— Когда Первый Сын придет, ответьте на его нужду. Умрите за любовь, коей не ведали никогда, ради чужого дела. Умрите, дабы сохранить то, чего никогда не видели. Иди, любовник мужчин. Иди. Девятеро убийц ждут. — Она вырвала руку из хватки сиделки и ткнула пальцем, указав на Финарру. — Она знает, как держать клинок в руках. Ведун! На колени перед Полутьмой. На колени пред твоей королевой. — В следующий миг Шекканто снова расслабилась, смыкая глаза.

Реш склонился ближе.

Монахиня покачала головой: — Всего лишь сон.

Пошатнувшись, Реш отпрянул. Посмотрел на Финарру воспаленными глазами.

— Никакого смысла, — сказала она. — Не уделяйте внимания ее словам. Идемте, день кончается. Нужно ехать сейчас или ждать утра.

Когда она покинула палату, ведун последовал. Он ничего не говорил, но Финарра помнила его взгляд, его откровенную тоску, ужасную жажду.

«Монахи, монахини, ведьмы и ведуны, сестры, братья. Все звания требуют веры. Но мне ничего такого не надо. Я не люблю ходить от храма к храму, от алтаря к алтарю, отчаянно ища причастия. Ваша милость, ум ваш действительно погас, если вы увидели во мне… что-то».

Во дворе царил зимний холод. День угасал. Заметив их, Кепло дернулся в седле. Он кутался в темные меха, словно насмехаясь над собой. Звериный взор устремился на Финарру, потом на Реша. — Ты не отверг ее? Это наше странствие, ведун. Нас двое, во имя Трясов.

Подойдя к лошади, Реш на миг замер, изучая старого друга. — Какое утешение слышать такие слова, Кепло. Ты еще считаешь себя одним из нас.

Кепло Дрим нахмурился. — Разумеется. Почему я должен считать иначе?

Реш сел в седло и схватил поводья. — Она едет с нами. Как ты сказал, Кепло — во имя Трясов.

— Ведун, — предостерегающе сказала Финарра.

Однако тот попросту пожал плечами: — Полутьма уже обнимает нас, как вижу. И хорошо. — Он пнул лошадь, заставляя тронуться и разворачивая к воротам.

Ругнувшись под нос, Финарра вскочила на коня и последовала за мужчинами. Они поскачут в ночи. Она с завистью смотрела на меха, окутавшие плечи Кепло. Уже и сейчас холодно…

* * *

После снежной бури воздух не спешил избавляться от ледяной промозглости. Однако южные ветры приносили все больше тепла, размягчали плотные снеговые барханы, пока лик снегов не покрылся оспинами; старая дорога, по которой ехал Кагемендра Тулас, почернела от грязи и блестела лужами.

Очевидно было, что он ехал по следам других странников — иные были на лошадях, другие шли пешком или погоняли перегруженных мулов. Пока что ему не попадались наспех засыпанные могилы, чему он был только рад. Расставшись с Калатом Хастейном и хранителями. Кагемендра никого еще не повстречал. И не удивительно. Зима переменчива, способна втягивать когти, словно кошка; нынешняя оттепель мало что значит. Сезону осталось еще несколько месяцев.

Он нагонял беженцев — кем еще они могли быть? — но без спешки и особого желания встречи. Ему не хотелось обрести компанию, возложить на себя чужое бремя и лишние заботы. Он и сам почти голодал, лошади приходилось не лучше. Имение отца теперь стало его имением. Холодное наследство. Он не был даже уверен, что оно обитаемо. В отсутствие сына слуги, подданные отца, могли предаться лени и порокам или, еще вернее, скуке. Вполне возможно, что он едет к заброшенным руинам. Ни один беженец не найдет там приюта.

Путь впереди тревожил его своей привычностью. Юношей он часто уезжал из имения, бежал из тени отца и братьев, искал одиночества в безлесных холмах, на днищах высохших озер и просторах прерий. То были едва осознаваемые нужды молодости, слепое размахивание руками — он не понял еще, что искомое одиночество уже существует, глубоко зарытое в душе. Каждая обида, каждое переживание особенности, каждый миг отделения от хохочущих братьев и их свиты — всё это позволяло ему встать в стороне, толкало в мир уединенности.

Если напрячь воображение в попытке визуализации того пустого мира — он увидит его здесь, где конь еле плетется по грязи и снегу, небо над головой мягко-белое, ветер доносит запахи сырой травы. В каком-то смысле он уже дома.

Поэтому — и по иным причинам — он не спешит завершить путь. Если придется сделать большой крюк через южные пустоши… он не станет жаловаться.

Однако необходимость диктует свою повестку. Конь умирает под ним, пустота в животе превратилась в глубокую расслабленность, захватывает все тело, и лишь вспышки боли в суставах, словно ожоги, заставляют его прямо держаться в седле.

Отец был прав, подумал он, что не находил в сыне особых достоинств.

«Шаренас Анкаду, почему ты снова и снова вторгаешься в мои мысли? О чем говоришь с таким презрением на лице? Вижу, твои губы шевелятся, но не слышу ни звука. Я вообразил тебя впереди, чтобы придать форму вестнику — тому, кто должен терзать меня жестокой честностью во имя чести… но я глух к твоим словам».

Она, подозревал Кагемендра, высмеяла бы его стенания. Отхлестала за сонный нрав. С едва сдерживаемой страстью заставила бы соблюсти обет перед суженой, воззвать к чести во имя Фарор Хенд. «Найди ее!», сказала бы она.

Но искать некого. Суженая была лишь обещанием, ничем иным. Такая связь ломается от небрежного слова, одного жеста с намеком на пренебрежение. Встав перед Фарор, Кагемендра Тулас оставался бы немым, ноги примерзли бы к полу. Он думал бы лишь о страданиях, кои вынужден причинять, ибо в душе нет ничего похожего на любовь.

Тракт поднялся на холм. С вершины Кагемендра различил в следующей долине тех, за кем ехал. Группа отошла от дороги, расчистив в снегу место под стоянку. В загоне из веревок виднелась желтая трава, три лошади и мулы жевали мертвые былинки.

Подъехав ближе, он с удивлением заметил мундиры Хранителей на тех, что вставали от кизячных костров, приветствуя его.

Двое, мужчина и женщина, вышли навстречу. Женщина заговорила первой: — Я Севарро, была сержантом. Если ты выследил нас по приказу Хунна Раала, скажи, что наша вражда окончена. Скажи ему, что вражды вообще не было, лишь амбиции лорда Илгаста Ренда. И прежде всего попроси его оставить нас в покое. Хранителей больше нет.

Кагемендра оперся рукой о луку седла. — Куда едете, Севарро?

— Его это заботит? Прочь отсюда. Чего еще ему нужно?

— На пути, Севарро, лежит одно имение. Возможно, там — если пожелаете — найдется отряд домовых клинков. Они будут рады прибавлению в рядах.

Мужчина пошевелился и сказал Севарро: — Он верно говорит, сержант? Мы едем в имение знатного господина?

Остальные собрались за спинами этих двоих, желая послушать разговор.

Севарро качнула плечами. — Я не думала куда-то записываться, Ристанд. Но еда почти вышла. Животным нужно укрытие. Заклинание тепла долго не продержится. На нас надвигается самый жестокий месяц зимы. — Она махнула рукой. — Имение может принять нас как гостей.

— Гостей? Увидев нас, они замкнут ворота! Посмотрите, мы похожи на мародеров. — Ристанд был здоровяком, косматым, широкоскулым; если бы не черный цвет кожи, лицо его оказалось бы покрасневшим от ветра и от раздражения. — Ты сказала, что нашла нам цель — но ничего о говенном имении знатного негодяя! Сладкая дырка, Севарро!

— Когда прекратишь жаловаться, Ристанд? — Женщина смотрела на Кагемендру. — Лорд не живет в имении. Потерял жену много лет назад. Детей нет. Похоже, мы найдем гнездо покинутым, как многие, и оно послужит нам, чтобы переждать холода.

— Что насчет фуража и еды? — спросил Ристанд.

Ее голова резко дернулась, глаза сверкнули гневом. — Может, они все забрали, уходя. А может, нет. По меньшей мере крыша над головой!

— Если там дом-клинки и еще кто-то? Что тогда?

— Тогда, — наставительно, словно ребенку, сказала Севарра, — мы вежливо попросим, Ристанд. То есть в лиге от ворот свяжем тебя и сунем кляп. Перебросим изъеденное блохами тельце через седло. Это хотя бы даст надежду на гостеприимство! — Она повернулась к Кагемендре. — Ну, ты уедешь наконец?