Лазутка страдальчески вздохнул и увидел перед собой улыбчивые, добрые глаза старухи.
- А ты не кручинься, милок. Авось, всё и уладится. Старик-то мой не зря о тебе всю ночь кумекал. Бог его добрым разумом наградил..
- Как звать тебя, мать?
- А клич бабкой Аглаей… Я тебя-то ведаю, часто на торгу видела. Извозом промышлял.
- Промышлял, - вновь вздохнул Скитник.
- Придет время - опять станешь промышлять. Забудь кручину. Садись-ка к столу да поснедай, милок.
- Спасибо, бабка Аглая… Старик-то твой надолго ушел?
- Опять ты за своё. Угомонись, милок, торопливость делу не поможет.
Лазутка снедал без всякой охоты. Вся душа его истомилась и рвалась на Ильинку. Уж скорее бы вернулся старик.
А бывший кормчий заявился лишь после полудня. Приставил посох к стене, разоблачился и молчаливо сел на лавку.
- Ну! - нетерпеливо воскликнул Лазутка.
Томилка головой крутнул.
- Эк тебе не терпится, паря. Да жива, жива твоя красная девка. Василь Богданов ее, чу, крепко поругал и ныне из избы никуда не выпущает… И о тебе на торгу вовсю калякают. Чу, сбежал от гридней князя Владимира, но - вот тут порадуйся - в Ростов-де боле носа не покажет, мужик-де с головой, зачем ему на погибель соваться. Это уж и вовсе надо дураком быть. Так что не ждут тебя здесь, еситное горе.
- Чему радоваться, отец? Ждут - не ждут. Мне-то от этого ни жарко, ни холодно. Да не могу я сиднем сидеть!
Лазутка порывисто поднялся с лавки и шагнул к двери.
- Погодь, недоумок! - закричал Томилка. - У тебя и впрямь мозги набекрень. Сядь! Я не всё еще тебе поведал… Завтра наведаюсь к купцу, глядишь, и девку твою увижу.
- Ты?.. К купцу? - уставился ошарашенными глазами на старика Лазутка. - Да он тебя и на порог-то не пустит. Экий боярин выискался.
- Пустит, - кинул усмешку в лешачью бороду Томилка. - Да ищо спасибо скажет.
Лазутка недоуменно подсел к старику.
- А ну не томи душу. Рассказывай, дед!
- Эк, загорелся, неугомонный. Потерпишь, те ноне спешить некуда… Мать, подавай на стол.
Аглая с довольным видом поглядела на супруга и потянулась с ухватом в печь. Вскоре на столе задымилась миска с горячими щами. Лазутка хлебал варево и вопрошающе поглядывал на Томилку, а тот, будто дразня нетерпеливого ямщика, снедал неторопливо, степенно, каждый раз задерживая ложку возле сухого щербатого рта. Но его не поторопишь: домашняя трапеза - святыня, коль большак молчит, остальным нельзя и рта раскрыть, а то, чего доброго, и ложкой по лбу получишь.
Наконец дед поснедал, помолился на Спасителя и пересел на лавку.
- А вот теперь послушай, паря. Василь Богданов, как купец, иногда и рыбой промышляет. Добрая икра всегда в цене. Случалось, и мне кланялся. Ты-де озеро, как свою длань ведаешь. Где лучше невод закинуть? Купец на деньгу не жадный, не то, что Глеб Якурин. Показывал Богданову нужный заливчик.
Лазутка еще и раньше ведал, что Томилка не только искусный княжеский кормчий, но и лучший рыбак на озере.
- Дождь всю ночь лил. Дорогая рыба на свои места подалась, где кормежки поболе. Придется подсказать купцу Богданову.
- А может, и Олесю увидишь! - загорелся Скитник.
- Всё от Бога, паря.
- Шепни ей, что я в Ростове и скоро вызволю её. Уж ты постарайся, отец, порадуй Олесю. Люба она мне!
Томилка посмотрел на ямщика долгим, пристальным взглядом и неожиданно теплым, проникновенным голосом молвил:
- Чую, всем сердцем любишь, Лазутка… Слышь, мать?
Аглая подсела на лавку к Томилке. Глаза ее как-то разом посветлели, разгладились морщинки на лице. Старик раздумчиво кашлянул в кулак и коснулся плеча супруги, а та, слегка зарумянившись, улыбнулась Лазутке и участливо поведала:
- Была и промеж нас любовь великая. Молодой-то он лепый был, сердцем добрый. На озере и повстречались. Раз, другой…Отец проведал - люто забранился. Он-то на княжьем дворе в медоварах ходил, чванился. У самого-де князя служу, а Томилка твой - голь перекатная, душа сермяжья. Я, сказывает, тебе княжьего слугу приглядел, в подручных у повара ходит. Вот-вот сам в повара выбьется. Я ж - ни в какую! Без Томилки жизнь немила. Отец меня в плети, а я вырвалась - и в колодезь. Слава Богу, вытащили меня, откачали. Отец перепугался и рукой махнул. «Пущай придет твой рыбак». Вот так-то, милок. С той поры, почитай, пятьдесят годков прожили. Всякое в жизни было - и горе и лихо, троих детей моровая язва унесла, а нас Бог миловал… Я-то, с государем своим, всю жизнь счастливо прожила, худым словом меня не попрекнул. Сердце у него золотое.
- Ну, буде, буде, мать, - смущенно крякнул Томилка.
У Лазутки потеплело на душе. Вот сидят перед ним два старых человека, и до сих пор между ними глубокая любовь. Не часто такое увидишь на Руси.
- Вот и ты не отчаивайся, милок, - сердобольно продолжала Аглая. - Все-то уладится. А пока слушайся государя моего, он худого не посоветует. Жди.
Лазутка подошел к Томилке, положил ладонь на его плечо и молвил:
- Будь по-твоему, отец.
* * *
Купец Василий Демьяныч ходил по дому темнее тучи. Все разговоры о его «непутевой» дочке стали уже помаленьку стихать, и вдруг новый гвалт на весь Ростов Великий. На телеге, через весь город, дочь, как преступницу, княжьи гридни привезли, да еще с пригулышем. Вот срам, так уж срам! Стыдно из избы выйти. Наделала же греха его любимая доченька!
Вскипел Василий Демьяныч и Олесю плеткой стеганул. Пусть ведает отцовский гнев. Секлетее же сурово наказал:
- И за порог не выпускать!
О том же молвил и своим дворовым, Харитонке да Митьке:
- Глаз не спускать. В прошлый раз проворонили, верхогляды! Ныне прозеваете - до смерти забью.
Не один час Василий Демьяныч ходил сумрачный и раздраженный по двору; заходил в амбары, осматривал и пересчитывал товар, но товара как будто и не видел: голова была забита совсем другим. Как, как она могла такое натворить? Росла доброй, ласковой и во всем послушной. Не нарадовался на свою красавицу дочь - и вдруг! Словно бес в нее вселился. Потешила отца родного, на всё княжество осрамила. Да что княжество! Купцы по всей Руси разъезжают и, поди, всюду о его сраме рассказывают. И за что ты так отца опозорила, доченька? Аль не отец тебя лелеял и любил больше всего на свете. Господи, за что такое наказанье?.. К ямщику сбежала, а тот, нечестивец, в Углич дочку увез. Ну, появись только здесь, ямщик треклятый! Сам, без княжьего суда, расправлюсь. Возьму меч и зарублю. И никто не осудит! Виру в десять гривен серебра заплачу - и вся недолга. Вира большая, но деньги - дело наживное. А вот ямщику более на белом свете не жить. Только сунься в Ростов!.. Эк, куда дочь увез, в Углич. Давно бы надо к купцу Демиду Осинцеву наведаться. Город не так уж и велик, каждый новый человек на виду, а тут, почитай, целый год в Угличе… Да так ли? Может, где-нибудь и в другом месте Олеся с ямщиком укрывались. Надо спрос учинить.
Василий Демьяныч вернулся в дом и велел Секлетее позвать из горницы Олесю. Та вошла бледная, сумрачная, с осунувшимся заплаканным лицом.
У купца дрогнуло сердце: такой жалкой, несчастной дочери он еще никогда не видел. Сейчас она должна во всем раскаяться и упасть отцу в ноги. Но она пока стоит, низко опустив голову.
- Признаешь ли свою вину, дочь?
Олеся ответила не вдруг, и это больше всего удивило Василия Демьяныча. Его дочь как бы собиралась с мыслями и, наконец, она тихо молвила:
- Грешна я, тятенька.
- Еще бы не грешна. Такое содеяла! Кайся, кайся, чадо.
- Каюсь, тятенька, но лишь в одном, что без родительского благословения замуж вышла.
- Замуж? - сердито свел широкие, колосистые брови Василий Демьяныч. - Без отчего благословения и венца?
- Я венчана, тятенька.
- Кем, когда? - еще больше закипел отец.
Олеся вновь замолчала. Упаси Бог о бортнике Авдеиче рассказывать! Проведают - и жестоко накажут добрейшего человека, кой, как бывший церковный служитель, обвенчал их с Лазуткой.
