Вдруг со стороны холма между двумя мчащимися навстречу друг другу отрядами конницы, из-за деревьев вылетел, подобно огромной птице, белый конь. На его спине был всадник в белой рубахе. Солнце озарило его, нестерпимо ярко отражаясь от золотого венца на его голове, а ветер поднял алый плащ за его плечами, как крылья. В его руках был лук, а на поясе - меч.

-Великий Табунщик! - вскрикнула Лэла. - Эна его нашел и привел нам на помощь!

- Это сам Цангэ! - закричали люди Рноа, натягивая поводья коней и вскидывая луки.

Но всадник не боялся луков. Он направил своего коня прямо на самый мощный фланг Рноа. Конь мчался, и всадник на нем был одинок среди степи и страшен для всех, кто смотрел на то, как он неумолимо приближался. Луки опустились. В рядах началось смятение.

- Это Цангэ! Он такой же, каким я видел его в день накануне битвы при Ли-Тиоэй! - закричал помощник Рноа. - Проклятый Циэ принес жертву и переманил дух Цангэ на свою сторону!

- Цангэ вернулся! - закричали с радостью в стане Циэ, узнав одежды своего древнего вождя. Но кто-то и там закричал : - Это Великий Табунщик! - и его крик подхватили.

Солнце светило справа и от поднимавшего от земли утреннего пара или же от бессонной ночи людям Рноа, пускавшим торопливо стрелы мимо цели, казалось, что всадников двое.

- Там Табунщик! - закричали в панике и в стане Рноа.

Когда всадник достиг их и врезался в разомкнутые в смятении ряды воинов Рноа, многие, особенно те, кто перешел на сторону Рноа из семейств, ранее верных Цангэ, бросились в бегство. За ним, слегка запаздывая, крича от восторга и упоения битвы, словно клин, врезались в войско врага воины Циэ.

Но Рноа и его ближайшие воины оставались на местах. Они подняли свои копья - длиною в два человеческих роста, с зазубренными и раздвоенными, как язык змеи, наконечниками и метнули их в белого всадника. Одно из копий пронзило его грудь. Он пошатнулся, и его рубаха мгновенно стала такого же алого цвета, что и плащ, но он не выпустил поводья. Его конь взвился на дыбы и понесся вперед, по цветущей степи, одиноко - погони не было, за его спиной воины Циэ с победным кличем гнали Рноа...

...Когда Циэ нашел его, лежащего на ковре из цветущих маков, на зеленой траве, политой кровью из страшной раны от копья, Эна был еще жив. Конь стоял над ним, роняя на его лоб, украшенный царским венцом, крупные слезы.

- О, Эна! - степняк упал перед другом на колени. - О, Эна! Жеребенок! Что ты сделал!

- Мой отец бы сделал то же самое, - тихо сказал Эна и голос его был ровен и чист, как будто он сидел с Циэ за мирной трапезой в своей юрте, а не лежал в луже крови на весенней влажной земле.

Циэ взглянул на его украшения, которых он никогда прежде не видел, и зарыдал.

- Мог ли я думать, что со мной делил пищу и кров младший сын великого Цангэ, последний законный вождь степняков! О, Эна! Зачем, зачем ты уходишь теперь! Твое место по праву - во главе свободного народа, твой лук должен быть самый тугим, а чаша - самой полной!

- Циэ, - проговорил Эна еще тише, - не дано мне было носить боевой лук и пить из чаши воинов... Я сделал все, что мог, для народа степи, чтобы он не забыл навсегда Великого Табунщика и не стал приносить жертвы Уурту...Теперь вождь степняков - ты, Циэ.

Он из последних сил сделал движение, пытаясь снять золотую цепь со своей шеи. Несколько степняков, спешившись, благоговейно приподняли его, и ему стало легче говорить.

- Послушайте, дети степи, жеребята табуна Великого Табунщика Неба и земли - я, Эна Цангэ, отдаю свою власть вождя, доставшуюся мне по праву рождения, Циэ, моему другу и названному брату. Да водит он народ степи перед лицом Великого Табунщика без корысти и укора и да пребудет благословение Великого Табунщика, который умер, но ожил, и, воссияв, стал вновь среди нас, на Циэ-вожде и вольном народе степи.

Эна обессилев, умолк и закрыл глаза на несколько мгновений. Потом он снова заговорил:

- Протяни руку, брат Циэ, вождь степняков - возьми древнюю цепь вождя.

- О, Эна! - вновь воскликнул Циэ, стоя на коленях и обнимая его.- Жеребенок! Брат мой! Куда ты снова уходишь?

- Он зовет меня, Циэ. Великий Табунщик зовет меня. Нельзя жить в Его табуне, не умерев прежде...

Эна прижал руку к глубокой ране на груди, из которой снова хлынула кровь.

- Мы свидимся, брат мой - в Его табуне, который мчится среди звезд и холмов...

-...среди рек и трав, - сказала Аэй, укладывая детей спать. - Это старая песня степи.- Спите, дети.

- Ты уходишь, мама?

- Я пойду плакать с женщинами над последним Цангэ, вождем степняков, прежде, чем воины насыплют над ним курган. Он умер, как настоящий всадник... и жил как настоящий всадник.

- Эна - это и был тот самый маленький мальчик из истории, о том, как младшего сына Цангэ спасла и вырастила дева Всесветлого у водопада?

- Да, это был он... Спите, дети - а на рассвете вы проститесь с ним перед тем, как земля покроет его тело до того времени, как придет Великий Табунщик.

...Огаэ проснулся, когда минула полночь, оттого, что ему вдруг стало радостно после долгого плача, который не оставлял его и во сне. Рядом с ним сидел Эна - в чистой белой рубахе, алом плаще - но без цепи вождя. Он улыбался, и глаза его больше не были грустны, как тогда, при их прощании.

- Эна! Эна, они говорят, что ты умер! - радостно заговорил Огаэ.- Они ничего не понимают!

Эна дотронулся до его лба своей теплой шершавой ладонью и еще больше улыбнулся.

- Они правы, мой маленький всадник, - сказал он своим прежним, глубоким и сильным голосом. - Но, хотя я умер, я жив. Так всегда бывает.

- Но...- вдруг Огаэ вспомнил носилки с неподвижным телом, которое омывали водой из священного родника, и испугался, вспомнив, что это было тоже наяву, - Как же ты жив - ведь Рноа убил тебя копьем?

- Великий Табунщик живет - и я живу.

- Ты пойдешь с нами на дальнее кочевье, Эна? К теплому озеру? Помнишь, туда, где ты учил меня стрелять из лука? Правда?

- Пойду, мой Огаэ. Я теперь всегда буду с Великим Табунщиком. Я буду с Ним, куда бы Он ни пошел.

Аэй и Циэ.

Циэ вошел в шатер и бросил к ногам Аэй пятнистую шкуру леопарда.

Она медленно отложила шитье и выпрямилась, делая шаг назад.

- Нет, - ответила она. - Зачем ты принес мне свадебный подарок, о вождь Циэ, точно мне - шестнадцать лет?

- Аэй, дочь благородного Аг Цго! - проговорил Циэ, делая шаг к ней. - Я зову тебя в свой шатер не младшей женой, но старшей женой, которая сидит на белом коне рядом с вождем племен вольных степняков!

- Нет, - ответила она.

- О, Аэй! - сказал Циэ. - Эна Цангэ погиб, и смерть его прекрасна в наших глазах и в очах Великого Табунщика. Но род Цангэ не должен прерваться. Здесь, в степи, никто не упрекнет тебя в том, что под сердцем твоим - ребенок из рода Цангэ. И я буду ему любящим отцом, и он будет самым любимым младшим сыном моим, и наследует цепь вождя по закону степи.

- Нет! - закричала Лэла, вбегая в шатер и кидаясь к матери. - Наш папа - Игэа Игэа Игэан!

- Она права, - ответила скорбно Аэй. - Эна Цангэ - мой нареченный брат. А ребенок под сердцем моим стал сиротой до рождения.

- Имя Игэа благородно и прекрасно, как и смерть его за имя Великого Табунщика, - отвечал Циэ. - Его сын станет водить племена по степи к Нагорью Цветов.

Он хотел взять Аэй за руку, но та отстранила его.

- О нет, Циэ, - сказала она.

- Тебе надо побыть одной и подумать, - понимающе сказал Циэ. - Я не буду торопить тебя.

И он ушел из шатра, столкнувшись с вбегающим Огаэ. Мальчик увидел шкуру леопарда и закричал:

- Нет, мама, нет! Не выходи замуж за Циэ!

И она обняла его и Лэлу, и они долго сидели и плакали.

А когда настала ночь, Аэй оседлала двух мула, посадила детей на его одного, положила в два дорожных мешка запасы еды и воды, и села на второго мула, чтобы ехать туда, где светила, не мигая, молочно-белая звезда.