– Расскажи о Херсонесе, – напомнил Евграф.

– Только не обижайся, если навру. Просто что-то слышала, где-то читала.

– Говори, говори!

– В общем, когда его построили, не знает никто.

– Почему? Разве не осталось записей?

– Почти… Считают, что Херсонес основали греки примерно в пятом веке до нашей эры. У них в Греции всякие распри начались. Часть людей перебралась в Таврику. Несколько веков город простоял, а потом все кому не лень начали его перестраивать. Одни дома и храмы рушили, другие на том же месте возводили. В результате никто точно не скажет, что было в самом начале.

– А колокол? – Евграф посмотрел на два каменных столба, вознесших над морем чугунного исполина.

– Колокол вообще к тому времени не относится. Он туманный.

– Что значит – туманный?

– Во время тумана звонили, чтобы корабли на берег не налетали.

«Сей колокол вылит… святого Николая Чудотворца в Таганроге] из турецкой артиллерии весом… пуд 1776 года месяца августа… числа», – прочитал Евграф. – Ну понятно. Херсонес тут ни при чем.

– Колокол после Крымской войны во Францию увезли и повесили на соборе Парижской Богоматери. А потом вернули. Представляешь, ночь, туман, а кто-то стоит здесь и – бом, бом, бом!

– Ага. И шторм. И луна полная.

– И ведьмы на метлах…

Тася прыснула первой.

– Давай под колоколом в тенечек встанем, я тебе одну штуку про Херсонес расскажу. У них деньги на всякие там стены, водоводы, храмы давал народ. Это я, кстати, читала. Так вот, собирается народное собрание. Самый главный ведущий кричит: «Нужно строить…» Храм, например. «Кто даст денег?» Предположим, все молчат.

– Можно понять.

– Ничего не можно. У них богатых тоже пруд пруди было. И тратиться на что-нибудь нужное было очень почетно. Так вот, если никто раскошелиться не хотел, тогда богача мог назвать кто-нибудь из собравшихся. Например, я говорю: «У Евграфа денег куры не клюют. Он вполне может дать на храм».

– А сама что же?

– О, сама!.. Ты подожди, слушай… Ты, предположим, не хочешь давать, поэтому сидишь мышкой, помалкиваешь. Или вправду деньги закончились. Тогда ведущий собрание у тебя спрашивает, действительно ли ты в состоянии оплатить строительство храма. После этого выхода два. Или ты все-таки платишь, или говоришь, что не можешь. Тогда, раз я тебя назвала, нас обязывают поменяться имуществом. Представляешь! И теперь оплачивать строительство храма буду я!

– А говоришь, древние были простачками!

– Ну, это же только так кажется. Пойдем теперь во Владимирский собор. Я когда в него захожу, мне всегда взлететь хочется. И наши тетеньки в группе то же самое говорят. Виталик рассказывал, что на месте этого собора был другой – в форме креста. Вот его, наверное, сам князь Владимир видел. Может, и крестился там. Потом уже сверху собор выстроили. Но часть древнего храма осталась. Мне всегда так странно на это смотреть: прямо в современном зале – старые стены.

– Слушай, Тася, а откуда известно, где князь крестился? За ним что, летописец по пятам ходил?

– С ноутбуком! В том-то и дело, что все неточно. Помнишь «Повесть временных лет»? Там написано, что крещение было в древнем городе, в церкви на главной площади с базаром. А та это церковь, которую потом собором накрыли, или не та… Пойдем, остатки покажу. Ты такого нигде больше не увидишь.

Остов старинной святыни прорастал из пола святыни современной в красивый, с иконами и настенной росписью, зал. Евграф коснулся каменной кладки – холодной и… одинокой. Тысячелетия…

– Собор построили в девятнадцатом, кажется, веке, – уже на улице продолжила Тася, – а фашисты во время войны его почти полностью разрушили. Они тут вообще так нагадили! Колонны разбили, повалили. Представляешь, столько лет древний город простоял, а пришли какие-то варвары и все испоганили. Дедушка рассказывал, что деньги на восстановление собора по всему городу собирали. И все давали. Так что этот собор – наш, общий… Пойдем теперь на места силы.

– Тась, ты объясни мне, несведущему, о какой силе речь?

– Сама не знаю. Про нее Виталик говорит. И еще некоторые наши. Будто бы там, в пространстве, какая-то особенная энергия. Кто рассказывает, что она плотная, кто – теплая или, наоборот, холодная. В общем, я, когда сама научусь ее чувствовать, смогу объяснить.

– Хорошо, пусть теплая, холодная. Но откуда она взялась? Почему не везде одинаковая?

– Потому что земля не одинаковая. Разломы всякие, нагромождения камней, подземные реки. Если в каком-то месте произошли очень важные события, люди тоже это ощущают. Я тебе сейчас одно такое место покажу. Многие считают, что князь Владимир крестился там, а не в церкви, на остатках которой собор построили.

Скоро Тася указала на небольшую ротонду.

– Вот. Пришли.

Евграф недоверчиво уставился на круглую беседку с металлическими колоннами и не особо нарядным куполом.

– Ты считаешь, здесь мог креститься князь? Прямо так, на улице?

Тася засмеялась:

– Ой, нет, конечно! Это все недавно соорудили. Тут раньше огромный баптистерий был, и…

– Чего? Чего …стерий? – Евграф попытался ухватить незнакомое звучание. – Ты вообще откуда все эти словечки знаешь? Специально заучивала?

Тася пожала плечами.

– Да как-то так получилось. То экскурсии, то Виталик… А что? Все просто. Баптистерий – это место для крещения. Храм с купелью. Все говорят, что здесь самая сильная энергетика. Попробуй, вдруг что-нибудь почувствуешь.

– А ты?

– Я – полный ноль.

«Свято место пусто не бывает», – вспомнил Евграф. Народу здесь действительно хватало. Причем о чудесных свойствах площадки внутри ротонды, судя по закрытым глазам, вытянутым вперед или вверх рукам, молитвенно шевелящимся губам, были осведомлены все. Некоторые из «паломников» понимающе кивали, перешептывались, кто-то молча внимал пространству.

«Ну не может же такого быть, чтобы я ничегошеньки не почувствовал!»

Мысль казалось вполне логичной, но теория, как часто с ней случается, не совпала с практикой. Все старания уловить хоть какие-то изменения внутри или снаружи не привели ни к чему: ладони не горели, не кололо в пальцах, и вообще разочарованный организм сохранял полную безмятежность.

– Слушай, Тась, я, наверное, урод, раз ничего не чувствую?

– Тогда мы друзья по несчастью. – В ироничном ответе было что-то такое, отчего Евграфу снова захотелось спросить, зачем все это Тасе нужно. – Ладно, когда-нибудь научимся… Знаешь, пошли лучше к морю. Что-то мне надоело быть гидом!

Пляж на раскопках не считался городским: ни ограждений, ни волнорезов, ни спасателей, ни ларьков. Возник он стихийно и, какую бы войну ни объявляла ему администрация музея-заповедника, сдаваться не собирался. С раннего утра его заполняли люди, и отдыхал пляж, да и то не всегда, только ночью.

Став босыми ногами на отшлифованные штормами валуны, Евграф сообразил, что именно об этом береге говорил в поезде Виктор Павлович. Гладкие окатыши красной и оранжевой черепицы, небольшие осколки какой-то глиняной утвари – все это было здесь и, наверное, в воде.

– Слушай, Тась, как бы тут с маской понырять? У тебя нет, случайно?

– Была, да сплыла. Дала однокласснику, он стекло разбил.

– Эх, жалко! Я в поезде разговаривал с одним человеком. Он видел на дне столько всего! На три музея хватит.

– Скажу деду, может, он даст денег на новую маску. – Тася побултыхала ногой в воде. – Теплая! – И, неожиданно толкнув Евграфа, засмеялась, предусмотрительно отскочила, нырнула.

– Ну всё! – Он, не заботясь, что его не слышат, погрозил кулаком и почти в точности повторил движения заигрывающей с ним девчонки.

В воде открыл глаза. Белые Тасины пятки мельтешили впереди. Внизу было дно. Настоящее морское дно с колышущейся бурой морской травой, плоской рыбиной, выползшим из расщелины небольшим крабом, студнеподобной медузой. Ух! Вот оно, лето! Вот они, настоящие каникулы!