– Кого-нибудь убило?

– Нет, из наших ты пострадал да еще из группы Вероники Петровны двое маленьких, незначительно.

– А мои? Ну те двое, что со мной были?

– Слегка контужены. Но, в общем, все в норме.

– А когда поедем?

– Не знаю. Наш эшелон разбит.

– А без меня не уедете?

По тому, как Нелли Ивановна задержалась с ответом, Виктор понял, что такой случай не исключен.

– Не бросайте меня, Нелли Ивановна. А то я убегу!

– О-о, в этом может кто-то и сомневается, а я – нет. Ты меня убедил еще в Ленинграде побегом на фронт. Давай-ка быстрее поправляйся, а там посмотрим, – уклонилась директор от ответа.

– А где Валерка, Эльза, Гешка?

– В бараках, помогают устраивать детей.

«Беги, беги в щель, пацан! – кричала Ижорская. – Да захвати своих детишек-то, дуралей!»

Виктор оглянулся и увидел, как она горстями хватала пшенную кашу со свиной тушенкой из его миски, потом из мисок ребят, которых он тащил с собой.

«Не смей!» – что есть мочи крикнул он и… проснулся.

– Эй, малец! Ты что? Небось что-то страшное, ленинградское увидел?

Перед ним стояла пожилая женщина в белом засаленном халате, только лицо ее было полнее, чем у только что приснившейся Ижорской, и добрее глаза.

– Хорошо, что ты проснулся. На-ка, поешь манной каши на молоке. Врачиха сказала, что ты ел еще на той стороне Ладоги. Потому тебе и каши малость дают, как котенку.

Она поставила на стул перед ним железную миску с действительно кошачьей порцией каши. «Моя порция пшенки, оставшаяся во сне, которую, наверное, съела „ижорская“ обжора, была значительно больше», – подумал он.

Несмотря на голод, в голове вертелась более важная мысль:

– Теть, а где бараки с нашим детдомом?

– Да недалече, на торфоразработках.

– А как туда добраться?

– Да ты что, идти туда удумал? Выкинь из головы! Врачиха приказала лежать, потому как сотрясение мозга у тебя.

– Да нет. Я к тому, что могут ребята навестить, так чтоб не заблудились. А я что, я лежу и буду лежать, пока не поправлюсь.

– Не заблудятся твои ребята. Сюда никого не пускают. Карантин объявили по дизентерии. Уже который раз.

– А станция где?

– Какая станция?

– Ну та, с которой отправляют эшелоны эвакуированных.

– Да никакой станции нет, тупик тут, вона за окном. – Она отодвинула занавеску. – Батюшки! Кажись, началась посадка ленинградцев. Ах ты господи! Мне ж надо собрать… Да ты ешь быстрее, а то остынет!

Она заторопилась к двери, на ходу объясняя, что ей надо собрать. Но Виктор уже не слушал. Он, как мог, стремительно поднялся, отдернул занавеску и… вместо уличного пейзажа увидел Валерку Спичкина, прижавшегося к стеклу так, что из-за приплюснутого носа сделался похожим на поросенка.

– Витька, открой!

Виктор больше догадался, чем услышал приглушенный стеклами голос друга. Он с трудом поднял шпингалеты оконных рам.

– Мы уезжаем! – затараторил Валерка, едва приоткрылось окно. – Тебя оставляют здесь. Говорят, у вас в лазарете у кого-то понос, значит, всех надо проверить. К тебе не пускают. Я пролез. За уборной есть дырка в проволоке. Ты как? – Валерка пытливо и с надеждой смотрел на Стогова. – Эльза плачет. Ходила к директорше, а та сказала, что сама сожалеет, но не имеет права. Я на всякий случай взял у Гешки портки, футболку. А на башку Эльза дала тебе платок, чтоб бинты не видны были.

Одевание заняло считаные минуты. Виктор кинулся к окну, потом вернулся к стулу и, как когда-то сделала Ижорская, горстями в два приема съел кашу, запил холодным сладким чаем, а кусочек белого хлеба положил за ворот рубашки.

К эшелону Валерка вел Виктора стороной, за кустами, высаженными вдоль насыпи. Остановившись, он посчитал вагоны и уверенно сказал:

– Вот начинаются наши. Мы с тобой в шестом, а Эльза с девчонками – в следующем. Стой здесь. Я посмотрю, нет ли кого, кто может выдать нас.

Он шмыгнул в заросли. Уже через минуту, присев между колесами, радостно заорал:

– Витька, мотай сюда, здесь никого нет!

Виктор пролез под вагонами и огляделся.

Первое, что бросилось в глаза, – это крупно написанное мелом на раздвижной двери:

С помощью Валерки и раздетого Гешки Виктор с большим трудом влез в чрево вагона-товарняка. В нос ударил едкий запах человеческого пота, хлорки и столовских помоев. Слева и справа от входа из досок были сделаны двухэтажные нары, уже застеленные постельным бельем, с лесенками на верхнюю полку. У противоположной двери стояли грубо сколоченный стол с лавками, железный питьевой бак и ведро. Витька подумал, что в телятнике[6] ездить еще не приходилось. В пионерский лагерь возили в пассажирских вагонах.

– А где все? – спросил Виктор.

– Обедают. Сейчас придут, – ответил Гешка. Потом, как будто извиняясь, попросил: – Витька, отдай штаны. Мы с Валеркой смотаемся, сами пошамаем и тебе чего-нибудь принесем.

Виктор остался в одних трусах и Эльзином платке. Он закрыл дверь, залез на вторую полку и забился в угол. Оставшись один, он предался воспоминаниям. С теплотой вспомнилась профессорша Вера Георгиевна, приютившая его после того, как он «оттаял» из состояния «свежезамороженной кильки» – так она говорила о нем врачам в госпитале. Она очень хотела, чтобы он жил у нее. Сейчас стало жалко и стыдно, что тайком удрал на фронт. Все равно из этого ничего не вышло, только хуже обернулось: попал в детдом да еще дошкольный, а потом загремел в эвакуацию. Правда, Вера Георгиевна тоже собиралась отправить его на Урал, к своей матери и сыну.

Воспоминания прервались приближением множества детских голосов. Дверь отодвинулась, и Валерка скомандовал:

– Гешка, залезай, будешь принимать сопл ячков!

Виктор слез с полки, чтобы помочь Геше.

– Ура-а! Витька вернулся! – завизжали «соплячки» его группы.

– Цыц! – гаркнул Валерка. – Если кто-нибудь проговорится воспитательницам о Витьке, выброшу из вагона! Поняли все? Витька будет пока сидеть на верхней полке в углу, и никто не должен знать об этом. Пока не тронется поезд, к нему не подходить!

– А почему-у? – прогнусавил с обидой один из малышей, Саша Балтийский.

– А потому! Много будешь знать – скоро состаришься, – объяснил Валерка, но, чувствуя, что связь между словами «знать» и «состариться» ему и самому не понятна, уточнил: – Витьку могут увести на перевязку. Витька, покажи бинты! – обратился он к Стогову. – А поезд ждать не будет. Теперь ясно?

Когда все дети оказались в вагоне, Валерка развернул газетный пакет.

– На, одевай! – подал он Стогову темно-синие штаны и клетчатую серую рубашку. – Пока Гешка выпрашивал тебе порцию еды, я искал одежду.

– Где искал?

– А там, на пристани, сарай, на дверях которого написано: «Склад потерянных вещей». Там чего только нет, и взять можно было бы что-то получше, но я спешил, схватил первое, что под руку попалось, пока никого не было. Еще три панамы: мне, тебе и Гешке.

– Ребята! – раздался голос воспитательницы Александры Гавриловны. – Принимайте посуду и бачки с ужином. Да помогите мне забраться! Нелли Ивановна приказала, когда тронется поезд, дверь закрыть. Но небольшую щель надо оставить, а то мы задохнемся, да и света будет побольше. Нам теперь будет труднее без Виктора.

В полутемном вагоне она еще не присмотрелась к углам, в одном из которых, на верхней полке, сидел Стогов.

– А может, его отпустят? – робко спросил Геша.

– Нет. Врач сказала, если анализ на дизентерийную палочку не подтвердится, его отправят следующим эшелоном. А вот когда и куда, неизвестно.

Почти одновременно с длинным, протяжным гудком лязгнула сцепка. Вагон подался назад, а потом рывком двинулся вперед. В оставленную щель стала видна ползущая назад земля. Все оживились. Валерка с Гешей подошли к щели в двери, но Александра Гавриловна испуганно крикнула: