Однажды меня попросили разыскать Иуду и пригласить его к совместному ужину. Отправившись в город, я решила сначала заглянуть в трактир, но мне сказали, что там он уже давно не появляется. Я ходила по улицам и случайно вышла к молельному дому. Время было позднее, но кто-то находился внутри — из-под двери пробивался свет; что-то заставило меня посмотреть, кто там. Не знаю, по какой причине, но последнее время никто из нас не мог похвастаться частым посещением этого места. Каково же было мое изумление, когда я увидела там не кого иного как Иуду. В свете лампы я увидела его коленопреклоненным перед ларцом с Торой.

Услышав, что кто-то зашел, он тут же обернулся и поднялся с колен.

— Что такое? — воскликнул он, увидев, что это я.

Некоторое время я смотрела на него молча, настолько велико было мое удивление, что я застала Иуду именно здесь.

— Меня послали позвать тебя к ужину.

— Я иду, — сказал он.

Но я не намерена была оставлять его.

— Я подожду на улице, — сказала я.

Ждала я совсем недолго, он появился, выражая явное недоумение, почему я, всегда сторонившаяся его, вдруг проявляю такую заботу. Если бы я сама задала себе этот вопрос, то едва ли смогла бы на него ответить. Было нечто необъяснимое в нем, когда я увидела его молящимся, в его фигуре, в его позе, это бросалось в глаза и в то же время оставалось скрытым — его страх.

— Тебе не стоило меня ждать, — сказал он и быстро пошел прочь, я изо всех сил старалась не отставать.

Теперь все, что я успела узнать об Иуде, предстало в ином свете. Он груб в общении и не разбирается в наших делах, но это потому, что он не понимает ни нас самих, ни того, к чему мы устремлены. Он чувствует свою отверженность и не может вести себя среди нас просто и естественно. Но все же он с нами, потому что не может оставить нас, и если он и ненавидит нас, то потому только, что мы нужны ему.

Господь, по-видимому, открыл мне глаза, и я увидела, что не все было так просто с Иудой. Я по-прежнему не доверяла ему и не могла смягчить свое сердце в отношении его. Я понимала, как это плохо, ведь Иешуа учил нас любить даже сирийцев и самаритян, тех, кто спокон веков считались врагами евреев. Я же не могла найти в себе силы с любовью относится к одному из нас.

Постепенно стало выясняться, что Якоб, которого я считала достойным учеником Иешуа, собирается завести дело против Иуды. Для этого он спрашивал всех нас, какие у кого есть жалобы. Якоб имел большой авторитет среди двенадцати, и остальные, узнав о его планах, стали приходить к нему и жаловаться. Кто-то сообщал, что Иуда ругает проповеди учителя и не одобряет его поступков, кто-то жаловался на неуважение или передавал слова, которые могли быть истолкованы как высказывание против нас. Вскоре у Якоба скопилось достаточно внушительное количество жалоб, и он обратился к Шимону, предлагая вместе пойти к Иешуа.

Приближалась еврейская Пасха, во время которой все надеялись посетить Иерусалим вместе с Иешуа. Посещение Иерусалима в дни больших праздников было достаточно опасным делом; в город вводилось большое количество войск — толпы, заполнявшие улицы, были огромны и неуправляемы. Нам всем бы хотелось на это время избавиться от присутствия такого человека, как Иуда. Шимон дождался подходящего момента, когда Иуда отправится куда-то по своим делам, и, отослав Иоанана, как нежелательного заступника за Иуду, пошел к Иешуа.

Иешуа, однако, не согласился с нами.

— Вас укололи булавкой, а вы говорите, что вас ударили кинжалом, — сказал он, выслушав все наши жалобы.

Тем не менее он заметил нашу решимость и то, что мы выступаем на редкость дружно. Самый молодой из двенадцати по имени Якоб бэр Хелаф выступил вперед.

— Это Иуда заставил нас ослушаться и сделать обрезание Симону, — сказал он.

Все напряженно молчали, понимая, что обвинение высказано слишком серьезное и к тому же не совсем соответствующее действительности. Но юноша сказал так из лучших побуждений, стараясь помочь нам в нашем деле. Никто не думал сейчас поправлять его или одергивать, выставляя не в лучшем свете перед Иешуа.

Иешуа спросил у Шимона, правда ли то, что он сейчас услышал. Шимон замялся, что было принято Иешуа за утвердительный знак.

— Ты взял его вину на себя?

Шимон все еще продолжал молчать.

Лицо Иешуа помрачнело, но он ничего больше не сказал нам. А когда вечером вернулся Иуда, Иешуа позвал его с собой на пристань, и они поплыли к середине озера в одной из лодок Шимона. Мы решили, что Иешуа прислушался к нам и теперь попросит Иуду уйти. Несколько человек вышли на берег понаблюдать и послушать. Голоса разносились по воде, но слов невозможно было разобрать. К тому же фигуры сидящих в лодке были едва видны в темноте.

Мы подождали, пока они вернутся на берег, и лишь после того, как Иуда отправился спать, решились спросить Иешуа, о чем они говорили.

— Мы говорили об Иерусалиме.

Мы не знали, как расценить услышанное.

— А как же наше обращение к вам? — сказал наконец Шимон.

— У Иуды тоже есть обращение, может быть, правда, не высказанное вслух. Он просит принять его. И вы будете очень виноваты перед Иудой, если отвергнете его. Он нуждается в нас.

Потом наш учитель сообщил нам, что не пойдет с нами в Иерусалим, как хотел раньше. Он подумал и решил, что ему тяжело будет вести так много народу. Мы поняли, что нам сделали выговор, за которым последовало наказание. Но, может быть, мы были просто противны Иешуа с нашими жалобами и интригами. Мне стало стыдно, ведь я видела молящегося Иуду, почему я и теперь хочу его ухода?

Я провела Пасху в доме у родителей в Мигдале. Иешуа отказался вести нас в Иерусалим, а мой отец крайне редко совершал какие-либо паломничества, причиной тому была наша мать. Иешуа хотел уединенно помолиться на горе Фавор и взял с собой только Шимона, Иоанана и Якоба. Когда они вернулись, то рассказали нам, что Иешуа потом пошел в Иерусалим через Самарию. Они узнали, куда идут, только лишь тогда, когда очутились перед городскими воротами. Удивительно было также и то, что Иешуа пошел через Самарию, где евреи считаются злейшими врагами. Однако он объяснил своим спутникам, что не хотел бы по дороге в Иерусалим натолкнуться на своих поклонников, а надеялся достичь Иерусалима в спокойствии и без суеты.

В Иерусалим они вошли, по настоянию Иешуа не привлекая ничьего внимания. Но надеждам Иешуа не суждено было сбыться. Так в один из дней он собрал довольно большую толпу на улице в окрестностях храма, где вступил в спор с одним из ученых. Среди собравшихся зевак, как назло, оказался один из врагов Иешуа, учитель из Аммазуса, которого звали Ибхар. Когда-то он решил, что Иешуа нанес ему оскорбление. Ибхар тут же попытался дискредитировать Иешуа и ловко свернул на тему о сборах налогов в пользу храма. При этом он прекрасно знал, что Иешуа считает, что человек должен заботиться прежде всего о благополучии своей семьи, а потом уже о благополучии священников храма. Он был против храмовых налогов. Иудеи тут же усмотрели кощунство в речах Иешуа, а некоторые из них просто пришли в бешенство из-за того, что какой-то галилеянин смеет порицать их традиции. Они стали грозить Иешуа расправой.

Все это не стоило бы особого внимания, если бы тем дело и закончилось. Но, как выяснилось позднее, Ибхар был еще и купцом, поставщиком двора Ирода. Прибыв по делам в Галилею, он стал распространять всяческую ложь об Иешуа среди придворной знати. Ибхар обвинял Иешуа в разжигании беспорядков: он-де тайно пробрался в Иерусалим, скрываясь даже от собственных приверженцев, словно какой-нибудь преступник. Ибхар сеял клевету очень умело, так как почти во всех его обвинениях была значительная доля правды. Со временем распускаемые им слухи дошли, очевидно, и до самого Ирода. Царь, без сомнения, усмотрел в появлении Иешуа еще одну головную боль для себя, вспомнив казненного Иоанана. Вскоре в Капер Науме объявились два человека, они задавали всевозможные вопросы, большей частью об Иешуа. Эта парочка уверяла всех, что они пришли с севера, из деревни, хотя ни по выговору, ни по одежде их никак нельзя было принять за сельских жителей. Было абсолютно ясно, что они из Тверии.