— Излишества того… события всецело на командире. Она превысила приказ…

— Инфайен Менанд, верно. Но мне любопытно: когда именно начались излишества? С изнасилованием или когда первый меч покинул ножны? Иногда движение порождает инерцию. Уверен, ты сам понимаешь. Одно неизбежно ведет к другому. И так от благородного начала к нескрываемому ужасу.

Халлид оскалился: — Разбирайся с Инфайен.

— Возможно, так и будет.

Лицо Халлида Беханна резко исказилось. — Они выследят вас, проклятых! Сдерут кожу со всех и каждого!

Нарад поднял голову, заметив три фигуры. Шаман и две ведьмы. Пришли с северо-запада, из земель Дома Драконс. «С мешками костей и когтей, зубов и желудей, перьев и бус. И магия клубится вокруг них. Не говорите о древних духах и забытых богах, и я не передам свои воспоминания: как подобные вам визжали, сгорая в длинном доме».

Мужчина в рогатой шапке заговорил: — Йедан Нарад, мы заберем его, если ты не против.

— Заберете? — Он глядел на троицу. Их лица не выражали ничего.

— Поляна, — пояснил шаман. — Полная острых кольев. Подходяще.

— О чем вы бормочете? — спросил Халлид Беханн, пытаясь переменить позу и увидеть шамана.

— Они хотят продлить твою смерть, думаю, — вздохнул Нарад.

— Пытки? Бездна подлая, сжалься. Нельзя так с солдатами — народ, неужели не понимаете? Давно ли Тисте спустились на уровень дикарей?

— О, мы настоящие дикари, — закивал ему Нарад. — Вовсе не солдаты, сир. Нужно было думать, прежде чем посылать солдат в леса, резать невинных. Прежде чем насиловать беззащитных. В твоем мире, сир, жертв прозвали отрицателями. Так какую же часть даров вашей цивилизации мы столь гнусно отвергли? Ладно. Мы успели усвоить ваши пути, сир.

— Ты треклятый дезертир! Этот меч у пояса!

Нарад лишь пожал плечами. — Мне интересно, сир. Чего стоит цивилизация, если в ней процветает дикость? Если преступники множатся за безопасными стенами? О нет, я говорю не об отрицателях, но о тебе и твоих солдатах.

— Ты такой же! Чья рота? Отвечай!

— Как же? Именно рота капитана Менанд.

Глаза Халлида сузились: — Ага, что я вижу — кровь невесты на тебе?

— Да. Думаю, да.

— Тогда…

— Снова да, сир. Я выполнял приказы. Вот в чем было мое преступление, вот что останется моим преступлением навеки.

— Я отдам тебе Инфайен Менанд, — прошипел Халлид. — Освободи меня. Клянусь, я приведу ее сюда, в засаду.

— Почему же, капитан, любая армия убивает дезертиров? Не может ли быть, что измена одного солдата грозит обрушить весь фасад? Всю сложную башню из сучков и палок, смотанных паутиной и слепленных смолой, шаткую постройку, извращенную при самом создании, тюрьму добродетелей, в коей шепчут о необходимости?

— Дезертиры — трусы, — зарычал Халлид Беханн.

— Да, многие, — согласился Нарад. — Но другие… хм, подозреваю, они протестуют. Отрицают и отвергают. Делают то, что могут сделать преданные. Если так, почему бы не поглядеть на истинных предателей?

— Давай, оправдывай все свои мерзости.

— Я пытался, сир, но без успеха. Честно говоря, не находил даже аргументов, все казались тошнотворными и недостойными. Куда уж до оправданий! Вот мои открытия, капитан. Путь от доводов к оправданиям может быть долгим и трудным и лишь немногие из нас заслуживают дойти до конца. И мы это понимаем, верно? И просто… жульничаем.

Говоря, Нарад заметил прибытие Глифа и залитой кровью Лаханис, шагавшей чуть позади вожака. «Мы потеряли хоть одного воина?»

Халлид снова заворочался в путах.

— Йедан Нарад?

Он поглядел на шамана. — Он не должен умирать медленно. Ни он и ни один из пленных. Перережьте ему горло, как поступаете с любой попавшей в руки добычей. Если мы чем-то отличаемся от зверей… не убивайте хлипкое различие жестокостью.

Не сразу, но ведьмы и шаман поклонились ему. Одна из ведьм встала на колени около Халлида Беханна, захватила в кулак потные волосы и оттянула голову. Железо блеснуло и кровь полилась на землю. Капитан издал лишь один сиплый звук и умер.

Шаман сказал: — Мы унесем тело на поляну, к острым кольям. Ради леса, Дозорный. Ради рыдающих деревьев. Ради горелой почвы под снегом и спящих корней.

Нарад кивнул. — Как знаете.

Шаман и ведьмы потащили труп Беханна, а Глиф подошел к Нараду. — Некоторые сбежали, — сообщил он. — Добрались до лошадей.

— Сколько?

Глиф оглянулся на Лаханис, та пожала плечами: — Десятка два. Половина была ранена, потому что мы были среди лошадей. Захватили почти всех. — Ее улыбка была розовой. — С голоду не помрем, жрец. Не придется, — она чуть запнулась, — есть павших.

Нарад отвернулся. Двое охотников нашли в лагере остатки пищи: кто-то пообедал мясом с бедра убитого солдата. Он молился, чтобы каннибалы не остались в их разросшемся войске.

Впрочем, Лаханис права. Пищи мало, голод уже крадется к наспех собранной армии. Дурная участь для обученных боевых коней, но так нужно.

— Йедан Нарад.

— Глиф?

— Твой план сработал, но никто в будущем не сглупит подобно Беханну.

— Это верно.

— Урусандер придет за нами.

— Может быть.

— У тебя будет готов ответ?

— Глиф, будет тот же ответ. Всегда один ответ.

— Йедан, ты по праву стал владыкой войны.

Нарад замотал головой: — Нет, не хочу. Но через меня говорит… ох, Глиф, он холоден, душа его не ведает любви. Есть немногие, которых не ослабляют сомнения, в которых неуверенность лишь укрепляет решимость. Я сказал «холоден»? Неверное слово. Нет, для этого мужа нет слов. Во снах я становлюсь им. Во снах он живет во мне.

— Мы никого не потеряли.

Нарад закрыл глаза. — Неверно.

— Йедан?

— Уже до битвы мы потеряли всех.

Через долгий миг Глиф внезапно всхлипнул. Торопливо отвернулся и ушел, шатаясь.

Оставшись, Лаханис сверкнула глазами: — Вот как ты празднуешь победу?

— Когда праздновать нечего, Лаханис? Я должен сказать да, так и нужно праздновать победы.

Она зарычала и развернулась, уходя к своим Мясникам.

Нарад смотрел вслед. Терять детей — самое ужасное.

ДВАДЦАТЬ

Ветры налетали на каменные стены крепости Тулла, кружились у острых башенных крыш, сдирали снег с парапетов и настилов, обнажали черные дыры машикулей над воротами и рвами. Серый как лед гранит проморозило так, что он мог сдирать кожу с ладоней.

Крепость оседлала лысый каменный кряж, но совсем неподалеку торчали, словно гнилые зубы, еще более высокие утесы; между ними сохранились карманы снега, ледяные реки змеились по расселинам и трещинам. Сакуль Анкаду очень не любила это время года, ледяную осаду зимы. Сюда завезли целые телеги дров, но запасы быстро уменьшались. Более половины комнат главного здания были оставлены во власть холода, так что в оставшихся приходилось постоянно жечь камины и жаровни, днем и ночью.

Под неодобрительным взором кастеляна Рансепта она выпила вина больше, чем положено девушке, не вошедшей еще в возраст взросления, и пошла бродить по залам, закутавшись в меховой плащ. Тащившийся сзади подол давно перестал быть белым.

Беспокойство стало темной силой в душе, бередило потоки томлений почти неощутимых и уж точно непонятных. Комнаты сжались, коридоры сузились, свет фонарей и масляных ламп, казалось, отступает, оставляя мир теням и сумраку.

Сейчас она оказалась одна в почти забытой кладовой, полной сундуков и разного зимнего барахла. Гостей в крепости было много, они прибавлялись день ото дня. Тонкие доски пола были покрыты старым ковром, ее подошвы в мокасинах ощущали идущее снизу тепло.

Возвращение леди Хиш Туллы оказалось далеко не восхитительным. Оторванная от недавно обретенного мужа женщина бушевала, бросая на всех яростные взгляды; Сакуль уже печалилась по дням, когда они с Рансептом были одни, не считая слуг, грумов, поварих и домовых клинков (да и те сидели в казармах, играя в кости или Кеф-Танар).

Впрочем, даже Сакуль готова была признать, что встреча высокородной знати давно запоздала. Сама же она уже теряла острый интерес к интригам, этим волнующим играм в забавном царстве махинаций и амбиций. Ее уже затащило в мир взрослых, и хорошо, что можно ходить среди них не замечаемой, неприметной и оттого почти невидимой.