— Да, — воскликнула Зависть, — сломаю.

— Что за уродливый мальчишка, — заметила Злоба, и ее затрясло.

Зависть всматривалась в происходящее внизу. — Он будет жить здесь. У Сендалат — наверное, он из Абары Делак.

— Не люблю его. От него глаза болят.

«Да. Он сияет, этот малыш». Тут Зависть задохнулась, а Злоба отскочила от окна.

В один миг сестры увидели внезапное расширение ауры ребенка, в ней множество фигур, спаявшихся и перетекающих одна в другую, и все они подняли взоры к башне.

«Боги! Он принес богов! Тысячу богов!

Они видят! Они знают нас!»

Нежеланные гости явились в Дом. Девицы спряталась в свои норы.

ДЕСЯТЬ

Придворный поэт Харкенаса удалился из палаты, и в повисшей тишине Райзу Херату казалось: Галлан унес с собой все возможные слова, все разумные мысли. Волшебство еще клубилось в комнате, тяжелое и закрученное, будто дым из жаровен. Кедорпул, сидевший на скамье у стены, прижался к вытертому гобелену и сомкнул глаза. Эндест Силанн, побледневший, хотя кожа его была эбеново-темной, сел на ступень помоста, сложив руки на коленях, глаза устремлены на них с неотрывным ожиданием.

Стоявший напротив двери, через которую вышел Галлан, лорд Сильхас всматривался в струйки магии, еще плывшие над плитами пола. Руки его были скрещены на груди, осунувшееся лицо лишено выражения.

— Двор Магов, — сказал, не открывая глаз, Кедпорпул. — Что ж, смелое дерзание.

Райз потер лицо, однако оно казалось онемевшим — словно он актер какого-то спектакля, истина скрыта за толстым слоем грима, а впереди необходимость брести через пьесу, полную лжи и написанную глупцом.

— Почему это еще здесь? — удивился Сильхас Руин.

— Перерезана струна, — чуть помешкав, ответил Силанн, щурясь на руки. — Он оставил ее блуждать, как потерянное дитя.

Сильхас обернулся к молодому священнику. — Зачем же?

— Доказать обман, — ответил Кедорпул, когда стало очевидным, что Силанн не хочет говорить. — Что мы можем контролировать эту силу. Придавать ей форму по своей воле. Она уклончива, как сама темнота, вещь, кою не ухватишь. Терондай источает эту… штуку. Она заполнила все помещения Цитадели. Владеет двором, крадется по окрестным улицам. — Наконец он открыл покрасневшие глаза, в которых читалось утомление, и встретил взор Сильхаса. — Видели, милорд, где она собирается? У статуй, монументов на городских площадях, кариатид, подпирающих стены наших гордых учреждений. Вокруг гобеленов. В тавернах, где барды поют и ударяют по струнам. — Он взмахнул полной рукой. — Словно у нее есть глаза и уши, способность ощущать или даже вкушать.

— Тот, кого вы хотите видеть сенешалем Двора Магов, — оскалил зубы Сильхас, — попросту бросает предложение вам в лицо, Кедорпул.

— Так он высмеивает наши надежды. Поэт, исчерпавший слова. Свидетель магии, которому нечего сказать.

— Как он дотянулся до такой власти? Пробуждать тьму?

Эндест фыркнул и отозвался: — Простите, милорд. Он нашел силу в словах. В ритмах и каденциях. Сам не замечая, обнаружил способность изрекать… святое. Нужно ли говорить, — добавил Эндест, снова уставившийся на сложенные руки, — что открытие его разозлило.

— Разозлило? — Сильхас хотел сказать больше, но с беспомощным жестом развернулся и подошел к полке, где стоял большой винный кувшин. Налил себе кубок и, не поворачиваясь, бросил: — А вы, Кедорпул? Как вам случилось?

— Сумей я ответить, ощутил бы облегчение.

— И все же?

— Молитвами, милорд, как подобает жрецу, служителю богини.

Сильхас випил немного и ответил: — Если ее родила не святость… скажите, Кедорпул, какие мирские причины пробудили магию?

— Любознательность, милорд, но не моя. Самого волшебства.

Сильхас взвился: — Так оно живое? У него есть воля? Темнота как волшебство, проявившееся в нашем королевстве. Чего оно хочет от нас?

— Милорд, — отвечал Кедорпул, — никто не может сказать. Прецедентов нет.

Сильхас поглядел на Райза Херата. — Историк? Вы изучали самые древние тома, плесневелые свитки и глиняные таблички, что там еще? Не в Цитадели ли собрана литература нашего народа? Мы поистине живем в беспрецедентные времена?

«Беспрецедентные времена? О да, конечно, мы в них». — Милорд, в наших библиотеках есть записи множества мифов, по большей части домыслов о нашем происхождении. Они пытаются составить карту незнаемого мира, и где не выжила память, процветает воображение. — Он покачал головой. — Я бы не стал особенно верить истинности этих усилий.

— Все же используйте их, если нужно, — велел Сильхас. — Стройте догадки.

Райз Херат колебался. — Вообразите мир без волшебства…

— Историк, мы наблюдаем его усиление, а не исчезновение.

— Значит, в принципе магия не ставится под сомнение. Она существует. Вероятно, существовала всегда. Что же изменилось? Усиление, говорите вы. Но подумайте о наших мифах творения, сказаниях об Элайнтах, драконах, рожденных магией и ее стражах. В далекие времена — если давать веру этим сказкам — в мире была магия даже сильнее той, что мы видим сейчас. В качестве силы творения, организации сил хаоса. Вероятно, для организации необходима воля. Не назвать ли ее безликим богом?

— Но тут, — устало сказал Кедорпул, — вы спотыкаетесь, историк. Кто сотворил творца? Откуда взялась божественная воля, породившая божественную волю? Ваше доказательство хватает себя за хвост.

— И в тех мифах, — сказал Райз, игнорируя Кедорпула, — многие делаются одним, а один многими. Тиамата, дракон с тысячью глаз, тысячью клыкастых ртов. Тиамата, сделавшая подданных своей плотью. — Он замолчал, пожимая плечами. — Слишком многие из древних историй намекают на то же самое. Бегущие-за-Псами поют о Ведьме Огней, из чьей утробы выходит каждое дитя, обитающей в искрах костров. Снова одна, ставшая многими.

Кедорпул пренебрежительно махнул рукой. — Бегущие-за-Псами. Бездна меня возьми, историк. Они еще толкуют о спящем мире, о земле как плоти, воде как крови, и что любое существо есть порождение грез спящей.

— Тревожных снов, — буркнул Эндест.

— Что здесь беспрецедентно? — настаивал Кедорпул. — Что следует изучать? Источник новообретенной магии, Терондай, вырезанный на полу Цитадели. Дар лорда Драконуса Матери Тьме.

Райз Херат всматривался в толстого жреца, отмечая пелену пота на лбу и щеках. Если магия — дар, она не особенно подошла Кедорпулу. — Верховная жрица верит, что дар был неожиданным и неприятным.

Пожимая плечами, Кедорпул отвел глаза.

Историк тут же повернулся к Сильхасу. — Милорд, ответов нужно искать у Драконуса.

Сильхас поморщился. — Так пошлите ее туда.

— Верховной жрице не дозволено войти в Палату, ее мольбы встречаемы молчанием.

— Нам всё это не помогает!

Все вздрогнули от крика Сильхаса. Кроме Силанна, который лишь поднял голову, морщась. — Веру и магию, — сказал он, — легко совместить. Они опираются на нашу нужду в убеждениях и помогают их доказывать. Но воображение слабо, ибо, устремляясь к одному, поворачивается спиной к другому.

Сильхас, кажется, безмолвно зарычал, прежде чем бросить: — Какая точная… простота, жрец!

— Есть азатенайская статуя, — продолжил Эндест, — стоящая на северной стороне Сюрат Коммона. Знаете ее, милорд?

Подавляя гнев, Сильхас резко кивнул.

— Фигура из лиц. На всем теле множество лиц, они глядят с выражением упрямой ярости. Галлан назвал мне имя этого творения.

— Галлан не умеет читать на языке Азатенаев, — рявкнул Кедорпул. — Лишь хвастается знанием, чтобы показать превосходство.

— Как называют скульптуру, историк?

— Отрицание, милорд.

— Хорошо. Продолжайте.

Эндест Силанн казался Райзу постаревшим много больше своих лет, больным и уже готовым к смерти. Однако голос его звучал тихо, мягко, невероятно убедительно: — Вера есть состояние незнания, но в нем скрыто иное знание. Любая подпорка разумных аргументов играет свою роль, но правила игры намеренно оставлены незавершенными. Итак, в аргументах имеются дыры. Но эти «дыры» не означают неудачность аргументов. Напротив, они становятся источником силы, как средство познания непознаваемого. Знать непознаваемое — значит оказаться в позиции выгодной, неприступной для любых доводов и упреков.