Гости подхватили:
Так будьте здоровы,
Живите богато,
Не зря мы все вместе
Приехали в Штаты!
Вторым выступил Фима:
Мы пели когда-то про дом и про хату,
В России считают, что все мы богаты!
Гости пели хором:
Так будьте здоровы,
Живите богато,
Не зря мы все вместе
Приехали в Штаты!
Потом пошло коллективное творчество:
Ещё пожелать нам сегодня осталось,
Чтоб чаще зарплата у нас прибавлялась!
Так будьте здоровы,
Живите богато,
Не зря мы все вместе
Приехали в Штаты!
Потом вышла Белкина подруга и хозяйка дома Элла.
— По традиции я хочу сказать тост во славу нашей дорогой Амерички! Но сегодня я хочу об этом говорить стихами.
Нашим американским друзьям
Прадеды наши в старину
Оставили свою страну.
Они привыкли жить в местечках,
Тачали обувь, клали печки,
И в страхе вечного погрома
Не смели дома быть как дома.
Октябрь семнадцатого года
Принес желанную свободу,
Возможность в городе учиться,
Но от греха нельзя отмыться,
И если ты еврей с рожденья,
Не жди от жизни снисхожденья!
О бедные мои евреи!
Ни русские, ни иудеи!
Всю жизнь вы ждали Коммунизм,
А вместо Бога был Марксизм!
И все ж к Всевышнему взывали
О том, чтоб вас не убивали!
И снова, как века назад,
На дом родной — последний взгляд,
И в путь далекий отплываем,
И жизнь сначала начинаем.
Америка — как вздох надежды
На то, что жизнь не будет прежней!
Мы здесь нашли покой и дом,
Возможность жить своим трудом!
И за страну, что нас пригрела,
Дала нам стол, и кров, и дело,
Не побоялась нам помочь,
Мы молимся и день, и ночь!
Мы развлекались до самого утра. Домой я пришла позже, чем дочка. Засыпая, думала: «Раз в Новый год было весело, значит, год будет радостным!»
От этой мысли на душе стало легко, и я моментально уснула.
ДОЧКА
…Осенний день. Мелкий дождь то моросит, то, надоев сам себе, отдыхает, потом с новой силой плюётся и опять занудливо сыплет едва уловимым мокрым порошком. Несмотря на позднюю осень, тепло.
Большое кладбище с редкими деревьями. Кругом ровными рядами лежат могильные плиты. Посредине — свежевырытая яма. К ней направляется похоронная процессия из нескольких человек.
Всё вокруг серо-коричневое. Серое от дождя и могильных плит, коричневое от размокшей грязи под ногами, от голых деревьев, от гроба, который несут к могиле.
Около ямы процессия останавливается. Женщины тихонечко воют. Мужчины, скорбно сопя, опускают голову. И в этот момент к кладбищу подъезжает большая чёрная машина. Из неё, чуть касаясь земли, появляется женщина в роскошном красном платье фасона «Мария Стюарт перед казнью». Длинные волосы развеваются на ветру.
С громким хохотом, который, смешиваясь с эхом, гулкими волнами повисает над безлюдным кладбищем, женская фигура, как «Бегущая по волнам», приближается к процессии, участники которой, забыв о своём неутешном горе, как заворожённые следят за красным силуэтом.
Около самой могилы красная фигура взмахивает широкими рукавами, как ракета, оторвавшись от земли, взмывает в воздух и, не переставая злорадно хохотать, делает несколько кругов над открытым гробом. Потом повисает над покойником, пристально глядя ему в лицо.
— Ты будешь вечно бояться, вечно! — громко произносит женщина в красном. — У тебя не было покоя здесь, и там его тоже не будет!
С этими словами она разворачивается и летит обратно к машине…
В горбу лежал Гарик. Женщина в красном, с развевающимися волосами была я. А всё вместе — мой самый любимый сон.
МАМА
Через пару недель после Нового года у Рвачёва в очередной раз случился острый приступ лирической романтики или романтической лирики, и он позвонил мне в пятницу утром на работу.
— Сегодня вечер наш! — торжественно объявил он. — Я свободен до полуночи.
Обычно по пятницам моя дочь вечером куда-то убегала, и Рвачёв это прекрасно знал. Мне вся любовная бодяга до смерти надоела. Я мечтала избавиться от этого маленького, прожорливого, дурно пахнущего самодовольного хвастуна, но не могла. Нескончаемые судебные дела опутали меня. Я погрязла в проблемах.
— У меня большая культурная программа, — продолжал Рвачёв. — Жду тебя после работы в машине.
Сначала мы поехали в музей «Фрик коллекшн». Я там была впервые, а Рвачёв, видимо, не раз приводил туда очередную жертву, так как на бескорыстного эстета был совсем не похож. Держа меня за руку, он по-хозяйски переходил от одной картины к другой, точно называя имя художника и название картины.
К сожалению, музей закрывался рано, и один зал мы недосмотрели. Непонятно откуда взявшаяся толпа служителей музея плотной цепью, встав плечом к плечу, вытесняла посетителей. Рвачёв уходить не хотел и сцепился со служителем, доказывая, что за свои три доллара имеет право на полный осмотр музея. Рвачёв набычился и грудью грозно наступал на усатого дядьку в форме. Служитель с испугу схватился за пистолет и стал вопить, чтобы вызвали полицию.
— Ты же адвокат, — хватала я за рукав Рвачёва, — что же ты закон нарушаешь? Пошли отсюда! Хочешь скандала?
— Мне всё равно! Я ничего не боюсь! — рычал Рвачёв, свирепо зыркая на служителя.
Я отпустила его вырывающуюся руку и спокойно заметила:
— Ну, ори! Приедет полиция, жена твоя узнает, как ты любишь живопись! Интересный у вас будет разговор об искусстве!
Напоминание о жене подействовало, как ушат холодной воды. Рвачёв моментально успокоился и поплёлся к выходу, бурча под нос пустые угрозы в адрес музея. На улице, окончательно остыв, вдохнув свежего морозного воздуха, он посмотрел на меня с загадочным видом.
— А теперь — в ресторан! Но не простой!
Ресторан назывался «Русский домовой». Стены были украшены знаменитыми нарциссовскими собаками.
— Откуда ты знаешь, что это Нарциссов?
— По Ленинграду. Он ученик Николая Акимова. Я была на его первой выставке.
