– Слушай, – вспомнила мама, – у Марковны за сараем валяются старые бутылки из-под подсолнечного масла, их там штук сто. Если их вымыть и сдать, то наберется на отрез. Давай спросим.

Марковна как услышала, так на радостях и подпрыгнула:

– Ну конечно, забирайте! У меня до них руки никогда не дойдут.

Пока мальчики работали на стройке, Галка за два дня вымыла бутылки с мылом, содой и газетами – это было трудно, масло не смывалось, под ногтями черно. Высушила на солнце, положила в старую детскую коляску, прикрыла тряпкой и отволокла это добро на базар. Звону было на всю улицу. Две бутылки разбились, а за остальные сто двадцать семь штук она получила пятнадцать рублей двадцать четыре копейки. Это было целое состояние! Галя положила деньги в крошечный кошелек – и бегом домой. Оставила коляску – и на стройку, за мамой. Мама посмотрела на часы, сказала, что уйдет ненадолго, и они с Галей пошли на базар к Сурэну. Сурэн завел их на склад, а там такие красивые ткани, что глаза разбегаются и дух захватывает. Галя бросилась к полкам и уже потянула рулон штапеля, а мама сказала:

– Сурэн, моей дочке нужно волшебное платье.

Всегда улыбающийся Сурэн – такое впечатление, что улыбка навеки застыла на его лице, – хмыкнул и повел их в конец склада. А там… Там шелка, один другого краше.

Галя растерялась, и вдруг ей пришла в голову мысль:

– Дядя Сурэн, а что бы вы для меня выбрали?

Мама посмотрела на Сурэна, потом на Галю и застыла от удивления.

Дядя Сурэн приосанился:

– Тебе для какого случая?

– Меня пригласили на фильм «Ромео и Джульетта», – ответила Галка и, сколько на себя ни злилась, все равно покраснела как рак.

– А… Понятно. – Он два раза прошелся вдоль стеллажей, постоял, покачиваясь с пяток на носки, и показал пальцем вверх. – Вот в этом шелке ты затмишь Джульетту.

Он забрался на высокий табурет и снял рулон. Такой красоты Галя не видела – на зеленом фоне россыпью желтые тюльпаны. Марковна пошила платье за один вечер. Тут нечего было шить – подрез под грудью, расклешенное, без рукавов. Потому что вся красота была в ткани.

Салман увидел Галю и ничего не сказал – она все прочла в его глазах. Все слова она услышала в его молчании, в том, как они шли до клуба, как он вел ее мимо контролера, как усаживал на место, с какой гордостью смотрел по сторонам. А после фильма он рассказал ей о долине тюльпанов, точно таких, как на ее платье.

– Я обязательно покажу тебе эту долину, мы поедем туда весной. Только снег сойдет, а долина уже вся в нежно-зеленой траве, как на твоем платье… – Его глаза мечтательно заблестели. – А через неделю вся долина в желтых и оранжевых тюльпанах. Есть долины, где растут голубые и фиолетовые ирисы, красные маки. Есть долины красных тюльпанов, но я люблю желтые. Я знаю, где их больше всего, там так красиво, как в сказке! Ты согласишься приехать к нам?

– Конечно. – Она счастливо улыбнулась и прищурилась: – Ты… ты не такой, как все…

Он смутился и опустил голову.

– Скажи, а я когда-нибудь тебе снилась?

Он медленно поднял голову и улыбнулся:

– Нет, но обязательно приснишься, я сердцем это чувствую. – И он прижал ладонь к сердцу.

Строительство шло четко по графику, намеченному Абу, – за полторы недели до отъезда были готовы дом на три спальни, коровник и банька. Оставалось закончить сарай для дров и сена, забор, ворота и калитку.

Верочка позвонила сестре в Харьков, чтобы пригласить на новоселье, и с телеграфа вернулась расстроенная. Она так хотела, чтобы их отношения хоть немного наладились. Когда-то, еще детей не было, Вера порывалась поехать в Харьков, к сестре – больше не к кому, но Наташа отказывала под любым предлогом: мол, занята очень, сама приеду как-нибудь на недельку. Вскоре и Гармашам стало некогда – то дети маленькие, потом один за другим в школу пошли, то корова отелилась, то картошку копать, то поросенка резать. То эти переезды. Теперь появилась веская причина – они осели надолго и будут справлять новоселье. Но Наташа перевела разговор в старое, неприятное русло, и на том время разговора – пять минут – вышло. Верочка на сестру не сильно обижалась – той и так досталось в жизни. Была у них еще одна сестричка, Надя, – она заболела и умерла через месяц после ареста отца. Маму свалила горячка, и Наташа сама хоронила Надю, потому что не только родственники, а все село от них отвернулось. Мама долго болела, и хозяйство – огород, коза и куры – было на Наташе. Все случившееся ожесточило сестру, она будто заледенела, будто ей попал в сердце кусочек льда, как мальчику Каю из сказки «Снежная королева». Но, как в сказке, лед не выскочил из ее сердца, и с каждым годом сестра становилась все суровее. Настолько суровее, что ссорилась с мамой и Верой, и мужики шарахались от нее как черти от ладана. А она была привлекательной: густые каштановые волосы, изумрудные глаза, аристократичная бледность на щеках, ладная фигура.

Мама умерла, когда Верочке было семнадцать. Они с сестрой продали хату, деньги разделили и разъехались: Вера – в Чугуев, в казенную квартиру лесхоза, а Наташа – в Харьков. К тридцати пяти годам она уже заведовала большим складом промышленных товаров недалеко от вокзала «Левада» и жила в добротной пятиэтажке в начале Пушкинской улицы, в двухкомнатной квартире. Писала, что окна выходят на бекетовский дом с химерами, а на первом этаже есть стоматологическая поликлиника, так что сверлить зубы можно, не выходя со двора. В пятьдесят девятом Наталья совершила отважный поступок – отправила в Совет министров СССР запрос об отце. Прислали бумажку, что в сорок третьем он умер от «перетонита» (так и написали, с ошибкой), отбывая наказание в ИТЛ. Прислали свидетельство о смерти, а о посмертной реабилитации сообщили устно.

Были у Наташи мужчины, не было – Гармаши об этом ничего не знали, знали только, что она ногой открывает дверь в любой кабинет. И вот, около восьми лет назад, еще когда они жили под Ровно, Наташа сообщила письмом, что приезжает, и прислала посылку, чего никогда не было. Гармаши пошли на почту как на праздник – вот, думают, потеплели отношения. Принесли посылку домой, их обступили дети. Петя топориком подковырнул крышку, снял, а там поверх газеты записка лежит: «Без меня не трогать! Хранить в прохладном месте!» По кухне разнесся запах копченого свиного балыка. Не тронули, даже под газетку не заглянули. Юрка хотел заглянуть, но Петя запретил.

– Пахнет вкусно… – обиженно промычал Юра.

Петя молча прибил крышку и отнес посылку в погреб. Дети выглядели растерянными.

– Наверное, она сама хочет нас угостить, – предположила Вера, но уверенности в ее голосе не было.

Встречали Наташу всей семьей, отдали ей комнату детей. Она сразу спросила, где посылка.

– В погребе.

– Не трогали?

– Нет, – ответил Петя. – Принести?

– Перед обедом.

Петя принес. Перед обедом. Все сели за большой овальный стол, Петя наполнил рюмки водкой. Наталья шуршала газетами, роясь в ящике, дети с любопытством следили за ее руками и глотали слюнки. Вера раскладывала жареную картошку по тарелкам. Хотела положить Наташе, но та жестом запретила и прищурилась на тарелку. Обмакнула кончик салфетки в водку и тщательно вытерла тарелку. Потом снова обмакнула и вытерла столовые приборы. Выложила из ящика два свертка. В длинном действительно оказался балык – она отрезала четыре толстых куска, положила на свою тарелку, снова завернула в бумагу и сунула обратно в ящик. Дети разинули рты и захлопали глазами. В плоском была металлическая двухсотграммовая банка.

– Мне нужна открывалка, – сказала Наташа.

Вера передала ей открывалку.

В банке была черная икра, до краев. На икру дети уже не смотрели, а усердно тыкали вилками в картошку и просили побольше холодца и хрена с уксусом. Ни Петя, ни Вера не ели, а только переглядывались – кусок не шел в горло.

Погостив четыре дня, она уехала, и дети с радостью вернулись в свою комнатку.