Словно спустился в наш ад из прекрасного мира.

Это потом я пойму, что там снаружи целая страна таких беспризорных, как мы. Брошеных на приозвол судьбы на краю земли.

Это случится, когда лайнер впервые поднимет меня на тысячу метров вверх. Я вдруг увижу, что мир то на самом деле огромен. И тот клочок, что меня заставляли называть родиной – это обочина. Обочина, на которую лишь время от времени попадают солнечные лучи. И, пока длится весна, ручейки изо всех сил стремятся сбежать от туда. Торопятся успеть пока холода вновь не сковали их, подписывая приговор оставаться лишь льдинкой у подножья огромного сугроба.

Вы когда-нибудь видели Россию на снимках из космоса?

Целая страна едва виднеющаяся из-под сугроба.

Целая страна беспризорников. Без родительской любви. Без памяти предков. Без родовых книг. Миллионы пеньков от генеологических деревьев.

Мне кажется, что я в иллюминатор вижу, как родители садятся на пароходы и океанские лайнеры оставляя детей замерзать в этом диком краю. Оставляя их наедине со старшими детьми, которые по зову инстинкта тут же возомнят себя родителями, начнут играть в государство.

– Вы хорошо себя вели? – он улыбается. Оглядывает всех по головам. Намётанный глаз ищет лучший «материал». Я выгибаю спинку, чтобы выглядеть более собраной. Я знать не знаю таких слов как «осанка» и «грация». Я просто стараюсь понравиться.

– Хорошо! – отрепетированным хором отвечаем мы.

Мы все стремимся понравиться, чтобы нас забрали из этой жизни в лучшую.

Целая страна людей, которым некому нравиться. Потому что все старшие уезжают отсюда.

Нет ничего более жестокого, чем бунт рабов. Нет более жестокой сиделки, чем девочка оставшаяся за старшую пока наша привычная сестра-сиделка взяла выходной.

Поэтому мы ведём себя тихо. как бы сильно нас не били. Поэтому мы пригибаем головы, только бы нас не оставили совсем наедине с нашими «подругами». Ведь тогда новый виток жестокости.

Всё чему учит нас детство: худшие времена всегда впереди.

– Девочки, вы уже знаете, зачем мы сюда приехали?

По ногам тянет и комнату постепенно заполняет шмыгание маленьких носиков.

– Сегодня мы выберем из вас будущих спорстменок. Будущих чемпионок.

Будущие чемпионки вытирают рукавами сопельки.

– Нам нужны ответственные и смелые… Вы готовы много тренироваться и не жалеть сил ради победы?

Я уже была готова ответить да, если он только взглянет на меня. Нас учат соглашаться со старшими. Какую бы мерзость вам не предлагали.

Я уже почти не слышу его слов. Только ручьи, что журчат у меня в носоглотке. Я шмыгаю и вытираю носик рукавом. Пальчики на ногах задубели.

– Кто из вас готов посвятить свою жизнь спорту?

«Посвятить жизнь мне».

«Отдать своё детство ради реализации моих амбиций».

«Утроить количество жестокости и истязаний в своей жизни. Выйти на новый уровень».

Я просто сделала шаг вперед, и он увёз меня.

Я торопливо семеню по выбеленной сотнями туристов плитке, оставляя за собой страх и волнение. Я справилась.

Делать так, как Она велит.

Это страшнее прыжка с крыши. Попробуйте хоть раз: выйти за рамки закона. Тот, кто испробовал это в подростковом возрасте – купил билет в один конец.

Это можно по телевизору рекламировать.

Ловлю изучающий взгляд. У двери невысокий мужчина в штатском смотрит на меня. Обвисший плащ, неухоженное лицо с внимательными пожелтевшими глазами, готовыми ко всему. «Он не служит здесь», – думаю я, пытаясь не смотреть в его сторону. Я ведь играю сотрудницу реставрационной мастерской сегодня.

– Простите, вы только что… – неловко пытается остановить меня он. Где-то в глубине души я бы хотела, чтобы он поймал меня. Хотела бы, чтобы он спас меня от неё.

Я улыбаюсь, не сбавляя темпа. Это главное, чему нас учит наша профессия: улыбайтесь, даже, если ваш самолет входит в штопор. Улыбайтесь, даже, если вы не собираетесь помогать обратившемуся.

– Вы кажется только что…

На мне маска «все в порядке». Я двигаюсь мимо. Рано или поздно кто-то бы выследил цепочку исчезновений дорогих экспонатов.

– … можно ваши документы?

– Я очень то-о-роплюсь, – улыбаюсь я и выхожу из музея.

И без того тяжелая дверь кажется просто неподъемной.

Он не торопится и, словно нехотя, следует за мной.

Какого черта! Я могла бы уже сидеть в машине, но теперь… теперь я должна пройти мимо, иначе ему станут известны наши номера. Я не могу приводить хвост. Он идет за мной.

Я ныряю в метро. На эскалаторе он даёт мне возможность отдышаться. Нащупываю тонкими пальцами в кармане лучшего друга любой женщины: зеркальце.

Любая женщина делала так.

В роли зеркала заднего вида – пудреница. Я рассматриваю своего осунувшегося опера. Он ищет меня где-то впереди.

Зеркало гораздо более жестоко, чем женский взгляд.

Небритость… невзрачный плащ не скрывающий ворота заношенной рубашки… синяки под глазами… Что не даёт тебе покоя?

Кропоткинская. Библиотека имени Ленина. Подземные дворцы давно свергнутого короля.

Я словно слышу Её голос: «Если вас кто-то заметил – скройтесь. Лучшее место, чтобы спрятать дерево – это лес. Лучшее место, чтобы спрятаться самому – это толпа».

Я ныряю в толпу. Многие годы я стремилась уйти отсюда. Перестать быть такой как они. Как все эти люди, бредущие по переходам в надежде забыть, что у жизни должен быть смысл. Людские реки. Стаи рыб сбивающихся в косяки в страхе перед открытым океаном жизни.

Студенты в наушниках, чтобы не слышать голоса неизбежного будущего, в котором их никто не ждёт.

Офицеры в отставке с научной фантастикой в руках, чтобы не видеть руин разрушенной империи. Холодная война не просто закончилась. Вы проиграли её.

Женщины, одевающиеся «умеренно ярко», чтобы выделяться на общем сером фоне, намекая на ещё не угасшую фертильность [1], но и не быть мухомором в этом тусклом подземелье.

Так легко плыть по течению. Любая рыбка это сможет. Даже самая маленькая. Даже мёртвая рыбка.

Представьте себе реку полную мёртвой рыбы.

Я закрываю глаза. Пусть за моей спиной будет кто угодно, кроме правдолюбивого служаки не желающего пройти мимо моего маленького преступления.

Сколько лет я потратила на то, чтобы стать другой, но сейчас единственное, что может меня спасти – это быть как они.

Я не всегда была такой сильной.

Представьте себе маленькую комнатку, где единственное лицо пышущее жизнью – это плакат Ромы Зверя, кочующий вместе с ней из города в город. Бледная русская снежная пустыня за окном.

Представьте себе четырнадцатилетнюю девочку, погруженную с головой в альбомы Агаты Кристи. Живущую среди копящейся по углам пыли.

Когда у вас нет родителей, с восьми до шестнадцати лет вы погружены в абсолютный тактильный штиль. Никто не прикасается к вам. Словно вы в депривационной [2] камере.

Вы можете быть кем угодно, если у вас нет родителей. Представляться любыми именами, потому что никто не зовёт вас по имени.

Представьте себе девочку, которая гнётся из стороны в сторону, как тряпичная кукла. На которую орут.

Только орут.

Представьте себе девочку, которая забыла свое имя под обзывательствами и оскорблениями своего тренера.

Когда ты занимаешься спортом, в котором в 16 ты считаешься старой, у тебя нет времени думать о том, кто ты на самом деле. Ты то, кем тебя считает тренер.

Ты можешь иметь медаль. Ты можешь сгибаться пополам под тяжестью медалей. Но ты одновременно можешь и не знать, что твоё имя знает весь мир. Если он скажет, что ты неудачница – ты будешь неудачницей.

Представьте себе брекеты.

Прибавьте ортодонтические пластины, которые мешают вам говорить. Которые мешают вам глотать. Умножьте это на тренера, который мешает вам понять, кто вы такая.

Представьте себе девочку, которая не знает что такое поцелуй.

Когда тебе 15 ты влюбляешься во всё, что двигается. Каждую весну твоё сердце хочет вырываться наружу. И при этом в твоей жизни нет ничего постоянного. Ты хочешь целоваться, как акула хочет есть. Но ты боишься обнажить металлическую клетку, в которую закованы твои страшные зубы. Они не примут тебя такой. И ты меняешься.