Володя прощался с женой и спешил на вокзал, поглядывая на ручные часы и сверяя их с уличными, и, едва лишь подавали к платформе тяжелый состав с притушенным светом в окнах, чувствовал себя лихорадочно счастливым оттого, что он едет, что впереди — дорога и можно не мучиться вопросами, любит он или не любит, а просто отбросить эти сомнения как ненужный груз. И вот он отыскивал свой вагон, протягивал проводнице картонный билетик и, вытянувшись на верхней полке купе, укрывшись тощим одеялом и забросив за голову руки, с наслаждением думал о том, какой хороший город Саратов и как вовремя подвернулась эта командировка, в которую его послали одного, без всякой группы, — порыться в каталогах местной библиотеки, навести нужные справки в архивах, а заодно и просто побродить по улицам и почаевничать в гостиничном буфете. С этими мыслями он засыпал, проваливаясь в глубокий темный колодец, а утром нацеживал в ладони холодную воду из умывальника, вытирался жестким накрахмаленным полотенцем, рассеянно разговаривал с попутчиками и смотрел в окно, не подозревая, какую страшную пытку уготовил ему Саратов и какое чувство сиротского одиночества охватит его, когда, получив забронированный номер гостиницы, он откроет казенным ключом дверь, устало опустится в кресло и недоуменно уставится в пустой стеклянный графин с граненой пробкой. Не подозревал и не мог предвидеть, что, глядя на этот графин, ему захочется стиснуть руками голову и заскулить от жалости к самому себе, воскликнуть: «Зачем я здесь! Что мне здесь надо!» — сознавая полнейшую отчужденность от себя, и этого гостиничного номера, и кресла с потертой обивкой, и пыльной улицы за окном, и своего недавнего желания бесцельно бродить по городу, наводить справки в архивах и копаться в каталогах библиотеки, перебирая пожелтевшие карточки в длинном выдвижном ящичке и аккуратным почерком заполняя листки формуляров.

Но все случалось именно так, и, едва лишь тяжелый состав останавливался у низкого перрона и к вагонам подкатывали тележки носильщиков, Володя уже предчувствовал будущее разочарование, и Саратов казался ему унылым и скучным, и он с такой грустью вспоминал Нину, словно они расстались десять лет назад. «Почему я уехал?!» — спрашивал он себя и тотчас срывался с места, нашаривал в кармане пятнадцатикопеечную монету и бежал звонить по междугородному. «Скучаю… очень скучаю!» — кричал он в трубку, радуясь, что слышит голос жены, и панически боясь, что его разъединят и этот голос оборвется, исчезнет в глухой немоте пространства, отделяющего Москву от Саратова.

Спешно уладив все дела, связанные с командировкой, Володя на несколько дней раньше брал обратный билет и возвращался в Москву таким же счастливым и окрыленным, каким встречал ее на вокзале, выкладывал из карманов ненужные подарки, кружил жену в объятьях и вновь убеждал себя, что именно это — истинное и отныне он будет жить лишь этим отношением к Нине. «Почему так скоро вернулся?» — спрашивала она, конечно, догадываясь о причинах его возвращения, но считая нужным подчеркнуть свое недоумение, чтобы он не почувствовал себя прощенным раньше положенного срока. «Соскучился…» — отвечал он голосом человека, виноватого лишь в том, что он не сумел справиться со своим искренним порывом. «Интересно, по кому же ты соскучился?» — наивно удивлялась она, как бы отказываясь признать себя предметом, способным вызвать такое пылкое признание. «По любимой жене… по сыну», — не сдавался он. «Ах, вот как! И ты больше не сбежишь от них?!» — спрашивала она с прежней наивностью, хотя ее взгляд был внимательным и серьезным. «Никогда», — говорил Володя и понуро опускал голову, то ли раскаиваясь в том, что в прошлом уже не раз нарушал свое обещание, то ли предчувствуя, что еще не раз нарушит его в будущем…

Утром Володя наскоро выпил кофе и, ничего не говоря родителям, быстро оделся. Василий Васильевич и Анна Николаевна еще не вставали с постели и — каждый из-за своей двери — прислушивались к шагам сына. Они ждали, что Володя заглянет к ним. Им хотелось исправить то, что сгоряча было неудачно сказано во вчерашнем разговоре, и они готовились встретить сына миролюбивой улыбкой. Но Володя не заглянул, и, услышав, что он уже натягивает ботинки, Анна Николаевна с тревогой спросила:

— Володенька, ты далеко?

— В институт, — ответил Володя, притоптывая в прихожей, чтобы лучше просунуть ногу в ботинок.

Анне Николаевне показалось, что из-за этого топота она не расслышала его ответ.

— В институт? — переспросила она.

Володя не стал повторять, куда он направлялся, словно это послужило бы обещанием оправдать те надежды, которые прозвучали в вопросе матери.

— Что ты, Аня! Он же ясно сказал! — вмешался из-за своей двери Василий Васильевич, как бы истолковывая молчание сына в положительном для жены смысле. — Человек спешит на работу. Значит, все в порядке. И не надо теребить его расспросами.

— Все в порядке, Володенька? — все-таки не выдержала Анна Николаевна, словно бы не веря в благополучный диагноз, поставленный ей врачами.

— Аня, он же сказал! Зачем ты! — снова остерег Василий Васильевич, как бы донося до жены то раздражение, которое она невольно вызывала в сыне.

Володя ничего не ответил, тихонько открыл входную дверь и так же тихонько закрыл ее за собой, не желая связывать звук громко хлопнувшей двери со своим отношением к настойчивым расспросам родителей.

XII

— Нина! — позвал он жену, догоняя ее настолько, чтобы она услышала в толпе его голос, и в то же время не решаясь подойти ближе, чтобы не сокращать расстояния, нужного им обоим. — А я тебя жду. Ты в магазин?

Нина остановилась и медленно обернулась к нему, перекладывая из руки в руку хозяйственную сумку. Между рукавом пальто и перчаткой мелькнуло ее тоненькое запястье, натянутое как струна.

— Да, в магазин…

— Нам надо поговорить, — Володя сделал шаг в сторону, чтобы не мешать толпе.

— Я очень спешу.

Нина не двигалась с места.

— Нам очень надо поговорить. Может быть, мы где-нибудь сядем?

— Я оставила Мишеньку в сквере. С одной женщиной. Она просила вернуться быстрее.

— Хорошо, я буду ждать тебя в сквере.

Володя повернулся, чтобы уйти, но Нина спросила ему вдогонку:

— Ты собираешься мне сказать, что у нас больше ничего не будет?

Володя замер на месте.

— Я тебе все объясню.

— Когда?

— Когда мы сядем. Жду тебя в сквере на лавочке.

— Нельзя. Там Мишенька. Он не должен этого знать.

Нина посмотрела куда-то вверх, чтобы не смотреть на Володю.

— Что он не должен знать! Я же еще ничего не объяснил! Нам надо сесть. Здесь люди. Здесь нельзя говорить.

Володя протянул руку, чтобы увести Нину.

— Оставь меня! Оставь меня! — вскрикнула она, взглядом отталкивая его руку.

— Нина, давай по-хорошему, — сказал Володя, невольно делая вид, будто он вытянул руку, чтобы поправить на ней перчатку. — Ты все себе рисуешь не так. Не так, как на самом деле. Успокойся. Я должен все тебе сейчас объяснить. Пойми, если мы сделаем этот шаг, нам обоим будет легче.

— Какой шаг? — спросила она, снова улавливая в его словах то, что подтверждало ее предчувствие. — Я не хочу никаких шагов.

— Обычный шаг. Что в этом такого? — Володя торопливо искал, чем заменить пугающее ее слово.

— Нет, нет, мне надо купить… сыр, яблоки, спички. Извини, — Нина бросилась к дверям магазина.

— Значит, ты хочешь мне помешать? — вдогонку спросил Володя, но Нина не расслышала, и тогда он догнал ее у кассы и снова спросил. — Хочешь мне помешать?

Она вздрогнула от его громкого голоса и выронила из рук мелочь. Володя ждал, что Нина сама нагнется за нею, но она не нагибалась, ожидая, что это сделает он. Наконец они нагнулись оба.

— Я хочу тебя спасти. Спасти от одной болезни, — прошептала Нина и тотчас выпрямилась.

— От какой болезни? — спросил он, медленно выпрямляясь вслед за женой.