обойтись общей исповедью, ничего не называть конкретно, кроме своих имён! Пожалуйста! Кто первый? Подходите!

Подошла начинающая по виду пенсионерка.

   -  Батюшка, вы знаете, я конфетку вчера съела, так не знаю, постная ли была? И ещё с соседкой мы...

   -  Подождите, - перебил её отец Глеб, - вы не слышали, что я говорил?

   -  Да я быстренько! Мне ж надо! Так вот, захожу я к соседке...

Сопротивляться рассказам о соседке, конфетках, искушениях от

просмотра сериалов и тому подобного у батюшки сил не было.

Так прошло минут десять, за которые исповедовались всего три-четыре человека. Боковым зрением отец Глеб видел, что очередь на исповедь за это время увеличилась ещё человек на двадцать.

Вот подошла молодая, знакомая на вид прихожанка. «Ну эта хоть должна понимать!» - подумал батюшка.

   -  Ваше имя? - спросил он, стараясь побыстрее укрыть голову

123

исповедницы епитрахилью

   -  Нет, отче. Подождите. Я должна покаяться!

   -  Что-то случилось?

   -  Понимаете, я вчера была у свекрови, и она ТАК на меня посмотрела, когда я её сковородку взяла! А я ведь не хотела её обидеть, но простить этот её взгляд до сих пор не могу...

   -  Всё? - почти вскрикнул батюшка.

   -  Нет, - ничтоже сумняшеся, отвечала исповедница, - я ещё сдобную булочку вчера съела и, когда муж телевизор смотрел...

   -  Простите, - перешёл на тихий рык батюшка, чувствуя, что граната в его голове уже взрывается, - вы слышали, что я говорил? Вам плевать на людей, которые тут стоят и у кого и впрямь что-то серьёзное?

   -  Но мне ведь надо... Я же...

Договорить он ей не дал. Как сеть набросил епитрахиль на несчастную и с силой наклонил её голову к аналою. Быстро читая молитву, батюшка, сильно ударяя пальцами, перекрестил голову исповедницы.

   -  Крест, Евангелие целуйте!

Отпущение грехов явно не принесло радости только что исповедавшейся. Она, поправляя очки, с обидой посмотрела на батюшку.

Когда-то отец Глеб был противником и обличителем общей исповеди, но теперь он громко обратился к толпе:

   -  Братия и сестры! Правила меняются. Объяснять я больше не буду! Но если кто-то ещё подойдёт сюда и будет рассказывать о бытовых, обычных грехах, вроде того, кто что съел и куда и зачем посмотрел, будет отлучён на сегодня от причастия и получит епитимью! ^[117]

На успех отец Глеб не рассчитывал... но, он пришёл! Прихожане пошли живее и, если и говорили что-то не слишком уж особенное, то быстро, кратко и чётко, не задерживая очередь. Времени, хоть и немного, хватило уделить всем тем, кому и впрямь это было необходимо здесь и сейчас.

К началу причастия батюшка зашёл в алтарь. Настоятель храма как раз запивал после причастия.

   -  A-а, пришёл? Сколько исповедников-то?

   -  За сто пятьдесят где-то...

   -  Точнее считать надо, отче! Где-то - это в деревне, а здесь - столица! Ты что там на исповеди ворон считаешь, а не исповедников?... Ладно. Бери чашу, пойдём причащать.

Вышли причащать. Отец Глеб справа у иконы, с этой стороны специально отворяли обычно закрытую дверь храма и запускали на причастие детей.

   -  На правую руку положили, та-а-ак. Рот... ага... имя? Раб Божий, младенец Даниил, причащается Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа...

Алтарник ловко вытер рот младенца. Повезло: орущих и бьющихся младенцев на этот раз было мало. Один мегапупс саданул-таки чашу снизу ногой, но отец Глеб держал крепко. Тут раздался настоятельский крик:

   -  Нет, я сказал! Всё! Без разговоров! Не держите очередь.

Отец Константин опять не причастил Ларису, колясочницу с церебральным, иссохшую девушку лет двадцати с небольшим, которую мать привозила почти на каждую службу.

Уже пару месяцев, как её не причащали. Настоятель отлучил её от чаши за то, что она причащалась во время месячных. Кто бы мог подумать, что у этого едва живого создания они вообще могут быть... Собственно, настоятель и решил, что она специально решила похвастаться этим, когда после службы её подвезли к нему за благословением, а она громко и получленораздельно произнесла:

   -  Ба-а-а-тю-ка-а-а-а, а нчехо, шэ я пхгичашалась, а у мня кровь тче...

На холёном лице протоиерея изобразились гнев и брезгливость.

   -  А чё ты на исповеди это не сказала?

   -  Забы-и-и-и-а, батг-хю-ка-а-а-а...

   -  Не забыла ты! Знаю, врёшь всё! Если б не болела - вообще проституткой бы была! Вот тя Бог и наказал, чтоб меньше грешила! А за враньё и глумление над святыней на пол года тебя от причастия отлучаю!

Младшие священники не решались перечить настоятелю, зная, что легко попадут под раздачу. Лишь бывалый и немолодой отец Вячеслав как-то на трапезе, когда отец настоятель подвыпил и раздобрился, в шуточной форме пытался попросить шефа смягчить свой гнев, что не стоит так уж строго с этой дурочкой.

   -  Шлюха она в душе, отец Вячеслав! И не говори мне ничего, знаю, что вы с Глебом хотите её причастить, но не вздумайте!!! Ты меня понял?! Отец Глеб, ты тоже слышал! С тобой, вообще, будет разговор короткий!

Глеб понимал, что выйдя за штат в провинции, на московском приходе он живёт на птичьих правах, а отец Константин близок к владыке и даже имеет

ад

особое расположение патриарха... С тех пор отец Глеб проходил мимо Ларисы быстро и старался отворачиваться. Когда же она подъезжала за благословением, натужно улыбался и говорил, что очень торопится...

После причащения отец Глеб направился снова к аналою с крестом и Евангелием - доисповедовать тех, кто хотел только покаяться, не причащаясь. Ритм теперь был не столь бешенный: можно и выслушать человека. Но лимит времени всё равно был ограничен, надо было успеть на панихиду - помочь дьякону прочесть записки.

Последней подошла молодая девушка. Прыщавая, некрасивая и не обаятельная, затравленная какая-то.

   -  Знаете... я с детства на исповеди не была... Я из под Саратова, здесь учусь в институте...

«Могла бы и не говорить, по всему сразу видно, что из соседней общаги провинциалка».

   -  Я аборт сделала... вот...

То ли как-то она это сказала, то ли ещё что-то подействовало на возбужденную до предела психику отца Глеба, но его вдруг наполнило какой- то особенной тихой болью сострадания к этой несчастной дурнушке и её ещё более несчастному нерождённому ребёнку.

Ответил он не сразу... Собственно, самое главное и происходило в эти мгновения молчания. То понимание и единение в печали и, одновременно в радости, которые, если и можно описать и объяснить словами, то всё сразу опошлится, зазвучит искусственно и пафосно, настолько лишними окажутся слова...

   -  Вы...хорошо, что пришли... Я понимаю, что в общаге очень много романтических соблазнов, а вы молоды совсем... Сколько лет-то?

   -  Восемнадцать.

   -  И родители ничего не знают?

-Не...

   -  Ну и ладно... Грех большой, вижу, вы это понимаете и от этого страдаете... Но Господь милосерд и принимает искренне кающихся. Да и вообще больше понимал блудников и грешников, чем праведников, по видимости... - дальше батюшка говорил всякие банальности про покаяние, как изменение жизни, про необходимость помощи Божией через таинства Церкви и т.д. и т.п. Ему даже самому было неловко, что говорит не то, и как-то не так... но он понимал, что главное уже произошло...

Много лет спустя отец Елеб снова встретил и узнал эту девушку, уже повзрослевшую. Это было в одном из женских монастырей на престольный праздник. Отец Глеб исповедовал. Он уже давно не служил в том столичном храме. Поседевшего и пополневшего, в очках, она его не узнала. Не глядя на священника, она достала бумажку и начала читать, заправив прядь, выбившуюся из-под плотного платка.

   -  Согрешила нерадением о спасении, нарушением постных дней, сластоядением, смехом, имею своё мнение, непослушанием... Дальше - весь знакомый компот.

Отец Глеб попытался выйти на откровенный разговор. Он был уверен, что получится, что не могла эта девушка за какой-то десяток лет так засохнуть, что это всё внешняя шелуха, форма.