Но Ильга, подогретая хмельным, жаждала продолжения танцевального состязания. У неё уже был готов ответ на пляску с бубном: ей бросили пару кинжалов, и она закружилась вихрем, сверкая молниями клинков. Засвистели новые кинжалы, вонзаясь в землю: это кошки, стоявшие кружком, бросали их Ильге под ноги, а она ловко уворачивалась. От каждого из них она не только уклонилась невредимой, но и обошла, пританцовывая, кругом. К ней присоединились девушки. Они выступали вперёд по одной, выдёргивая кинжалы, и с каждой Ильга поплясала, держась за острие клинка. Искусство состояло ещё и в том, чтоб не порезаться в пылу танца, но несколько алых капель упали на землю.

– Ничего, до свадьбы заживёт, – беспечно махнула рукой Ильга, разгорячённая, хмельная – не только от выпитого, но и от жаркой пляски. Пораненные пальцы она только облизала.

Хоровод понёсся, головокружительно мелькая, и земля вдруг закачалась под ногами у рыжей кошки. Она будто стояла на дышащей груди какого-то великана, а сквозь пляшущую толпу к ней шла северянка – с бубном в одной руке и копьём в другой. Бросок – и копьё, свистнув, вонзилось в большую бочку, что стояла у Ильги за спиной. Бочка – вдребезги! Хорошо хоть пустой была, и ничего не разлилось.

– Ты... сдурела? – только и смогла икнуть Ильга.

Казалось, само время захмелело – то неслось сбрендившей птицей, то ползло червём; от его выходок желудок к горлу подскакивал и всё нутро переворачивалось. А Брана, скинув кафтан и оставшись в вышитой рубашке, поставила себе на голову полный кубок мёда и поплыла лебёдкой. Её ноги переступали так плавно, что ни капли не проливалось из полного до краёв сосуда! Широкими взмахами рук Брана словно бы разгребала ставший густым и горячим воздух. Бубен лежал на земле желтоватой лепёшкой, и она плясала вокруг него.

– Во даёт! – воскликнул кто-то из зрителей.

А Брана выставила локти в стороны, и на них ей поставили ещё по кубку. Попробуй-ка, пройдись этак, не уронив и не разлив! Но северянке всё было под силу, и она не прошла – проплыла, держа локти недвижимо, так что кубки не дрогнули и не пошатнулись ни разу, стояли прочно и непоколебимо.

– Лихо! – одобрили кошки-зрительницы.

Кубки достались троим из них, и они осушили их за здоровье плясуньи. А Ильга понимала, что не осилит нового танца: тело вдруг налилось тяжестью, голова поплыла в жарком бубенцовом звоне, а действительность сузилась до крошечного оконца, в середине которого улыбалось лицо Браны.

Когда бесчувственность схлынула прохладной волной, небо с овчинку снова развернулось до своей прежней бескрайности. Над головой Ильги колыхался куст жимолости, а её затылок покоился на чём-то мягком. Это был свёрнутый красный кафтан северянки, которая сидела возле рыжей кошки и обмахивала её платком.

– Второй раз уж без памяти падаешь, – с усмешкой заметила она. – Что бы это могло значить?

– Почём я знаю? – буркнула Ильга, снова от смущения становясь колючей. – Видать, выпила я лишку, вот голову и обнесло.

А северянка смотрела на неё с ласково-лукавой улыбкой, от которой у Ильги внутри стало жарко-жарко.

– Ты не сердись и не обижайся, но это выглядит, как... Уж прости, но мне только одно сравнение в голову приходит: обморок невесты! – И Брана фыркнула в кулак, смешливо блестя лилово-синими искорками в глазах.

– Не мели чушь! – вспыхнула Ильга, садясь. – Где ты тут невесту нашла?

Она сердито ощетинилась, скалясь по-звериному, но кровь в висках стучала: а ведь правда же – как невеста. Ей и самой в прошлый раз это в голову пришло, но она решила об этом не думать и никак не толковать, а тут вдруг нá тебе – второй раз! А северянка вздохнула:

– Да... В том-то и беда, что никак ладушка моя не отыщется. И у тебя с этим, я погляжу, дела обстоят не лучше. Только и остаётся что пить да плясать... Ну ничего, не горюй! – Брана легонько, дружески ткнула Ильгу кулаком в плечо. – Не век нам холостыми ходить, найдутся наши суженые, никуда не денутся.

В последний, седьмой день Лаладиных гуляний они пили вместе и расстались почти подругами. Что-то изменили в Ильге эти пляски, какое-то уважение к северянке появилось. Как ни крути, а хорошо, до безобразия хорошо Брана плясала – особенно эти свои северные танцы. И копьё так метнула, что при воспоминании у Ильги сердце до сих пор вздрагивало.

Миновало лето, задышала прохладой осень, тихо и грустновато стало в лесу. В свободное время Ильга бродила по знакомым тропинкам, вдыхая сырую свежесть, остро-грибную, зябкую. Стоя однажды на берегу лесного ручья и слушая его умиротворяющее журчание, Ильга вдруг почувствовала, как что-то лёгкое стукнуло её между лопаток. Кошка нахмурилась: может, лист опавший? Немудрено: облетали уже деревья понемножку, только ели с соснами оставались в прежних нарядах. Передёрнув плечами, она снова погрузилась в созерцание водных струй.

Опять что-то ткнулось – на сей раз в плечо. Нет, похоже, не дадут ей сегодня постоять спокойно и подумать у воды! Пощупав плечо, Ильга с недоумением и возмущением сняла с рубашки липкий репейный шарик. Это кто тут шалить вздумал? Рыжая кошка огляделась, но никого не увидела. Нет, сами по себе репьи не летают, их обычно кидают. Может, ребятишки балуются...

Ещё одна цепкая репейная головка села ей на рубашку. Не на шутку рассерженная, Ильга опять принялась озираться. Погрозила в пространство кулаком:

– Ещё раз кинешь – вот этого отведаешь! – пообещала она невидимому безобразнику.

Зашуршало что-то... «Ага! Вот ты где!» – повернулась Ильга на звук, доносившийся откуда-то сверху. На трёхсаженной высоте, уцепившись за древесную ветку руками и обвив её ногами, ей клыкасто улыбалась Брана – уже не в нарядном красном кафтане, а в короткой куртке из оленьей кожи, украшенной по вороту белым мехом, чёрных портках и оленьих же сапожках с кисточками и вышивкой.

– Так это ты тут дурака валяешь?! – вскричала Ильга. – Тебе что, делать больше нечего?

Ответом ей была улыбка до ушей и дурацкий смешок:

– Гы-гы...

А в следующий миг ветка под северянкой треснула и обломилась. Смешок оборвался громким «кряк!», мгновение Брана барахталась в воздухе, дрыгая руками и ногами, но падение было неминуемым. Светловолосая кошка рухнула прямо в подставленные объятия Ильги. Их глаза и лица сблизились, Брана обняла Ильгу за плечи, удобненько устроившись у неё на руках, но та поспешила поставить её наземь.

– Ведёшь себя, как дитё великовозрастное, – ворчала она, отряхиваясь. Заодно и по заднице Браны прошлась, смахивая приставшие кусочки коры, хвою и прочий мусор. Задница, кстати – ничего себе так, недурная. Подтянутая, крепкая и круглая, орешком.

– Да вот, решила тебя проведать, – сказала северянка, снова засияв улыбкой от уха до уха. – Делать мне, говоришь, нечего? Ну, так оно и есть, наверно. Пора-то охотничья как раз кончилась, много мы мяса добыли, пещеры заполнили. Что мне дальше делать? На печи лежать? Уж лучше к тебе в гости заглянуть.

– Ну, добро пожаловать, – буркнула Ильга. – Может, тебя ещё хлебом-солью встретить? – И она отцепила от рубашки ещё один, только что замеченный ею репей.

– А ты всё такая же, – белозубо засмеялась Брана, и смех её прокатился звонким, светлым эхом под тихими сводами лесных хором.

– Какая? – Ильга на всякий случай опять враждебно ощетинилась, дабы северянке неповадно было чушь молоть.

– Неприветливая, – сказала Брана, глядя на рыжую кошку задумчиво-ласково. – Нрав у тебя сварливый, слова тебе не скажи, пальцем не тронь – а то сразу коготки выпускаешь!..

– Смотря какие слова говорить, – хмыкнула Ильга, отворачиваясь к ручью и устремляя взгляд на по-осеннему тихую гладь воды. – Ежели разумные да учтивые, то я не против – тем же и отвечу. А коли глупости всякие, то по привету и ответ будет.

– Недотрога, одним словом, – дохнул, горячо защекотав ухо Ильги, полушёпот Браны.

От этого странного поползновения со стороны северянки всё в Ильге встало на дыбы, внутренний зверь оскалился, и она воинственно отпрыгнула, пригнувшись.