Каэрэ, встав на колени, попытался помочь Аэй, но выдохся после первых же двух-трех движений и снова упал, выплевывая острую ледяную крупу. Во рту появился солоноватый вкус крови.
Аэй махнула рукой, что-то прокричала ему, но усиливающийся ветер отнес ее слова в степь. Тогда она схватила в охапку детей, устраивая их в вырытой в снегу пещере, потом подтащила Каэрэ, укрыла всех четверых вместе с собой огромным куском полотна, и снегопад через несколько минут нанес над ними сугроб - один из тех, каких много в буран в степи.
Было темно и тихо. Вдалеке выл обезумевший в эту ночь ветер. Аэй укутала детей и Каэрэ своими платками, обняла дочь и Огаэ, уже дремавших от усталости и страха, и стала растирать руки Каэрэ, пытаясь согреть их. Но все было тщетно - холод уже глубоко в него вонзил множество своих смертоносных ледяных игл. Она уложила Каэрэ к себе на колени, велела детям сесть ближе к нему, чтобы втроем согреть его теплом своих тел. Она пожалела, что не взяла в пещеру мулов - подумала, что если их найдет стая волков, то они бросятся сначала на животных, а они смогут уцелеть.
Каэрэ сначала смутно, словно издали, чувствовал прикосновение ее рук и запах ее одежды, потом и эти ощущения отдалились, уходя в снежную мглу.
Словно прорывая пелену, раздался голос Лэлы:
- Мама, он уснул. Папа сказал, что Каэрэ поправиться, когда уснет. Он теперь поправится?
После этого стало тихо, и так было долго-долго. Потом ему стало легко, как давно уже не было, и он словно открыл глаза. Пещерка была все та же, но уже не темная, а в каком-то мертвенном снежном свете, который показался ему хуже темноты. Женщина что-то прижимала к груди - словно какой-то большой сверток, закутанный в разноцветные платки. Мальчик, сидевший рядом с ней, плакал, слезы катились и по щекам женщины - она что-то говорила, но он не слышал ни единого звука. Он хотел спросить, что происходит и не смог - то ли снег, то ли какой-то странный плотный воздух сдавил его грудь. Они не смотрели на него, а только на странный сверток, и женщина чертила рукой на свертке две пересекающие друг друга под прямым углом линии. "Знак Великого Табунщика", - вспомнил он. Это было единственное имя, которое он вспомнил - он даже забыл имя девочки с огромными синими глазами, которая удивленно посмотрела в его сторону. Он помахал ей рукой, но она больше не смотрела на него, взглянула удивленно на сверток и что-то спросила.
Каэрэ коснулся рукой плеча женщины - та не обратила на это никакого внимания. "Что случилось?"- спросил он удивленно и с досадой, но не услышал своего голоса, словно говорил в пустоту. Рядом с ним уже никого не было. Он увидел бесконечную белую, словно погребальное полотно, степь. Буран стих. Звезды остро и безжалостно смотрели вниз на мертвую равнину, на которой едва виднелись два холмика - один на месте их пещеры, другой - там, где они оставили мулов.
Он стоял на снегу, и снег не таял вокруг его босых ступней. Ему было не холодно, но пусто и одиноко.
И тогда он понял все.
Но, прежде чем отчаяние успело сомкнуть над ним свои вечные, непроходимые двери, он увидел где-то внизу, в белой, мертвой, смертельной для всего живого степи далекого всадника. Буран застиг и его - снег покрывал всадника с ног до головы, от огромной меховой шапки до стремян, и конь его тоже был в снегу, сильный, но уставший. Но всадник вырвался из бурана и теперь искал - Каэрэ понял это - искал его.
- Великий Табунщик? - то ли спросил, то ли позвал он и вдруг услышал и свой слабый человеческий голос, и далекий шум, словно двери упали с петель.
+++
- Великий Табунщик?
Кто-то дышал ему в лицо, согревая.
Каэрэ открыл глаза и увидел светлые глаза другого человека, который, распростершись над ним, согревал его своим телом и дыханием.
- Ты и есть - Великий Табунщик? - спросил он снова.
- Я - Эна, - засмеялся человек.
- Он живой, мама, он живой! - закричала Лэла, прыгая у костра, пылающего у входа в юрту.
- Рано еще твоя Табунщика идти видеть делай хотела! - раздался рядом другой, такой знакомый голос.
+++
Сашиа не помнила, как брат отнес ее, лихорадящую, с пылающими пунцовыми щеками, в постель. Ей грезилось - то она в общине дев Шу-эна разговаривает с мкэн Паой, которая передает ей письма от Аирэи, то Флай и Уэлэ запирают ее в подвале с крысами... Порой ей казалось, что где-то здесь Каэрэ, что ему грозит опасность, и она плакала и просила: "Аирэи! Помоги ему, помоги!" - а порой ей грезилось, что в опасности Аирэи, и она умоляла Каэрэ спасти его.
Когда она открывала глаза, то видела чье-то усталое лицо, склоненное над ее изголовьем. "Кто ты?" - спрашивала она и, протягивая руку, наматывала жесткие светлые пряди на свои тонкие пальцы. Ответа она отчего-то не могла расслышать - словно в ушах у нее стоял непрерывный шум моря. "А над морем туман, так уже много сотен лет", - говорила она с печалью, словно объясняя кому-то что-то. "Как же он говорит, что он добрался сюда из-за моря?"
Другое лицо склонилось над ней, и прохладные сильные пальцы взяли ее за запястье. Она улыбнулась и, вдохнув аромат, в котором мешались горечь и сладость, уснула.
... Игэа Игэ стоял перед покрытым тяжелой парчой ложем, с которого доносились громкие прерывистые стоны и хрипы.
- Его отравили, - говорил он. - Это яд Уурта.
- О, Игэа, - простонал ли-шо-Оэо. - Спаси сына правителя Миаро и Фроуэро!
"Он спасет", - подумала Сашиа. - "Он же спас Каэрэ".
- Что с моей сестрой, Игэа? - донеслось до нее.
- Слишком много страданий выпало на ее долю, Аирэи. У нее лихорадка от тревоги и страха. Ты был несправедлив к ней...
- Молчи, молчи, Игэа - не трави мне душу. Да, был... был жесток... отчего я ударил ее? Сашиа! Сестра моя!
Кто-то порывисто целует ее руки - от запястий до локтя. Она что-то хочет сказать - но звуки не слагаются в речь, и получается только стон.
На лбу ее оказывается влажная ароматная повязка - от нее исходит приятная прохлада и запах мяты. Сашиа вдыхает его и погружается в глубокий сон без сновидений.
Она просыпается - среди ночи, в полной темноте. Рядом с ней никого нет. Светильники не горят. В закрытые ставни бьется полуночный ветер. Снаружи - шум ветра и вой ветра, словно плач... нет, плач идет откуда-то снизу... рыдания, которые разрывают грудь какому-то несчастному человеку...Плач и вой ветра сливаются, Сашиа тревожно приподнимается на локте - высохшая повязка слетает с ее лба. Рыдания продолжаются, и голос кажется ей знакомым - только она не помнит, когда она слышала его. Может быть, это плачет Тэлиай по своему Аэрэи? Она, наверняка, плачет по нему по ночам...
Сашиа в изнеможении падает на подушку и снова засыпает, не видя, как ночь за закрытыми ставнями сменяется утром, и солнце освещает белый, ослепительный до рези в глазах снег.
Она спит и видит, как Игэа все еще стоит перед покрытым парчой ложем. В той комнате темно, но ветер веет через раздвинутые шторы - ветер с моря. Игэа недвижим, его просторная рубаха колышится от ветра.
- Я не увидел черного солнца, - звучит слабый голос. Но лица не видно. Голос молодой, юношеский.
- Это хорошо, что ты не увидел его - значит, ты будешь жить, - говорит Игэа, улыбаясь.
- Он повернул ладью вспять...
Юноша приподнимается на постели и смотрит вперед - на золотую ладью Шу-эна, изображение которой принесено из главного храма в его опочивальню.
Игэа поддерживает его за плечи и только поэтому юноша не падает на парчовые подушки.
- Ты будешь жить, - говорит Игэа. - Ты будешь жить, Игъаар, сын Игъяаара.
- Ты говоришь на чистом фроуэрском, аэольский врач, - удивленно говорит юноша, поворачивая к Игэа лицо. У него светлые волосы и голубые глаза, как и у Игэа.
- Я фроуэрец, сын реки Альсиач, - грустно говорит ему Игэа.
- Велик Фар-ианн и милостива Анай! - вскрикивает юноша и хватает Игэа за руки. - Ты не Игэа Игэ?
