— Они были друзьями, — скрипуче шепнула Торас. — Все до одного. Моей семьей.

— Вы не совсем одиноки, — намекнул Галар Барес.

Она улыбнулась, но глаза остались прикованы к сухому земляному полу. — Я не хожу по тропам разума. Чем меньше осталось, тем легче нам ощутить себя потерянными. — Еще глоток. — Но эта утроба красна и прогрета. У нее оттенок крови, хотя нет того же жара. Она оживляет рассудок, но тут же гасит все помыслы. Лижет щелку, чтобы унести чувства. Потому я так жажду одурения, столь легко принимаемого за похоть.

— И вы стыдили Вареза за трусость, — сказал Датенар.

Она скривилась. — Не удивительно, что Сильхас велел вам убираться.

Празек отозвался: — Мы стояли на особенном мосту, Датенар и я. Гордые своей мнимой стойкостью, способностью заметить атаку с любой стороны.

— Но река течет мимо, — подхватил Датенар, — с насмешливым равнодушием. Такова участь сторожащих гражданское, отрезок дерзкого перехода, по коему могут гулять короли и пейзане, и каждому свое время. Стойте на страже, хотя камни и раствор гниют под ногами. Уже чувствуете жалость к себе, слышите далекий звон смерти? Спокойнее, командир. Поверхность реки рябит чернью и серебром, смешивая надежду и отчаяние.

— А что лежит в глубине, увы, не видно.

Галар Барес переводил взгляд с одного разглагольствующего на другого. Их голоса сливались в ритм. Слова подхватили его, невесомого как лист в потоке. Поглядев вниз, он увидел тоску во взоре любовницы.

— Жалость, — сказала она наконец, словно заново пробуя слово на вкус. — Хватит и ее. Но я роняю слезы в кувшин. В день битвы вы увидите меня на коне. Не стану я прятаться от судьбы.

— Мы ничего не сказали о судьбе, — возразил Празек.

— Но слово это влечется к крайности.

— Капитуляция, — подтвердил Празек. — Вот ее второе имя.

— Но она остается посулом грядущего, когда нас покинут все силы. Будем плыть или тонуть под равнодушным небом.

— Я прикажу идти в атаку, когда потребуется. — Покрасневшие глаза Торас Редоне стеклянно блестели, губы облепила слюна. — Вы трое будете командовать тысячей. Каждый. Построите восемь когорт в уплощенный клин и пойдете на сближение. Полагаю, нам выделят фланг…

— Я посоветую лорду Аномандеру дать нам центр, — заявил Празек.

Она с трудом подняла глаза. — Почему?

— Если мы начнем побеждать, сир… возможно, союзникам придется напасть на нас с флангов.

Торас Редоне позволила голове поникнуть, так что почти уперлась в кувшин. Руки держали емкость с вином нежно, словно дитя. — Не сочтите, что такая судьба не предвидима… простите, голову мутит… разумеется, мы возьмем центр, мы будем диким зверем и вкусим кровь. Головорезы и бандиты, садисты и убийцы, железо вопиет о жажде. Никто из вас их не удержит, верно?

— Вряд ли. — Датенар снова ходил из стороны в сторону.

— Вот бы Хунн Раал вернулся, — пожелала она — с новым грузом злосчастных фляг. Можно было бы опустошить шелуху доспехов, забрать мечи из рук. И, — поцеловала она широкое горло кувшина, — начать снова.

Галару Баресу хотелось заплакать. Но он сказал: — Из другого отверженного и пренебрегаемого сегмента населения? Но никто не приходит на ум.

Празек встал, словно по незаметному сигналу от приятеля, а тот отодвинул полог шатра и ступил в тусклый свет. — Ну, всегда есть дети, хотя доспехи придется подгонять.

Друзья-офицеры вышли.

Торас кашлянула и спросила: — Я их отпускала?

«Всеми возможными способами, сир». — Я тоже хотел бы уйти, сир, проследить за приготовлениями когорт.

— Да, ведь я сейчас даже трахнуться не смогу.

«Без твоего дозволения или попущения, Торас, мне не найти любви. Да, это хрупкий союз, ибо ты почти всегда пьяна, но я буду держаться за него».

Он подождал ответа, но увидел: глаза ее закрылись, дыхание стало ровным и глубоким.

«Командир не может видеть тебя, потому что пообщалась с кувшином слез, никому не отдав ни капли».

* * *

— Пути Тисте, — буркнула Хатарас Реза, устремив спокойный взгляд голубых глаз на далекие укрепления. — Снуют как муравьи в растревоженном гнезде. Каждый в нашем мире словно дитя.

— Солдаты хуже всех, — ответила Вестела Дрожь, державшая Листара за руку. Второй он сжимал узду коня. Ощущение теплой ладони было чудом, незаслуженным подарком; он так и не понимал, что с этим делать. Чуть раньше с ним шла Хатарас, как бы случайно касавшаяся пальцами его руки или даже бедра. Похоже, чувственность Бегущих-за-Псами не знает преград…

Его зрение не отличалось такой остротой, не сразу он осознал, что за валами кипит бурная деятельность. — Готовятся к походу, — пояснил он. — Как раз вовремя мы успели. Что ты имела в виду? Солдаты — хуже всех?

— Наши дети играют в охоту. Учатся. Но едва руки обагрит первая кровь, игра прекращается. Они глядят в глаза жертвы как взрослые.

— Жестокая необходимость, — кивнула Хатарас. — Сказать спасибо духу убитого зверя, чтобы заглушить ужасную вину охотника.

Листар кивнул. — Я слышал о таком обыкновении. Среди отрицателей.

Вестела хмыкнула: — Благодарность реальна, но если охотник в душе остался ребенком, вина фальшива. Лишь вырастивший в себе взрослого может понять бремя вины. Понять, что дух зверя не рад благодарности убийц.

Хатарас выбежала вперед и оглянулась на Листара. — Волк валит тебя, Наказанный, и жрет еще до последнего вздоха. Машет хвостом в благодарность. Скажи, ты рад? Простишь ли его, издыхая? Видишь теперь иллюзию охоты?

— Но солдаты…

Вестела сжала руку сильнее. — Солдаты! Притупляют вину за каждую забранную жизнь. Их души несут щиты безнадежности, отклоняя угрозу от себя, в сторону вождя. Короля, королевы, богов и богинь. Тех, что потребовали проливать кровь. Ради защиты. Или нападения. Или кары.

— Или неверия, — добавила Хатарас. — Смерть неверующим, смерть заблудшим отрицателям.

— Дети внутри, — сказала Вестела с пренебрежением. — Вина — ложь. Неправота сделана правом. Лгут себе и другим, лгут богу, которому поклоняются, лгут будущим детям. Солдаты играют во имя богини или бога, короля или королевы. Во имя грядущих поколений. Во имя всех ложных имен.

Хатарас указала вперед: — Само детство. Жестокое без нужды. Жестокое до потери радости. Такие есть среди охотников, с коими мы не совладали. И среди солдат.

Они подходили ближе. Листар высвободил руку из хватки Вестелы, ощутив холодный укол отсутствия. — И среди преступников, — прошептал он.

— Итак, — ответила Хатарас, — к ритуалу. Бегущие не терпят взрослых, внутри остающихся детьми. Мы навязываем им истину. Чтобы сорвать завесу. Вот что мы сделаем.

— Я говорил о той женщине, о Ренс.

— Да, Наказанный. Мы изучим ее.

— Будь предупрежден, — вмешалась Вестелла, — что не всё мы можем исцелять. Некоторые болезни нужно иссекать. Иногда после этого умирают, иногда выживают.

— Капитаны желают, чтобы вы начали с нее. Хотят, чтобы ритуал видел весь лагерь.

Вестела улыбнулась. — Мы рады устроить представление. Отлично. Бегущие не стыдливы.

— Да уж, — заметил Листар, вспомнив последнюю ночь.

Вестела снова подошла и всмотрелась в его лицо, и кивнула. — Хатарас, ты говорила верно. Наши дети унаследуют разрез его глаз. Наши дети понесут обещание жизни за пределами судьбы Бегущих-за-Псами. Да. Это равный обмен.

Намек на то, что он заронил семя в двух женщин, заставил Листара дрогнуть. Он увел мысли в сторону, твердя, что такое нельзя знать заранее, что слова о плате за будущий ритуал нельзя измерить плотью и кровью.

Впереди солдаты заметили их, один побежал с вестью, остальные начали собираться у ограды, привлеченные любопытством или скорее скукой.

— Думаю, — начал Листар, — секрет пал.

— Азатенаев нет в этом лагере. Отлично. Они одержимы секретами.

Листар нахмурился: — Вы можете ощущать их присутствие?

Женщины кивнули. — Мы обучились этому таланту, — сказала Вестела.