Холодные щупальца чудовища кольцами обвились вокруг тела жертвы, и голова несчастной с ужасным воплем исчезла в пасти монстра. Раздался хруст разгрызаемых костей, и несколько мгновений спустя все было кончено навсегда.

Прекратив бессмысленное сопротивление, Танаис обезумевшим взглядом проводила мелькнувший между клыков чудовища окровавленный кусок мяса и обессилено повисла на руках эйдосов. Они отпустили ее; лишившись опоры, она рухнула на колени и, уткнувшись лбом в каменный пол пещеры, затихла.

Медленно, будто с опаской, Томирис приблизилась к ней и остановилась лишь тогда, когда голова Танаис оказалась у самых ее ног.

В следующий миг руки Танаис с нечеловеческой силой обхватили ее колени и оторвали от земли. Никто из эйдосов не успел придти на выручку своей повелительнице, и Танаис с волшебницей на руках оказалась внутри клетки. Щупальце монстра вырвало ношу из рук Танаис, и всемогущая волшебница последовала за своей жертвой. Танаис закрыла глаза и приготовилась умереть, но внезапно ее поразила гробовая тишина, воцарившаяся в подземелье.

Открыв глаза, она увидела, что осталась в огромном зале совсем одна. Клетки, чудовища, эйдосы – все это исчезло, словно и не существовало никогда.

Она опустилась на колени и пошарила рукой вокруг себя, надеясь отыскать хоть какое-нибудь оружие, и услышала за спиной удивленный возглас:

– Что ты потеряла?

Живо вскочив на ноги, Танаис резко обернулась и увидела Алетейю, медленно спускавшуюся вниз по каменной лестнице.

– Что здесь произошло?

– Вряд ли я когда-нибудь сумею это объяснить, – бросаясь к ней, ответила Танаис и заключила любимую в объятия.

– А где наша хозяйка? Она может сильно рассердиться, если застанет нас за этим занятием, – игриво улыбнулась Алетейя.

– Надеюсь, ей сейчас не до нас, – с усмешкой ответила Танаис и, взяв любимую на руки, легко понесла ее вверх по лестнице.

Они вернулись в гостиницу уже после захода солнца и, поднявшись в свою комнату, легли спать.

Утром Танаис разбудил деликатный стук в дверь. Она встала и отодвинула засов. На пороге стоял трактирщик.

– У меня две новости для вас – хорошая и плохая, – начал он, едва переступив порог. – Начну с хорошей. Вчера после полудня без следа исчез дворец нашего правителя, а сегодня с утра и он сам, и первейшие богачи города дерутся на паперти с нищими за корку хлеба и медный грошик. А теперь плохая: вчера утром о вас справлялись какие-то вооруженные люди. Будет лучше, если вы покинете мою гостиницу. И поверьте, я не о себе беспокоюсь.

Танаис поблагодарила трактирщика за предостережение и, когда он ушел, разбудила Алетейю.

Пообедав, они уложили остатки пищи в дорожную сумку и вышли из комнаты.

– Что вас ждет, одному Богу известно, – сказал трактирщик, когда Танаис расплачивалась с ним за постой. – Возьмите этот меч. Мне он ни к чему, ведь я не воин, а вам может пригодиться.

– Спасибо, – Танаис сунула меч в пустующие ножны, и девушки покинули гостиницу.

Выехав за городские ворота, они пустили коней легкой рысью по дороге, ведущей в Феодосию. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась лишь голая степь, у самого горизонта окаймленная бледно-сиреневыми зубцами гор. Дул сухой и знойный ветер, да нестерпимо палили жаркие лучи полуденного солнца.

Какое-то смутное чувство тревоги заставило Танаис оглянуться, и в клубящемся вдалеке облаке пыли она инстинктивно почуяла приближение новой опасности.

– Могу поспорить, что это по наши души, – сказала она подруге, указывая на пылевое облако.

Они пришпорили коней, но преследователи настигали их с неотвратимостью смерти и, осадив своего скакуна, Танаис сказала:

– Дальше скачи одна.

– А ты?

– А я попытаюсь их задержать.

– Ты погибнешь!

– Смерть ждет нас в любом случае. Не лучше ли встретить ее в бою, чем на плахе? Поторопись.

– Есть судьба? – спросила Алетейя.

– Есть, – без тени сомнения в голосе ответила Танаис.

– Значит, у нас она – одна на двоих. Мы вместе спасемся – или вместе умрем.

Развернув коней, девушки помчались навстречу преследователям. Танаис на скаку извлекла из ножен подаренный трактирщиком меч, и обезглавленное тело врага, зацепившись ногой за стремя, повлеклось почуявшим волю конем в лазоревую степь.

Конь Танаис промчался сквозь ряды преследователей, и много горя причинил его неукротимый бег, но в пылу боя Танаис потеряла Алетейю из виду, и она попала в руки огромного воина со шрамом, пересекавшим все лицо.

– Брось меч! – крикнул он и приставил кинжал к груди Алетейи.

Танаис обернулась на крик, и рука ее разжалась сама собой. Окровавленный меч беззвучно упал в траву.

– Ну вот я и вернулась в свой город, – сказала Алетейя, когда их под конвоем вели по дворцовым коридорам.

– Пока мы живы, ничто не потеряно, – слегка улыбнувшись разбитыми в кровь губами, ответила Танаис.

Номос ожидал их, восседая на троне, и злобная усмешка бродила по его надменному лицу.

– Ну вот мы и встретились, – произнес он, не скрывая своего торжества. – До меня дошли слухи о том, что вы вели себя очень дурно. Но я не стану наказывать вас только потому, что о вас дурно отзывались. Я назначаю суд, и, если вам удастся доказать свою невиновность, я сохраню вам жизнь.

– Это очень гуманно с твоей стороны, – презрительно усмехнулась Танаис.

– Твоя жизнь висит на волоске, и на твоем месте я бы не дергался, чтоб ненароком его не оборвать!

– Суд приговаривает тебя, как неисправимую грешницу, к испитию чаши с напитком познания добра и зла и смертной казни через усекновение головы. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. У тебя есть право сказать последнее слово.

Танаис медленно поднялась со скамьи подсудимых и презрительным взглядом окинула зал.

– Вы, что, в самом деле решили, будто можете меня судить? И что я так уж боюсь вашего суда и нуждаюсь в оправдании? Что стану рыдать и каяться? Не дождетесь. От вас я не хочу ни оправдания, ни помилования. Вы кичитесь своею праведностью и законопослушанием, а я говорю вам, что ваша праведность – это ваша лживость, а ваше законопослушание – это ваша трусость. Вы обвиняете меня в том, что я нарушила будто бы какие-то там законы. И считаете себя вправе меня за это убить. А вы спрашивали меня, нравятся ли мне ваши законы, когда принимали их? А раз не спрашивали и без меня принимали, без меня и выполняйте. Я ваших законов не знаю, и знать не хочу. У меня есть свои законы. Их я не нарушала и не нарушу. Потому что я приняла их по доброй воле, и как только они перестанут мне нравиться, я тут же их отменю. Вот как надо поступать с законами: писать их на воздухе и на воде. А вы хотите высекать их на камне, чтоб ваша глупость, освященная временем, стала почитаться еще более глупыми, чем вы, потомками, за божественную мудрость. Но вам и этого мало. Вы хотите судить и казнить всякого, кому ваши законы не по душе. Вы, что ли, дали мне жизнь, чтоб ею распоряжаться? Решать за меня, что я должна и чего не должна? Кого мне любить и ненавидеть? Как мне жить и когда умереть? Я признаю только Божий суд, а вашего – не признаю и не боюсь. Вы желаете чувствовать себя лучше и выше других, и потому свои пороки нарекли добродетелями, и всех, кто имеет пороки, отличные от ваших, записали в грешники. Но один грешник не праведнее другого, и один порок другого не лучше. Праведник – грешник вдвойне, ибо, будучи грешен, желает судить, но сам оставаться неподсудным. «Я свят, я праведен, потому все, что я делаю, свято и праведно, и всякий, кто делает иначе, нарушает и божеские, и человеческие законы», – вот что у вас на уме, когда вы клеймите чужие «пороки» и прославляете свои «добродетели». Вы и законы для того лишь придумали, чтобы карать всякого, кто грешит по-своему, а не по-вашему. Ваша добродетель похожа на стойло, в котором хрюкают сытые свиньи. «У-и, у-и! – визжат они. – Мы живем согласно с добродетелью! Кто живет иначе, – грязная свинья!» Стаду требуется сытный корм и безопасность, чтоб оно могло без помех жиреть и размножаться, и вот стадо объявило: «Хорошо только то, что хорошо для стада!» И свиньи бегут туда, где живет колбасник. Колбасник очень хороший. Он кормит свиней до отвала и оберегает от злобных волков. Свиньи им очень довольны. «Он заботится о нас днем и ночью! Мы становимся все жирнее и приносим большой приплод!» Но однажды колбасник уводит самую жирную свинью на живодерню, и остальные свиньи начинают догадываться, что это и есть расплата за спокойную и сытную жизнь. Надо бежать, спасать свою шкуру! Однако свиньи разучились уже не только бегать, но и ходить. Да если бы и могли, куда бежать? Там, за оградой загона, рыщет вечно голодный волк. Он очень любит свиней. «Значит, нужно смириться, – говорит самая старая и поэтому считающаяся самой мудрой свинья. – Так уж устроен мир, не нам его менять. Все, что рождается, должно погибнуть: таков закон бытия. Так уж лучше умереть под ножом колбасника, чем в волчьей пасти. В этом заключается смысл нашей свинячьей жизни: стать когда-нибудь колбасой. Так будем и впредь жить в этом уютном загоне, где сытно, тепло и безопасно, а колбасник, если и режет, то все же не всех без разбора, и дает предварительно насладиться приятной и сытной жизнью. Потому мы должны любить и слушаться колбасника, ведь именно благодаря ему наша жизнь так разумно и справедливо устроена», – так сказала самая старая и мудрая свинья, которой уже недолго осталось дожидаться прогулки на живодерню, и все остальные свиньи поразились ее мудрости и мужеству, и избрали своей наставницей, и стали посылать к ней в обучение молодых поросят. И она учила их: «Нужно любить и боготворить колбасника, иначе он выгонит нас из загона, и нам придется самим заботиться о своем пропитании и защите. У свиней так много врагов, и все они такие могучие, ужасные, клыкастые, нам ни за что не справиться с ними. Да и корма за пределами загона мало, на всех ни за что не хватит, и многим придется умереть от голода. Нет, уж лучше спокойная, сытая жизнь в загоне. У нас ведь нет ни клыков, ни когтей, ни длинных сильных ног, ни ловкости, ни хитрости, ни отваги, мы не в состоянии защищаться, и погибнем все до единого, потому что те, у кого есть клыки и когти, очень любят нас». И усвоив ее мудрость, свиньи остаются в загоне, где спят, едят и размножаются на радость и во славу колбасника.