет». Она попыталась вручить лекарю деньги — смятую в кулаке трешку, но тот что-то промычал, фыркнул, брезгливо сморщился и накрыл ее кулачок своей ладонью: «Спрячь. — Старушка послушно спрятала деньги и вздохнула с таким видом, словно ей не столько было жаль расстаться с ними, сколько оставить их у себя, а мужчина вытащил из кармана деревянную ложку и протянул ей со словами: — Это тебе. В подарок». Старушка снова принялась благодарить, умиленно всплескивая руками, но он решительно вывел ее за калитку, снял фельдшерский фартук, повязанный поверх пальто, вымыл под умывальником руки и несколько раз прогнулся в пояснице. Затем он зашел в дом переодеться и вернулся уже без рясы, взял в руки топор и стал рубить дрова, словно не желая начинать разговор с дочерью в состоянии праздного бездействия. «Сегодня в церкви был субботник. Старушки полы мыли. А ты уже отработала?» — спросил он, как бы добавляя к этому невысказанный вопрос о том, кого и зачем она привела с собой. Варенька поняла, какой вопрос важнее, и поспешила успокоить отца: «Это Володя, студент. Их послали на картошку. Помнишь, я рассказывала?» Мужчина отложил топор и, протягивая руку, представился: «Николай Николаевич».

Узнав о том, что Володя простудился и нуждается в помощи, Николай Николаевич велел дочери поставить самовар, а сам отправился в пристроечку, где у него хранились лечебные снадобья. Вернулся он с пузырьком, наполненным темной жидкостью, откупорил его, налил в рюмку несколько капель и разбавил водой. «На травах настояно. Вся простуда мигом пройдет», — сказал он, протягивая Володе рюмку и словно угадывая его сомнения по поводу неизвестного лекарства. «Я охотно. С удовольствием», — Володя с заметным усилием улыбнулся, как бы преодолевая последние остатки сомнений, и храбро опрокинул рюмку. «Теперь полагается в тепле посидеть. За самоваром. Варенька, стол накрыла?» — крикнул Николай Николаевич дочери, набрасывавшей на дубовый стол скатерть, ставившей чашки и блюдца. Втроем они уселись за стол, на котором появились пряники, крендельки, связка баранок, мед в горшочке, колотый сахар, и Варенька по очереди наполняла кипятком чашки, а Николай Николаевич добавлял из чайника заварку. Важные, как купцы, они потягивали чай из блюдечек, с хрустом ломали баранки и намазывали на них липовый мед. За окном белели капустные грядки, рядами тянулись облетевшие яблони, а в доме уютно тикали ходики, мягко ступала по чистым половикам сибирская кошка, и Володя чувствовал, как у него счастливо кружилась голова (настоечка была на спирту), ему хотелось всех благодарить и объясняться в любви. После чая Николай Николаевич и Володя вышли в сад, рассуждая о травах, о целебных свойствах меда, о забытых методах народной медицины, о преимуществах простой деревенской жизни перед жизнью в больших городах. Варенька смотрела на них из окна, гладила пушистую кошку и делала Володе знаки, чтобы он не слишком всерьез воспринимал слова отца. Володя отвечал Вареньке укоризненными взглядами. Он был счастлив уже тем, что находился рядом с Николаем Николаевичем, и поэтому каждое его слово было полно для него самого серьезного значения. В то же время он был счастлив и близостью Вареньки и поэтому воспринимал ее знаки как доказательства расположения к нему, а вовсе не признаки разочарования в отце. Разочарованным он считал лишь одного себя — в родителях, друзьях, московской жизни, а все остальные люди представлялись ему недосягаемо счастливыми и способными лишь снисходительно улыбаться при виде его маленького и наивного счастья…

— Выслушай меня, пожалуйста, — Володя тронул ее за руку, как бы предупреждая, что сказанное им окажется для нее не слишком приятной неожиданностью. — Я очень много всего передумал, и, поверь, мне было трудно принять это решение… очень трудно!

— Какое решение, Володечка? — Варенька невольно отдернула руку.

Володя задумался, словно ответить на ее вопрос было труднее, чем высказаться напрямую.

— Я должен вернуться к Нине. Я понял, что это единственно правильный шаг…

— Вернуться? — переспросила Варенька, словно уточняя подробность решения, относящегося не к ней, а к кому-то другому. — Как ты сказал? Вернуться?

— Да, да, да! — выкрикнул Володя и сразу же замолчал, словно не желая ничего говорить там, где его вынудили сорваться на крик.

— Значит, ты решил меня бросить? — Варенька пожала плечами, как бы настолько уверенная в своем предположении, что ей было совершенно безразлично, подтвердит ли его Володя.

— Зачем ты! Я тебя не бросаю. Я ищу правильный шаг, — сказал он, выделяя голосом слово, которое должно было оправдать его перед Варенькой.

— Володенька, а я?! Разве я не правильный шаг?! — она тоже выделила слово, призванное возвратить Володе сознание его вины.

— Перестань! Я и так мучаюсь! Разве ты не видишь! — Володя как бы предстал перед нею в том виде, в каком его мучения были всего заметнее.

— Вижу, Володенька… — Варенька снова пожала плечами, как бы признаваясь в способности видеть не только то, что хотелось ему, но и то, что не хотелось ей.

Володя с досадой нахмурился, как человек, употребивший в разговоре неудачное слово.

— Извини, я, кажется…

— Нет, нет, не извиняйся. Я тебя ни в чем не осуждаю. Я даже готова помочь тебе, — Варенька держалась так, словно в ее задачу входило говорить, а в его задачу — решать, говорит ли она всерьез или шутит. — Вот твоя мама считает, что я умею добиваться своей выгоды, а я — не умею. И поэтому искренне желаю тебе счастья… с твоей женой… — она втянула ртом воздух, словно остужая лихорадочно дрожавшие губы. — Какая разница с кем! Главное, чтобы ты был счастлив! Ты, Володенька! Ты! Ты у нас всегда на первом месте!

— Без тебя я не буду счастлив, — сказал он глухо.

— Будешь, Володенька, — убежденно возразила она. — Надо только захотеть и приложить усилия. Жена тебя научит.

— Ей сейчас очень плохо, — Володя не называл Нину по имени, чтобы не разрывать последнюю ниточку, связывавшую его с Варенькой.

— Володенька, я все понимаю и не собираюсь тянуть тебя на веревке. В самом деле, возвращайся. Ты должен быть рядом с Ниной. — Назвав имя Нины, Варенька сама разорвала последнюю ниточку.

— А ты? — как можно безучастнее спросил Володя.

— Как-нибудь потерплю. Буду работать. У меня скопилось столько дел! — участливо ответила Варенька.

— Значит, ты считаешь…

— Конечно, ты же решил…

— А ты? — снова спросил он.

— Ничего. Как-нибудь.

Володе будто бы не хватало чего-то в согласии Вареньки.

— Ты сама меня отпускаешь? По собственной воле?

— Сама. Возвращайся.

— А ты? — спросил он в третий раз.

— Я буду копать картошку, стирать, скрести полы. Буду дергать сорняки в огороде, таскать баки в столовой, мыть посуду. Я работаю, Володенька, и работа у меня тяжелая, — терпеливо сказала Варенька.

— Я буду тебе помогать. Вот только Нина немного поправится…

— Не надо. Тебе будет некогда.

— Но что же мне делать?

— Помогать Нине, воспитывать сына…

— А ты меня простишь?

— Конечно, прощу, Володенька, — привычно ответила Варенька.

…Демьяновы-старшие были очень рады, что Володя наконец помирился с женой. По их единодушному мнению, именно это ускорило выздоровление Нины и помогло ей поскорее вернуться домой. В день возвращения Демьяновы собрались за столом: Анна Николаевна, Василий Васильевич, Володя, Нина и Мишенька, не слезавший с рук матери, которую он не видел больше месяца. Все подчеркнуто заботились о Нине — по очереди подливали ей бульон из фарфоровой супницы и подкладывали кусочки заливного. Анна Николаевна с радостью замечала, с какой преданностью, затаенной нежностью и желанием загладить свою вину Володя смотрит на Нину, и поэтому она не удержалась, чтобы не поднять тост за них.