-  Батянь, ну на хрена, скажи ты мне? Не, ну шутки-прибаутки, понимаю, но ведь опять на рожон лезешь!

   -  Ладно, не читай нотации, без приколов у меня от всего этого вообще крыша съедет. Расскажи лучше, чего там, в приделе , икона всё мироточит ? Я сегодня не заходил,- перевёл разговор отец Глеб, - думаю, молебен там ещё отслужить. Может завтра?

   -  Да, я прикладывался. С Николаем акафист вчера там прочли. Ну, и исследовали. Никак оно там ниоткуда взяться не может естественным путём. И ровно из глаз на лике! Но масло без вариантов - мироточит.

   -  Ну, а чё шеф?

   -  Да он зашёл один раз, но всё как-то старается не замечать, а то шум поднимется, в патриархии объяснять и вообще... А оно ему надо?

   -  Ну да, ну да...

Дождь лил ещё сильнее. Они остановились на светофоре. Молодая симпатичная девушка в коротенькой юбке, накрыв голову какой-то газеткой, быстро перебегала переход, стараясь аккуратно перепрыгивать через всё разрастающиеся лужи. Следом шла старушка с палочкой, уже зажёгся зелёный машинам, а она всё никак не успевала перейти своими мелкими шажками. Глядя на неё, отец Глеб вдруг вспомнил, что хотел рассказать другу.

   -  Помнишь отца Петра? У него ещё Вадим, регент будничного хора, пел там в праздники.

   -  Ну да, крутой батёк! У него всегда всё в ажуре...

   -  Было... Теперь он отпетый священник...

   -  Блин, батянь, у тебя то войска ангельские, то священники отпетые... Неужто помер?

   -  Да, без шуток.

   -  Да что ты говоришь?! - перекрестился отец Сергий. - Он бухал, вроде... и немало...

   -  Не то слово! Да потом всё время за руль садился, к разговору о машинах. Один раз по встречке пьяный ехал - ждать надоело ему в пробке! И - прямо в ментовскую машину со всей дури! Она на разделительной стояла... Ему офигевшие менты тогда пятнадцать суток дали. Он даже откупиться не смог...

-Жесть!

   -  Да... Добухался... Теперь дали им нового настоятеля из крутых патриархийных - так он зарплаты урезал, половину поувольнял, хамит всем... Оказалось, у отца Петра бизнес был. Чего-то с машинами мутил, автосервис что ли... Так он с этих денег не только в патриархию башлял, но и церковным своим приплачивал: кому на рождение ребёнка, кому премиальные, кому, если ^[123] ещё что-то случилось... А теперь - ни фига! Вадим, регент который, рассказал, что они к настоятелю новому после Рождественской службы пошли колядки спеть. Тот послушал и говорит: «Это вы на халяву пожрать хотите, ничего не выйдет!»... Вот так вот... Мертвечина у них там теперь...

- Мертвечина, - повторил, останавливая свою машину у метро отец Сергий, - ладно, Глебушка, хорошо мы с тобой пока не отпетые священники... во всех смыслах.

Ощущение дежавю

Мне больно отпускать тебя на волю,

Но ты никогда не пойдешь вместе со мной. Шутки в стороны. Конец добрым сказкам. Конец ночам, которыми мы не смогли умереть. Это конец.

The Doors, «The end»¹³¹.

   -  Отец Сергий, открой...

   -  Ты чо, Глебушка, такой убитый? - Сергий впустил друга к себе в келью. Тот сразу грохнулся на стул.

   -  Прихожанка одна... Я ей квартиру освящал. У неё сын наркоман... повесился. Подходила сейчас - отпеть просит...

   -  А чего ты так распереживался? Не впервой ведь. Отправляй в патриархию за разрешением.

   -  Да нет, не в том дело... У тебя выпить есть что-нибудь?

   -  Найдём... Вискарика или водку? Что будешь?

   -  Давай водку. Со мной-то выпьешь?

   -  Я, вообще-то, за руль. Но время есть ещё, посижу с тобой, раз уж такое дело...

Отец Глеб налил и выпил подряд две стопки, что на него не было похоже. Отец Сергий слегка пригубил от своей. Глеб помолчал, налил себе ещё, но пить пока не стал.

   -  Понимаешь... Она, мать то есть, этого наркомана, плакала, так смотрела... Да нет, не в том дело... Николаем покойника звали, а у меня уж не первый такой Николай... Тоже фигню какую-то говорю... Не о том...

   -  Батянь, ты чего-то того, заговариваешься. Понимаю, неприятно, расчувствовался. Николай этот - не первый у тебя самоубийца или наркоман, тоже понятно. Да и вообще, это ж теперь явление распространённое, а убиваться из-за каждого наркомана - никакого здоровья не хватит, да и вообще... У меня сколько друзей в Чечне положили из тех, с кем в военном училище в самоволку бегали, да на губе сидели! А кто уже после войны с собой покончил, а кто и без войны спился-сторчался... Что ж теперь? Нежности, извини, какие-то телячьи... Силы есть - молись, а нет... чего рассусоливать-то? Или я чего не понимаю?

   -  Эх, и понимаешь, и нет... Если по-простому сказать: бывало у тебя, когда ты с человеком не поговорил, не понял, что ему совсем хреново, а он после этого того... в петлю? - Глеб отпил еще половину.

   -  Блин, вона о чём ты... Не знаю за собой такого... Не помню - но и не исключаю...

   -  А я знаю, что точно! Однажды уже было, что человек ко мне пришёл, а я не услышал, не увидел, что ему помощь нужна срочно... Да и теперь тоже

ill

Дорз, «Конец».

чувствовал, что что-то должен сделать... Может ещё раз прийти, поговорить... Не знаю. Тонкое такое взаимопонимание было... а я... Испугался, наверное...

Глеб махнул до дна.

   -  Отченька, ты не нажрёшься у меня здесь часом? - забеспокоился Сергий, но Глеб не обратил внимания.

   -  Да, это страх! Парень не боялся умирать, идти путём Джима Моррисона! Это путь саморазрушения, но без страха, а у меня - во всём страх! Вся моя вера из страха. Ведь как я к вере пришёл, знаешь?

-Нет.

   -  Я хипповать начал лет в шестнадцать. Однажды сидим мы у дружка одного на квартире и коноплю курим. Я косяк передал, а мне сосед и говорит: «Встань, закрой дверь, чтоб никто траву не учуял». Я встал и закрыл. Сажусь, а он мне снова: «Встань, закрой дверь, чтоб никто траву не учуял». Я встаю, закрываю, сажусь, а он снова: «Встань, закрой дверь...» И опять по новой, и ещё несколько раз так. Тут меня и прошибло, что я вечно теперь буду эту дверь закрывать, никогда это не кончится... И так меня пропёрло, что я ломанулся оттуда - меня уже в подъезде отловили. Я ничего не соображал - только боялся этой двери! Только б не такая вечность! М-да... Этот страх меня и в церковь первый раз привёл... Страх... Понятно, на исповеди мне объяснили, что это такой ад и есть: бесконечность без Бога... Дверь, кстати, я раньше с этим не связывал. Но это ж и есть дорз по-английски... Та ли это дверь?... Если боишься, то, наверное, она самая и есть: дверь страха... ворота в ад. Но Джим не боялся, и Николай этот... Точнее, не страхом руководствовались, понимаешь? А у меня везде, во всём страх! Мук адовых испугался и решил жить по-правильному, блахачестиво, понимашь!

Заметно подвыпивший отец Глеб говорил всё громче, но Сергий не хотел его прерывать. «Пусть выговорится человек», - решил он.

   -  А что толку? Благочестие из страха - это ханжество и ничего более! Бог здесь не при чём. Я к Нему-то не пришёл. Только они: Джим, Николай и все такие, как они. Они честны перед этой пустотой без Бога. А я картинки благопристойные себе нарисовал, обманываю и себя, и людей! А мне - страшно!!! Понимаешь?! И, главное, страх свой я этот берегу!!! Я ж этой пустоты у них в глазах испугался! Лезть в неё испугался! Честности их! За мирок свой уютненький, блин, испугался! Его не трожь! Ненавижу себя! Ненавижу всю эту лживость!...

Глеб налил ещё, расплёскивая водку мимо стакана. Маханул.

   -  Все эти разговоры, тёрки, дела, на славянском служить или на русском, это всё ффффигня! Мы играем, а не верим, не любим... Да что -мы\ Я... Я вру и боюсь... Любви нет, а без неё один страх, ложь и мутотень!

Помолчали.

   -  Ладно, Глебушка, иди в келью к себе или, лучше, здесь у меня ложись. А я поеду... И знаешь... Не бери ты это всё в голову! Это уныние, и бес тебя искушает, вот. Да, грешные мы. Но не так же, что совсем уж... Мутотень! Где слово-то такое выискал?