— Мы голосовали, милорд, и пошли за большинством. Решили продолжить путь. Витрово проклятие на Калата. Он оставил слишком многих друзей помирать на склонах того холма.

— Кастелян нас огорчила, — скривил губы Ристанд. — Кто так приветствует? Тут холодно. Солнце садится. Ночь обещает быть морозной. У меня болят ноги, я голоден. Говорю тебе, Севароо: это новая эпоха, такая, в какую никто никому не помогает. Куральд Галайн становится королевством беженцев. Это негодная жизнь.

— Ты хоть раз заткнешься, Ристанд?

— Почему бы? — Он махнул в сторону Кагемендры. — Даже хозяин имения отговаривал нас идти сюда. Зачем бы он сказал о возвращении Калата в форт? Хунн Раал кругом прав — бейся за соратников и в Бездну остальных!

Кагемендра откашлялся. — Добро пожаловать, хранители. Но мое приглашение следует…

— О чем это он? — Голова Ристанда резко развернулась в сторону сержанта. — Что это должно значить?

— Я о том, — продолжал Кагемендра, — что у нас заложники Джеларканов. Дети. Но почти столь же злые, как волки. Ваши лошади и мулы не в безопасности, хотя мы постараемся организовать охрану конюшен.

— Джеларканы? — Ристан вцепился в спутанную бороду. — Видала, Севарро? Что я говорил! Следует. Он зовет нас в логово волков-оборотней! Накормим их лошадками, может, они не посмотрят голодными глазами на нас самих! Ну, нужно было голосовать против тебя.

— Ты первый завел речь о том, чтобы идти сюда!

— Потому что лорд не сказал правду.

— Он не знал!

— Теперь знает!

— Ристанд, вали с глаз моих, или я порежу тебя на кусочки! Последи за животными, назначь стражу. По двое круглые стуки.

— Они заложники, сержант! Мы не можем вредить им, даже если нам отгрызут пятки!

— Просто отгоняйте. Плашмя. Милорд, сколько здесь заложников — Джеларканов?

— Двадцать.

— ДВАДЦАТЬ! — взвизгнул Ристанд.

Крик его вызвал ответное рычание из главного дома. Звуки торжествующе взвились в сумеречный воздух. Услышав их, Ристанд выругался и схватился за меч. — Отзываю голос, — брякнул он. — Слышала, сержант! Голосую наоборот. Теперь за мной большинство. Не хочу, чтобы мне отгрызли ноги.

— Ристанд! Просто иди и назначь стражу, понял? Хватит голосований. Теперь мы здесь. К тому же я только насмехалась над тобой с этим большинством. Я сержант, старше всех. Мне решать.

— Лживая хренотерка! Потаскуха Отвислые Сиськи! Так и знал!

— Иди, не порти жизнь всем.

Ристанд зарычал и отошел к остальным у ворот.

Утерев лоб, Севарро громко вдохнула и медленно выдохнула. — Извинения, милорд. С мужьями всегда так.

* * *

Четверо загонщиков встали на след, двое уже поравнялись с ней. Шаренас мельком замечала их сквозь безумную паутину голых ветвей и сучьев.

Она выдохлась, дневной свет не успеет погаснуть, давая призрачный шанс изменить ситуацию. Понятное дело: на закате блеснут клинки, разбив безмолвие зимней чащи.

Это будет конец бесславный, полный горького разочарования и до ужаса жалкий. «Подходящая сцена, подчеркивающая грубую непристойность гражданской войны. Солдаты, с коими я сражалась бок о бок — теперь они смыкаются, глаза горят жаждой убийства, мечи наголо.

Где та жизнь, которой я хотела? Победа, мир шептали так много обещаний. Кагемендра, нужно было скрыться. Вдвоем на запад, в земли Азатенаев или даже к Бегущим-за-Псами. Будь проклято наследие мира — ты со своей нелюбимой женой, я со своей лишенной будущего, пустой страстью. Мир должен был дать нам большее. Подарить смягчение всего грубого в душах, избавление от жестокости, которую считают необходимым оружием войн.

Но слишком многие из нас смотрели в ярости на примитивные ловушки спокойных комнат. Слишком многие продолжали сжимать нагое железо, даже ходя по мирным странам, надеясь на мирную жизнь.

Мы презрели такую жизнь. Она ниже нас, воителей, нас, вестников кровопролития и смерти. Мы видели в глазах — глазах супругов и давних друзей, родни — что они ничего не понимают. Ничего поистине важного, имеющего смысл. Они мелки, лишены знания о гибельных безднах. Мы видели в них глупцов, а потом, когда души закоснели в самосозданной изоляции, увидели жертв, так похожих на противников с полей брани.

Нам казалось: они слепы к продолжавшейся войне — той, что мы вели, той, что оставила души ранеными и покрыла рубцами. Той, что вопила в нас, требовала, чтобы мы выплеснули ее спазмом насилия. Только чтобы разбить хрупкую иллюзию мира, в которую мы не верили.

Но я мечтала быть среди них, вдали от убийств и террора. Грезила о мире каждое мгновение вечной войны.

Почему же я не смогла обрести мир? Почему всё так тонко, так слабо, так безнадежно мелко? Так… фальшиво?»

Загонщики начали сходиться, те, что позади, приближались — она уже слышала топот ног. Отчаявшаяся Шаренас искала, где встать — ствол старого дерева, вывороченные корни павшего гиганта — но ничего подобного поблизости не было. Она шла среди молодой поросли ильмов и березок. Тут не прошел пожар, под тающим снегом виднелся толстый ковер мертвых листьев.

Солдат слева сдавленно закричал. Дернув головой, она искала его взглядом, но не находила.

И тут двое, что были сзади, рванулись к ней, а третий разведчик подбежал справа.

Во рту пересохло, меч скользил под перчаткой. Шаренас развернулась к нападавшим.

Сзади были две женщины, обе знакомые — но теперь лица исказила ненависть, глаза горели кровью.

Не было ни слов, ни паузы в атаке.

Блеснули клинки. Она поймала и отклонила один, отскочила, чтобы избежать второго. Но тут подоспел третий охотник, выставив меч.

Острие пронзило правое бедро, распоров до кости. От удара мышцы и сухожилия порвались, она ощутила их движение под кожей — и нога тут же перестала слушаться.

Меч ударил по шлему, сдвинув его. Ошеломленная Шаренас упала набок. Резкий выпад вырвал клинок из руки.

Она неверяще смотрела в лицо женщины, а та встала сверху, нацеливая меч, чтобы пересечь горло.

И тут женщина замешкалась, лицо стало смущенным.

Железное острие стрелы торчало из шеи. Кровь хлестала из рваной раны. Жизнь покидала взгляд женщины, упавшей на колени подле Шаренас.

Оттолкнув навалившееся тело, Шаренас рыла почву здоровой ногой, пытаясь отползти. Вторая женщина лежала в паре шагов, пересеченная в области живота — кишки вывалились и пускали пар на холоде. Над трупом склонилась девушка с серой кожей. В красных руках были узкие ножи, скользкие от кровавой жижи. Повернув голову, Шаренас увидела третьего разведчика — лежит лицом вниз, из спины торчат две стрелы.

Девушка приблизилась к Шаренас. — Многие за тобой охотились, — сказала она. — Слишком многие для обычного дезертира. Не важно. Ты надела не тот мундир.

Раздался другой голос: — Нет, Лаханис. Оставь ее.

Девушка скривилась. — Почему?

— Истекает кровью, рана слишком глубокая, чтобы закрыться. Она уже мертва. Мы дали тебе одну.

— Одной не хватило.

— Идем, мы очистили часть леса, но есть другие. Они станут лагерем. Зажгут огни. Впереди целая ночь убийств Лаханис, хватит, чтобы утолить жажду.

Сцена тускнела в глазах Шаренас, становилась серой, но не как в обычных сумерках. Одной рукой она зажала рану на бедре, но кровь текла горячими волнами. Правая нога онемела, вес пришпилил ее к холодной земле. Боль в голове, в мышцах и сухожилиях шеи заставляла ее испуганно задыхаться, каждое дыхание было слабее предыдущего.

Она слышала, как налетчики бродят, забирая стрелы и обшаривая трупы.

Сколько прошло времени — понять было трудно. Сумерки казались не связанными с медленным уходом солнца, они ползли со всех сторон, словно неся теплые объятия.

«Кагемендра. Посмотри на меня сейчас. Держу руку на отметке смерти, пытаюсь остановить утекающую жизнь. Какая густая кровь. Как глина. Наверно, замерзает.

Чувствую боль в ноге. Как будто могу сжать пальцы, пошевелись пяткой. Воображение. Переделываю сломанную форму, будто готовлюсь к тому, что случится. Не сломанную, но снова целую. Готовую шагать во тьме.